Это ему удалось, и он долго лежал на глубоком ложе из листьев, выжидая, переводя дыхание, прислушиваясь, пытаясь выстроить свои мысли.

Он запаниковал. Ладно, каждый может ошибаться. Но теперь будет по-другому. Должно быть. Ибо ничто уже не может быть хуже того, что случилось. Больше ужасов быть не может. Он видел Грэга. Это было самое худшее. Кроме, может быть, магнитофона. Кто-то вынес его из хижины и поставил на лесопилке. А он был здесь все это время, и не слышал и не видел его.

Для начала, надо перестать трястись, успокоиться. Он посидит некоторое время, все обдумает. Он не позволит себя запугать. Он не поддастся, И первым актом будет то, что он отобьет хижину. Господи, ведь она его, разве нет? Он построил ее и платил за нее. Это он будет приходить и уходить, когда захочет, а не какой-то там маньяк, которому вздумалось его убить. Это он будет спать там ночью, если захочет, забаррикадировавшись, а не его охотник.

Кен Фрезер посмотрел на небо. Оно было цвета свинца. Ветер спал. Деревья стояли неподвижно, с обнаженными веками. Птицы, скандальные сойки, цикады и дрозды, затихали. Скоро пойдет снег. Ему надо только немного продержаться и он будет в порядке.

А где-то в глубине его мозга начинала выплясывать веселящая мысль. Если случится худшее, если ему не удастся убить своего мучителя, если придется сбежать, все равно есть надежда. Убийца Арта и Грэга так же обеспокоен тем, как скрыть их убийство, как он, Кен был обеспокоен тем, как спрятать Мартина, Нэнси и других. Теперь когда Арт и Грэг мертвы, он может лгать и лгать без всякого страха. Возможность того, что полиция поймает его на противоречивых показаниях теперь исключена. Теперь это будет просто его слово, против слова другого человека. Разве не может он сказать, например, что они с Грэгом и Артом видели, как этот человек убивал Нэнси, но не знают, что он сделал с телом? Разве не может он пригрозить своему преследователю, так же, как ему самому угрожают? Ему ведь должны поверить, правда? Семейный человек с четырьмя детишками? Они поверят ему по поводу Элис Ренник.

Он пополз и добрался до хижины. Перебежав через опушку, он выпустил для прикрытия пару пуль в темноту гостиной, нырнув одновременно в дверь.

Оказавшись внутри, он метнулся в угол, ружье наготове. Не было ни звука, никого. Он медленно опустил ружье, сел и закурил. Он был весь в поту.

Тут из кухни раздался голос!

— Доброе утро, Кен. Это конец пути, я думаю. Выстрел был мой. Мне кажется, настала пора нам перейти к делу и перестать бродить вокруг да около. Помнишь тогда, в колледже, Элис Ренник? Ну…

Неожиданность этого повергла его в шок. Голос тянул свое некоторое время, прежде чем до него дошло, что это не первый магнитофон, он сейчас разбит на куски. Это был второй, с другой пленкой. Или это уже по-настоящему?

— Выходи оттуда.

Голос твердил:

— Элис оказалась не в состоянии перенести свою вину и ее ум начал потихоньку сдавать, пока несколько лет назад, она, наконец, не покончила с собой.

Рев еще двух выстрелов, он последовал за ними, атакуя сломя голову.

Магнитофон стоял на кухонном столе, точно такой же, как и тот:

— Мне пришлось перебраться в ваш район из другого штата, познакомиться с вами лично, изучить ваши жизни и привычки. И придумать план…

Да кто же это, черт? Он должен был быть здесь несколько минут назад.

Он стоял, пытаясь опознать голос, зная, что он ему знаком. Но откуда? Дверь хижины скрипнула на ветру. Он резко повернулся, ружье дернулось. Никого не было. Он вернулся к магнитофону.

Тот небрежно раскручивал свое бесстрастное послание!

— Смешно, не правда ли? Самый первый раз, когда вы только испробовали это и именно за него вы, наконец, вляпались. А сейчас и ты умрешь за это. Как Грэг и Арт. Я прикончу тебя.

Кен поднял магнитофон со стола, отключил его и только потом сообразил, что кнопка могла быть соединена со взрывателем. Опять он спорол глупость.

Тишина.

Остаток дня он провел в хижине, выжидая, время от времени выглядывая в дырочки, предусмотрительно прострелянные в ставнях.

Ближе к вечеру, когда начало темнеть, он забаррикадировал входную дверь, притащив из спальни кровать, потом шкаф и тяжелый обеденный стол, свалив их один на другой. Закончив, он спрятался от любой возможной линии огня, с ружьем наготове и свернулся на брошенных на пол покрывалах.

Ночь была страшно длинная, самая длинная из всех, что он мог припомнить. Он дремал урывками, не позволяя себе заснуть слишком глубоко. Один раз он проснулся и ему показалось, что уже должен быть рассвет. Но было только одиннадцать часов.

Ему снова приснился кошмар. Он, Грэг и Арт, все вместе, баловались с Сэнди там, в мотеле, и вдруг она превратилась в ухмыляющегося мужчину, который махал на них ружьем и задирал рубашку, показывая им чернеющее и изгрызанное крысами место, где были половые органы. А Арт хохотал и хохотал, приговаривая: «Вот потому-то мне и нравится по моему способу».

В моменты полного пробуждения он прислушивался к шороху ночного ветра, плеску воды на берегу озера, редкому потрескиванию деревьев в лесу. Он пытался разобрать какой-нибудь определенный план, но поймал себя на том, что все меньше и меньше думает, как выловить самого охотника. Все больше и больше его мысли сбивались на то, как добраться до берега. Отправляться ли ему сразу в Южную Америку, или домой и прямо в полицию, блефовать и обвинять — это решение он мог принять позже. А в данный момент как ему пересечь этот барьер из ледяной воды, да еще, чтобы его не пристрелили? Может ли быть, что охотник вычислит его и будет там в своей лодке, с фонарем и крупнокалиберным ружьем наготове? И он сам, загнанный в ловушку в воде, как водяная крыса пли раненая утка!

Потом внезапно возник другой вопрос. Где же этот охотник оставил свою лодку? Если ему выйти из хижины и тщательно поискать, разве он не найдет ее? При мысли об этом он неожиданно почувствовал себя спокойнее. Потом сразу же провалился в глубокий сон.

Когда он проснулся, сквозь щели и дырочки в ставнях из-под забаррикадированной двери сочился дневной свет. Он чувствовал, себя окостеневшим и больным. И этот холод. Но все уже решено. Так он больше не выдержит. Надо искать лодку. Если к вечеру она на обнаружится, придется рискнуть на ночную переправу. Он не собирался пытаться сразиться с убийцей. Он собирался сбежать. Самой навязчивой в его голове была мысль, что сейчас уже в любой час может пойти снег. А снег означает, что он уже не сможет передвигаться не оставляя следов. Надо успеть уйти прежде, чем это произойдет.

Он отодвинул от двери мебель, толкнул дверь, оставшись сам в тени, чтобы выглянуть. Никого, никаких признаков ни около озера, ни у кустарников. А утес? Сжавшись в правом углу дверного проема, он едва мог видеть его. Невозможно ничего сказать. Кто-нибудь вполне может там быть, так же, как были они с Артом, лежа на животе, прикрытые травой и камнями. Оптический прицел. Центр пересекающихся линий остановился на нем, стоит ему хоть на секунду остановиться. Кто бы он ни был, а заехал Грэгу прямо между глаз.

Он сосредоточился и решил рвануть. И тут он увидел свой рюкзак.

Он стоял на краю крыльца, ближе к двери. Ночью его забрали с потайного холма и положили сюда.

И это было хуже, чем записанный голос. Это было даже хуже, чем Грэг.

Это означало, что любой его ход, любое движение прослеживалось и предугадывалось.

Он уставился на рюкзак, зачарованный, чувствуя прилив тошноты. Зачем его сюда положили? Может быть, только одна причина — чтобы свести его с ума. Довести его до такого состояния, что он потеряет всяческую осторожность и станет легкой добычей. Как вчера. Магнитофон уже не действует — попытаться найти, что-нибудь другое, что угодно, Лишь бы это говорило о том, что нигде не спрятаться и никакой надежды нет.

Ледяной холод прошел через его пах и спину и добрался прямо до затылка. До тех пор, пока его будут так держать в напряжении, он не убежит, а потом будет слишком поздно. Может быть, и в этом причина?