— Это другое, — бросил Рэй, хотя не имел ни малейшего понятия почему. Он начал одну за одной отлеплять от лица пряди мокрых волос.

Терри улыбнулся ему из темноты.

— Тебе ведь сегодня не светит пораньше спать лечь?

— Похоже на то.

— Дай-ка мне, — попросил Леон. — У меня самого впереди ночка не из легких. Надо «Мглу» продать и сюжет написать про Лени и долбаных «Рифенштальз» в «Рыжей корове». — Он присел на корточки перед Терри, а затем вдруг засомневался. — Это же не кокаин?

Терри засмеялся.

— Кокаин по шестьдесят фунтов за грамм! Я себе такого не могу позволить. И даже если б мог — не хотел бы. А то превращусь еще в одного из фанов «Флитвуд мэк». — Он погрузил ключ в пакетик. — Это хорошая вещь. Сульфат амфетамина от Толстого Энди.

Леон одобряюще кивнул.

— Пролетарский наркотик. Солдаты нюхали во время войны. Чтобы не заснуть, чтобы пилотировать бомбардировщики и бороться с фашизмом.

— Двенадцать фунтов за грамм, отозвался Терри. — Более пролетарским он пока не становится.

Леон шумно втянул порошок носом, напоминая носорога на водопое. Терри с Рэем дружно расхохотались и попросили его не шуметь.

— Что? — спросил Леон.

А Терри с нова протянул крошечный пакетик Рэю.

— Хорош ломаться. Это поможет тебе не заснуть. Пока будешь искать Джона Леннона.

— Ты берешь интервью у Леннона? — Как ни старался Леон скрыть свое удивление, в его голосе прозвучали потрясенные нотки.

Рэй кивнул и этим жестом, казалось, согласился на всё сразу. Терри проследил за тем, как тот тактично вдохнул амфетамин, и в который раз уверился в том, что Рэй практиковал это гораздо дольше, чем любой из них. Они улыбнулись друг другу в темноте.

Терри подполз к оконному проему. Сквозь завесу падающего дождя в океане мрака мерцала неоновая вывеска «Вестерн уорлд». Он подумал о Мисти. Интересно, дождется ли она его? А затем он увидел бесформенные тени на пустыре, по-прежнему выслеживающие добычу.

— Нам придется еще на какое-то время здесь остаться, — сказал он, поспешно отступив от окна. — Дам тебе диктофон, как только мы будем в безопасности. Рэй молчал. Ом ощущал вкус порошка на задней стенке горла, чувствовал, как поднимается настроение. После долгой паузы он произнес:

Хорошо. Спасибо.

Леон придвинулся к друзьям и, возбужденно заглядывая в их лица, выдал:

— А-вас-забирает-потому-что-я-ничего-не-почувствовал-интересно-это-правда-действует?

Ребята рассмеялись, Терри отпихнул Леона в сторону, а Рэй нахлобучил шляпу Леону на глаза.

— Что? — в искреннем недоумении спросил Леон.

В уголке меж оставшихся стен, где было суше всего, Терри, отшвырнув ногой обломок доски, лег на спину. Рэй понаблюдал за ним несколько секунд, а затем лег рядом. Леон улегся с другой стороны, поерзал немного, а затем наконец притих.

Они лежали в тишине, слушая шум дождя. Иногда прохладные капли попадали им на лица. Невозможно было укрыться от дождя под дырявой крышей, но после бегства от Тедов капли казались такими освежающими, что Терри с наслаждением вздохнул. И подумал, как здорово помолчать, побыть в тишине с людьми, которых он знал так хорошо, что в разговоре не было необходимости. Как прекрасно ощущать сульфат, растворяющийся в венах, наслаждаться приливом эйфории и не думать ни о чем.

Потому что, несмотря на все испытания юности, лето было еще в самом разгаре, а жизнь вообще только начиналась. И когда Терри Уорбойз посмотрел в ночное небо, он не мог определить ту линию горизонта, где кончались звезды и начинались огни города.

С небес на землю Терри вернули звуки мелодии.

Над пустырем плыл женский голос, удерживая ноту, от которой, наверное, мог треснуть хрусталь, затем еще выше и еще. Божественные звуки пронзали его сердце и, казалось, проникали в каждый уголок души.

Что это была за мелодия? Итальянская? Песня о потере и тоске — Терри знал это. Песня о любви, превратившейся в пыль. Звуки мелодии наполняли его сердце печатью. Словно он уже потерял ее.

— Пуччини, — вдруг отметил Леон, и Терри вздрогнул. — «Один прекрасный день». Красивая ария.

Леон поднялся, и Рэй последовал его примеру. А Терри оставался лежать, уставившись на грозовые облака над головой, ощущая капли дождя на своем лице, слушая поющий женский голос. Он был словно обездвижен неземными звуками, их красота казалась ему невыносимой.

Он никогда раньше не слышал такой восхитительной мелодии. Она перемежалась громом и молниями, и это приводило его в отчаяние, заставляло онеметь от осознания собственной глупости. Как он мог всецело отдать себя девушке, которая спокойно позволила какому-то старому рокеру положить ноги себе на колени?

Может, вообще было безумием заводить себе девушку. Встречаться, как сказала бы его мама. Может, глупо было искать в этом мире кого-то особенного, в это время, в этой новой жизни, когда все пытались быть особенными. Может, ненормально было зацикливаться на одной женщине, когда вокруг было столько женщин — все существа женского пола в Лондоне младше двадцати пяти стекались в «Вестерн уорлд». мечтая писать о музыке, разрабатывать собственную линию одежды, фотографировать или играть на бас-гитаре, как Грейс Фери. Но какой-то инородный голос терзал его изнутри, не оставлял его в покое, снова и снова заставлял с горечью осознавать, что Мисти — единственная девушка, которая ему нужна, глупо это или нет.

Но что ему о ней было известно? Он знал, что ей девятнадцать, что она пахнет сигаретами и жвачкой, ее любимый фотограф — Мэн Рэй и мужчины смотрят на нее на улице — и не только потому, что она не носила бюстгальтер.

Звуки мелодии плыли над пустырем, а Терри понимал, что, оказывается, не обязательно знать человека очень хорошо, для того чтобы любить его. Он также понимал, что никогда прежде не испытывал таких чувств, ни с девицами из танцевальных залов «Мекка» и «Локарно», ни с бывшей соседкой, ни даже с девушкой, с которой познакомился на заводе, — Салли. Салли, которая так нравилась ему и его родителям. Салли, на которой, как полагали родители. Терри в конечном счете женился бы, если бы не размечтался о другой жизни, карьере журналиста.

В отличие от девочки с завода, от Салли, Мисти не хотела знакомить его со своими родителями, говорить о своих чувствах, их совместном будущем и прочей ерунде. Ничего из того, чего он привык ожидать от особ женского пола. Мисти мечтала о другом. Терри не знал, о чем именно, а может, и она сама не знала. Девушки, с которыми он когда-то проводил время, рассуждали об обручальных кольцах и серьезных отношениях. Мисти разглагольствовала о «Женском евнухе» и удушающей тирании мужчин. Это сводило его с ума. Может, ему просто нужно быть как все? Просто трахаться со всеми подряд? Получать удовольствие! А не вести себя как какой-нибудь женатый старпер! Почему бы и нет? Вы могли переспать с любыми женщинами на свете, если того хотели! Секс вроде никого еще не убивал!

Но, слушая мелодию Пуччини, плывущую над развалами, Терри понимал, что ему нужна она, она одна, одна-единственная. Он поднялся с пола и подошел к друзьям, которые стояли у окна.

— Это ария из «Мадам Баттерфлай», — пробубнил Леон себе под нос. — Там красотка японочка влюбляется в американца — не помню, капитана военно-морского флота, что ли. А он возвращается к себе на родину и женится на другой. Но она по-прежнему любит его. И говорит, что в один прекрасный день ее любимый к ней вернется.

Терри с Рэем молчали. Леон оперся локтями на оконную раму и опустил подбородок на руки.

— А что потом?

— А потом он действительно возвращается, но уже слишком поздно.

— Чудесно, — констатировал Рэй.

Терри сердитым жестом вытер глаза.

— Откуда ты знаешь все это?

— Просто знаю, и все, — бросил Леон, смутившись.

Как хорошо, что было темно. Он же не мог заявить во всеуслышание — да, мой отец любит оперу, и я вырос на этом! В таком нельзя было признаваться. Терри не стал настаивать. Он знал, что больным местом Леона было его прошлое. В новое музыкальное течение вливались люди из самых разных мест — заводов, приютов, тюрем, частных или государственных школ и армии. Даже из Лондонской школы экономики. Никто не задавал вопросов. Реальность была доступна всем желающим, их жизнь еще не обрела форму. Терри был искренне рад тому, что среди них был кто-то, кто знал о Пуччини.