– Для тех, с кем мы имеем дело, случайные ошибки с жертвой значения не имеют. Лучше б Касвелл сохранил анонимки… В них могло содержаться предупреждение о скором прибытии более грозной посылки. Он проявил невероятное легкомыслие!

– Меня это не особенно удивляет, – сказала Мередит. – Лайам полностью погружен в работу. Она для него так важна, что он даже не представляет, что кому-то, возможно, захочется ей помешать.

– Тем не менее у него должно быть хоть какое-то представление о человеческих мотивах и чувствах, – резко бросил Алан. – Я заметил, с какой натугой он заявил, что его собаки не страдали. Каждый, кто работает с лабораторными животными, хорошо понимает, как к этому относятся другие. Честно сказать, я сам сомневаюсь в здравомыслии человека, использующего животных для экспериментов. Знаю, ученые скажут, что прогресс в медицине возможен только с помощью именно таких опытов, но я склонен поспорить. Хотя мои действия продиктованы не личным мнением. Я полицейский и должен блюсти закон. В данном случае закон более чем очевидно нарушен.

Тон упрямый, настойчивый. Мередит ценит и это. Несмотря на их разное отношение к полицейской работе, она не хотела бы, чтобы кто-то другой занимался расследованием, касающимся ее старых друзей. Осознав это, она окончательно поборола нежелание делиться сведениями о Касвеллах.

– Салли говорит, Лайам сейчас буквально одержим своей книгой. Но одержимость его ослепляет.

– Как ты с ними познакомилась?

Подошел официант. Подскочивший Ахмет с неудовольствием оглядел тарелку Мередит с почти нетронутой самсой:

– Что-то не так?

– Нет, простите. Очень вкусно, но я не голодна. – Она виновато улыбнулась. – Гриппом только что переболела. Аппетита нет.

– Грипп! – понимающе протянул Ахмет. – Моя теща тоже…

Он удалился, качая головой. Мередит сложила на скатерти руки и горестно проговорила:

– Бедный Ахмет! Не хотелось его обижать. А с Касвеллами я давно познакомилась.

Перед ними появилось блюдо с индийскими лепешками.

– Когда я начала работать в министерстве иностранных дел, моя лондонская квартира находилась в Холланд-Парке на втором этаже симпатичного старого дома. Это жилье принадлежало коллеге. Он на пару лет уезжал за границу и хотел его сдать на это время. Ему понравилось, что там поселится такая же государственная служащая за разумную плату.

Карри из барашка на время перебило беседу.

– На первом этаже жили Салли с Лайамом. Они уже были давно женаты. Лайам получил диплом врача, работал в одной лондонской больнице, стремился заняться исследовательской работой… Боже, как горячо! – Желая загладить неловкость с самсой, Мередит набрала полный рот карри.

– Люблю горячее, – неразборчиво прошамкал Алан. – Их квартира тоже принадлежала вечной лиге необеспеченных молодых врачей?

– Нет, у Салли есть деньги. То есть я не говорю, что у Лайама нет… не было. Ничего не знаю о его финансовом положении в то время. А Салли из состоятельной семьи. – Мередит помолчала. – Хорошо бы воды.

– С водой будет только хуже.

– Ничего не поделаешь. Попроси бутылку «Эвиан», пока я огнем не задышала.

Ухмылявшийся официант принес воду. Мередит жадно выпила:

– Ах! Лучше. Мы с Салли обе единственные дети пожилых родителей, – продолжала она. – Эта общая биографическая черта нас сблизила. Салли рассказала о своих родных. Ситуация отличалась от моей тем, что мать ее умерла, когда она была совсем крошкой. Отец был безутешен. Не собирался вторично жениться, однако хотел, чтобы рядом с дочкой постоянно находилась женщина, на которую можно положиться. Поэтому он переехал к своей сестре. Тетя Эмили была еще старше. Она никогда не выходила замуж и жила в фамильном доме в Суррее, принадлежавшем деду и бабке Салли. Дом был большой, места хватало для Салли и ее отца.

– Завидная собственность, – заметил Алан.

– Я же сказала, люди богатые. Потом отец умер, Салли осталась жить с теткой. Она очень любила старушку, они отлично ладили, но между поколениями все же чертовски огромная пропасть. Полагаю, отчасти поэтому Салли очень рано выскочила замуж, всего в девятнадцать. Тетка не возражала – Лайам был симпатичным молодым врачом, «перспективным», как говорили во времена тетушки Эмили.

– Полагаю, ему удавалось вежливо обращаться со старушкой?

– Он вовсе не с каждым груб! – Мередит сообразила, что защищает Лайама, ставя себя в ложное положение. Положила нож, вилку, взмахнула руками. – В те времена в Холланд-Парке они с Салли выглядели абсолютно счастливыми, Лайам вел себя вполне цивилизованно… со мной, во всяком случае. Но пойми, он гений. Нечего гримасничать! Он из тех одаренных детей, которые становятся блистательными студентами, с самого начала делают выдающуюся карьеру. Нечего удивляться его самоуверенности.

– Некоторые в высшей степени одаренные люди, которых я знаю, отличаются также и скромностью, – язвительно заметил Алан.

– Лайам не отличается. Лучше бы отличался, но он никогда не был скромным. Ему с самого раннего возраста постоянно внушали, что он особенный. И он поверил. В некоторых случаях самомнение уравновешивает естественная доброжелательность. К сожалению, Лайаму это не свойственно.

– Поэтому он наступает всем на мозоли и ведет себя по-хамски?

Ясно: Алан невзлюбил Лайама. Пожалуй, это плохо – ведь он должен оберегать Касвелла. Впрочем, в этом всецело виновен сам Лайам, заключила Мередит.

– Позволь так сказать: одни цивилизованно обращаются с людьми, потому что обладают хорошим и мягким характером.

– Включая присутствующих, – с улыбкой добавил Алан.

Мередит решительно продолжала:

– Другие вежливы потому, что и в ответ ждут вежливости. Это способ жить в обществе.

– Поступай с людьми так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой.

– Вот именно. А таких, как Лайам, ничуть не заботит, нравятся они окружающим или нет. У него исключительный дар. Общепринятые правила поведения к нему не применимы. Так он думает.

– И ты серьезно утверждаешь, что он может повсюду расхаживать, оскорбляя людей по собственному желанию? – Алан уставился на Мередит с искренним изумлением.

– Разумеется, нет! Просто стараюсь объяснить. Если он обижает кого-то, его это ничуть не волнует. Многие назовут его эксцентричным. Или увидят в его поведении признак блестящего таланта. Не скажу, что я с этим согласна. Честно признаться, Лайам меня бесит до чертиков! Хотя, повторяю, со мной он обычно довольно любезен. Но я много лет его знаю и вижу, что грубость и высокомерие только усиливаются, и на молодость это уже не спишешь. Молодым прощают поведение, которое не прощается людям в возрасте. Это жизненный факт. Лайам бывает деспотичным и не терпит возражений.

Мередит усмехнулась.

– Его карьера отмечена бурными скандалами почти со всеми: с коллегами, правительственными учреждениями, редакторами профессиональных журналов, таксистами – имя им легион! Другой пошел бы на компромисс, а Лайам решил, что ему все позволено.

– Он ведь и с соседом по Касл-Дарси разругался, правда? – напомнил Алан.

– Со стариком Бодикотом? – Мередит задумалась. – Думаешь, дедушка мог посылать анонимки? – Она тряхнула головой. – Но не бомбу же!

– Согласен, едва ли ему удалось бы собрать взрывное устройство. А составить оскорбительное письмо старик вполне мог, как и любой другой. Дурные отношения между соседями не новость. Хотя не следует предполагать, что отправитель писем и нынешней посылки с бомбой одно и то же лицо.

Алан улыбнулся.

– Забавный старик Бодикот! Кое-чем он меня удивил. Я процитировал Конан-Дойля, и он сразу назвал рассказ. Страстный любитель «хороших рассказов», по его выражению. Кажется, считает, что Лайам роман пишет.

– Он ведь об этом сам что-то сказал. Будто в деревне считают его романистом. Тогда не похоже, что Бодикот знает о его работе.

– Или скрывает, что знает.

Они заказали вернувшемуся официанту кофе, ничего больше не желая есть. Перед ними поставили маленькие фарфоровые блюдца с горячими полотенцами. Мередит вытащила свое из гигиенической упаковки.