Он вопросительно посмотрел сначала на Гриммельмана, потом на Смита и снова взглянул на старого немца.

Гриммельман улыбнулся, а Смит лишь развел руками, словно хотел показать свою полную беспомощность.

— Кто ее может знать? Если уж говорить о происхождении бушменов, то неизбежно затронешь историю всего человечества, — ответил Смит. — Некоторые ученые утверждают, что бушмены пришли с севера, с берегов Средиземного моря, и их согнали сюда, в это единственное место, на которое никто никогда не претендовал. Существует и другая теория, которая гораздо больше нравится мне. Считают, что бушмены — это потомки племен, которые жили здесь еще до появления банту. Они и образовали те самые народности, которые мы сейчас стали называть готтентотами и бушменами.

— А какая между ними разница? — спросил Бэйн.

— Громадная. Готтентоты — пастушеские племена, они выращивают зерновые культуры и разводят скот, в то время как бушмены занимаются охотой да и вообще находятся еще на стадии первобытности. Их часто путают, потому что и те и другие небольшого роста и живут фактически на одной территории. Однако эти племена отличаются друг от друга цветом кожи, да и язык у них разный.

— Какого же они роста? — поинтересовался О'Брайен.

— Менее пяти футов, — ответил старик. — В среднем четыре фута десять дюймов. А женщины — те еще ниже. Однажды много лет назад я видел пожилую женщину, рост которой не превышал трех футов и двух дюймов.

— Есть еще одна теория происхождения бушменов, — снова заговорил Смит, — согласно которой они являются выходцами из Азии, скажем из Индии. Низкорослые люди, более или менее похожие на бушменов, в эпоху неолита встречались во всем мире. Например, на Адаманских островах, во внутренних районах Филиппин и Малайи. Все они могли бы иметь общих предков, претерпев, конечно, существенные изменения за десятки тысяч лет. Предполагают, что древние обитатели Цейлона и Индии относились к низкорослой негроидной расе. Нетрудно представить себе, что они пришли в Африку и были впоследствии вытеснены господствующими здесь расами в пустыню.

— Люди, нарисовавшие эти картины, скорее всего составляли часть какого-либо охотничьего отряда, — проговорил Гриммельман. — Может быть, они пришли сюда поохотиться и потом ушли дальше.

— Враждуют ли бушмены между собой? — спросил О'Брайен. — Может, они воевали друг с другом и истребили сами себя?

— Какой смысл бушменам воевать? Ведь отнимать друг у друга им просто нечего, — ответил Смит.

— Но на другие племена, обитавшие на границах Калахари, они иногда нападали, — добавил старик. — Захватывали скот. Когда мужчины шли на охоту, женщины сопровождали их, неся скорлупы страусовых яиц, наполненные водой. Они закапывали их в разных местах, чтобы охотники и скот не погибли от жажды на обратном пути через безводную пустыню. Охотники нападали на стада, убивали пастухов и угоняли скот. Уходя от противника, бушмены отравляли попадавшиеся на их пути колодцы, а скот поили из скорлуп, оставленных для них женщинами. Преследователи часто нагоняли их, и тогда бушмены убивали скот отравленными стрелами, а сами словно растворялись в пустыне. Или же поджидали охотников в засаде.

— В любом случае скот резали, а мясо поедали, — вставил Бэйн.

— Однако никто не смог бы преследовать бушменов в песках на протяжении сотен миль, — продолжал далее Гриммельман. — Возвратившись на свою стоянку, бушмены устраивали великие празднества, продолжавшиеся много дней, пока не оставалось ни куска мяса.

— Следовательно, они никогда не вели оседлый образ жизни, не занимались животноводством и земледелием, никогда не жили в домах, — заключил Бэйн.

— Это так, — согласился Смит. — За всю историю ни одно охотничье племя не отказалось от охоты ради земледелия. Сельским хозяйством бушмены стали заниматься только в силу необходимости: им оставалось либо возделывать землю, либо погибнуть.

— Почему? — спросила Грэйс.

— Охота приносила им удовлетворение. Я думаю, охота вообще отвечает основным жизненным потребностям человека. Тут и умение незаметно подкрасться к дичи, и состязание в ловкости, и сам акт убийства. Обработка же земли — работа кропотливая и лишенная романтики. До недавних времен ее выполняли крепостные и рабы. Люди никогда не занимались сельским хозяйством просто потому, что это им нравилось.

— Война — тоже охота… — сказал вдруг Гриммельман.

— Поэтому люди и любят воевать, — добавил Бэйн.

На несколько минут воцарилось молчание. Грэйс бросила несколько сучьев в костер: искры взметнулись вверх и тотчас погасли во мраке. Потянуло холодом, внезапно сменившим дневную жару.

— Почему ты решил вернуться сюда? — спросил О'Брайен Гриммельмана.

— Чтобы найти здесь убежище, — старик поднял взгляд от огня. — У брата здесь имение, большая ферма. Я думал остаться с его семьей, с его пятью сыновьями. Хотел умереть спокойно.

— От кого же вы спасались? — в свою очередь, задала вопрос Грэйс.

— От Европы, — сказал старик. — Европа больна. Больна с 1914 года. На войну я попал, как и все. Она была ужасна, эта первая мировая война… Всю войну мечтал вернуться в Африку, на ее необозримые просторы, к миру и свободе. Но когда война кончилась, Юго-Западную Африку по Версальскому договору у Германии отобрали. Потом для нас наступили тяжелые времена. Брат и я делали все возможное, чтобы заработать на жизнь и содержать свои семьи. Но это было почти невозможно. Деньги обесценились. Годы шли. Старики умирали. Нам все же удалось скопить немного, и мы решили, что один из нас сможет поехать в Африку. Бросили жребий, его вытянул мой брат. Ему удалось сесть на пароход до Свакопмунда. Тогда я видел его в последний раз. Было это в 1928 году.

Протянув руку, Бэйн поднял корявую полусгнившую ветку и внезапно вспомнил, что подобрал ее несколько дней назад. Он узнал маленькую веточку, и это показалось ему странным. Скорее всего, воспоминание оказалось таким прочным только потому, что топливо приобрело для них теперь решающее значение.

— А потом наступил двадцать девятый год, — напомнил Смит Гриммельману, и старик, глядя на пламя костра, продолжал свой рассказ:

— Германия развалилась. Не было ни работы, ни денег. Уехать я не мог. Попав в Бремерхафен, я нашел кое-какую работу и стал изучать английский язык. Не спрашивайте меня зачем; мне, вероятно, казалось, что знание его пригодится в Юго — Западней Африке. Когда мне было уже за сорок, я встретил девушку из своего сословия. Как-то неожиданно мы поженились. Жизнь снова показалась мне прекрасной. Мы были счастливы, появился ребенок… Позже пришло известие от брата: в Африке ему удалось приобрести участок земли. Каким-то образом брат убедил власти, что он голландец, и они предоставили ему большую полосу пустоши. Я стал было подумывать о поездке к брату, но не было денег, да и ребенок должен был хоть немного подрасти.

— А потом пришел Гитлер, — подсказал Смит.

— Да, — подтвердил Гриммельман. — Пришел Адольф и нам не удалось поехать в Африку; мы даже и не пытались выбраться из Германии. Этот человек бросил нас в пожар, и, прежде чем мы осознали это, ворота захлопнулись за нами. О, друзья мои, я не стану лгать! Сначала и я был с ним и руку тянул выше всех. Я служил Гитлеру до тех пор, пока не начались массовые убийства. Как только я понял это, симулировал болезнь, и спустя некоторое время обо мне все забыли. Удалось получить назначение на пост начальника местной противовоздушной обороны. Только благодаря этому я остался жив, в то время как другие герои войны отправились на тот свет или стали чиновниками в аппарате оккупационных властей. В общем все это мне удалось пережить.

Он замолчал надолго. Все ждали продолжения рассказа.

— Но моей жене и дочери не повезло. Они погибли во время одной из сильных бомбежек. Моя бедная девочка…

Бэйн кашлянул.

— Вот так мы расплатились за все, — продолжал старый немец, — ужасной ценой. На какое-то время я потерял себя. Пытаясь все забыть, уехал из города и решил поработать на фермах, но мне не стало от этого легче. Русские отбрасывали нас назад, в Европе появились американцы. Над Германией день и ночь гудели самолеты. Меня снова забрали и погнали в фольксштурм, а фольксштурм — это старики и дети. Теперь войну сменило какое-то национальное самоубийство. Нас бросили против американцев. А когда регулярная армия ушла и нам, фольксштурмистам, пришлось самим оборонять какую-то деревню в Рейнской области, мне удалось воспользоваться моментом и сдаться в плен. Теперь мне уже не надо было убивать. Американцы относились к нам справедливо. Правда, они смеялись над нами, но это никого не трогало. В то время мы рады были попасть в плен. А кормили нас отлично, это я хорошо помню.