Лишь поздно вечером добрались они до пещеры. Напились из прудика и буквально свалились от усталости на белый песок. Гриммельман присел около Майка, который, завернувшись в одеяло, спал глубоким сном.

— У нашего друга Бэйна лихорадка, — сказал старик. — Я думаю, это от пореза на руке.

— Попозже посмотрю его руку, — сказал Стюрдевант. — Может, чем-нибудь и поможем ему. Нам следует быть особенно осторожными и стараться избегать даже небольших ранок. Иначе инфекция неминуема.

— Ничего здесь нет, кроме песка, — проговорила Грэйс. — Один песок…

Нахмурясь, Гриммельман кивнул.

— Мы так ничего и не увидели с этого пика, — добавил Джеферсон Смит, уже засыпая; песок здесь был мягок, прохладен и располагал ко сну.

— Я полагаю, мы оказались значительно западнее, чем ты считаешь, — обратился Гриммельман к Стюрдеванту. — В пустыне Намиб.

— Возможно, — согласился пилот. — Я уже сказал им и сейчас повторяю тебе. Я намерен выбраться отсюда. Завтра или, может быть, послезавтра. Возьму две канистры с водой и попытаюсь дойти до какого-нибудь населенного пункта. Расскажу, что мы разбились. И вернусь. Прилечу на хорошем большом самолете…

— Ты умрешь в песках, — мрачно сказал Гриммельман.

— Может быть.

— Пустыня — страшная штука, — продолжал отговаривать пилота Гриммельман.

— Мог бы и я пойти с тобой, — сказал О'Брайен. Заложив руки под голову и закрыв глаза, он с наслаждением вытянулся на песке.

— Я тебя не приглашал, — отрезал пилот.

— Здесь мы все свободны и имеем право выбора, — возразил О'Брайен.

— Послушай, — сказал Стюрдевант. — Не мешай мне. Я пойду один, буду сам нести свою воду и обойдусь без чьей-либо помощи.

— Тогда я мог бы пойти в другом направлении, — предложил О'Брайен.

— У тебя нет канистр да и вообще ничего такого, в чем бы ты смог нести воду. А я с этими двумя жестянками как-нибудь отсюда выберусь. Все дело в выносливости. Если, действительно, хочешь мне помочь, позволь взять одно из твоих ружей. И твою шляпу с большими полями. Если мне удастся справиться с жаждой, препятствием будет только расстояние.

Гриммельман откашлялся. В полутьме все повернулись в его сторону.

— Послушай, — снова начал старик. — Не ходи. Не рискуй так отчаянно. Пустыня убьет тебя. Солнце напечет тебе голову, и мозг закипит, не выдержав зноя. Устанешь и будешь лежать пластом, умоляя о смерти. Ты пилот и привык к большим скоростям. Пустыня не для тебя, да и вообще не для людей: наши тела не созданы для нее, мы слишком мелки, слабы и медлительны.

— Он прав, — вставил Смит. — Выйти отсюда, по-видимому, невозможно, даже имея все необходимое. Без самолета никуда не денешься. Помнишь, как мы приземлялись? Какие огромные пространства лежали вокруг нас…

Солнце зашло, и в каньоне сразу потемнело. Все громче слышалось жужжание насекомых, где-то на отвесном утесе пролаял сторож-бабуин. Стадо обезьян поднималось выше, уходя от опасности. Становилось все холоднее.

Майк пошевелился и открыл глаза. Скалы над головой казались во мраке какими-то далекими; на них лежали еще отсветы дня. Бэйн опять погрузился в забытье. Он умирал.

Все теперь было ему безразлично. Смерть представлялась желанным концом. Когда он умрет, все прекратится: и раздирающая горло резь, и тошнота, и постоянная головная боль, а главное — нестерпимая тяга к табаку и спиртному.

Кто-то присел рядом на песок и склонился над ним. Это был Стюрдевант.

— Тебе лучше?

— Умираю, — ответил Бэйн. — Умираю и рад этому.

— Не говори так, иначе и в самом деле протянешь ноги, — сказал пилот.

— Все равно ни у кого из нас нет никаких шансов на спасение.

— У меня есть, — возразил Стюрдевант.

— Надеюсь, ты сумеешь их использовать, — согласился Бэйн.

— Куда ты направлялся? — спросил пилот, переводя разговор на другую тему.

— В Лусака. Искал работу. Когда-то я знавал нескольких парней, которые трудились там на медеплавильных заводах. Может, они устроили бы меня куда-нибудь.

— У тебя есть профессия?

— Я инженер. Строил повсюду. Мосты, плотины, шахты, дома. Все что угодно…

— Тебе надо скорее забыть про свою лихорадку. Ты даже не представляешь, как можешь нам пригодиться.

— Не говори вздор, Стюрдевант. Мы пропали.

— Где ты работал до того, как попал в мой самолет?

— В Нигерии. Ковырялся на железной дороге в глубине страны. Спустя год мне все это чертовски надоело. Сказал им «до свиданья» и отправился на юг.

— А чем тебе не понравилось в Штатах?

— Я вернулся туда после войны, — начал рассказывать Бэйн. — У меня была прекрасная работа в большой строительной компании. Обзавелся дюжиной белых сорочек, перестал пить и вообще начал подниматься на ноги. Было трудно, но некоторое время я определенно преуспевал. Потом начались неприятности. Меня уволили. Пришлось уехать в Пакистан, заключив правительственный контракт. С тех пор не возвращался в Штаты. Не было смысла: ведь я типичный представитель людей, которые проводят в жизнь «Четвертый Пункт» [11], неполноценный член общества. Поэтому и скитаюсь по развивающимся странам, так их теперь, кажется, называют. С деньгами, черт подери, чувствуешь себя всегда хорошо, а когда сыграешь не по правилам, ты уже никого не интересуешь, и судьба твоя никого не беспокоит. Правда, обманывать ничуть не легче, чем зарабатывать на жизнь честным трудом. В известном смысле я был бездельником или, может, мне это только казалось, так как слишком долго жил вдали от родины, болтаясь по белу свету, и чересчур много пьянствовал.

— Хочешь дыню? — предложил Стюрдевант. — У нас есть несколько охлажденных.

— Пожалуй, но лучше попозже, — ответил Бэйн. — Может быть, принесешь немного воды?

Стюрдевант ушел. Он вернулся с водой, которую принес в колпачке от термоса. Жадным глотком Бэйн осушил стаканчик, поливая воду на лицо и грудь. При этом у него был такой вид, словно он попробовал хорошего вина.

— Благодарю, — проговорил Майк в изнеможении.

Вскоре он опять задремал и сквозь сон почувствовал, как Стюрдевант накрывает его одеялом.

Ночью Грэйс проснулась. Некоторое время она лежала, не двигаясь и не понимая еще, что ее разбудило. Но тут женщина явственно услышала какой-то звук и сразу поняла, в чем дело. Стонал Бэйн.

Никто не пошевелился. Грэйс поднялась и немного постояла у догорающего костра. Дрожа от холодного ночного воздуха, она подбросила ветки в угасающее пламя. Потом, опустившись на колени, наклонилась нам Бэйном. Он стучал зубами и стонал от озноба, сменившего лихорадочный жар. Грэйс положила голову Майка себе на руки и стала говорить ему что-то успокаивающее. Кто-то ворочался во сне. Возможно, это был О'Брайен или Смит. Бэйну ничем нельзя было помочь. До сих пор все старались сделать для него, что могли: кто принесет воды, кто холодную дыню. Стюрдевант уступил свой спальный мешок, хотя сам дрожал от холода в ожидании рассвета и восхода солнца.

Грэйс хотелось плакать. Не было ничего, никаких лекарств. А зубы Майка, не переставая, выбивали дробь. Он пытался согнуться пополам в своем спальном мешке, сделаться меньше, чтобы хоть как-то сохранить тепло. Но все было напрасно. Холод проникал повсюду. Бэйн, должно быть, очень страдал, но хвороста оставалось мало и поддерживать большой огонь всю ночь было невозможно.

Грэйс вся дрожала. По щеке покатилась тяжелая слеза. Она смахнула ее и, нащупав молнию, резким движением распахнула спальный мешок, разбудив Бэйна, который сразу проснулся от сильного холода. Грэйс с трудом протиснулась в спальный мешок и тут же почувствовала, как Бэйн обнял ее, прижимаясь к ее теплому и нежному телу. Она повернулась и доверху застегнула молнию, стараясь отделить и Майка и себя от всего этого холодного и страшного мира.

Наступил рассвет. Бэйн лежал, плотно прижавшись к Грэйс. У него еще держалась температура, однако лихорадка уже отступила. Он пережил ночной холод и отчаяние. Грэйс высвободилась из его объятий, выбралась из мешка и ушла к себе.