Девочка — подлинное воплощение детской красоты в желтом платьице и желтых гольфиках, красные ленты в косичках. За спиной у нее — крылышки феи из белой марли. Ей шесть лет. Она открывает калитку и выходит на тротуар, быстро оглядывается и идет по улице. Постукивает по тротуару каблучками черных лаковых туфелек. Камера следует за ней, изучает ее. Внезапно девочка останавливается, оборачивается и камера замирает. Девочка вновь пускается в путь, ускоряя шаг; камера продолжает следовать за ней. На углу девочка еще раз останавливается, оглядывает улицу, переходит на другую сторону и ныходит на пустырь. Девочка снова оборачивается. Она идет по высокой сухой траве, которая хрустит у нее под ногами. Чем дальше девочка идет по -пустырю, тем выше становится трава. Девочка идет с опущенной головой, словно что-то выискивает в траве. Она опять останавливается, оглядывается, а затем присаживается на корточки и исчезает из вида. Камера движется зловеще медленно к тому месту, где исчезла девочка.

Девочка снова в кадре. Она сидит на корточках, раздвигая одной рукой высокую траву. Она смотрит прямо в камеру, на нас, затем вглядывается куда-то между листьев травы. Камера, поднимаясь над девочкой, следует за ее взглядом, затем обгоняет девочку и ныряет в траву. И вот что мы видим:

В Северной Австралии обитает гигантская тростниковая жаба. Дальнейшая часть фильма про Лягушонка — грубая кукольная анимация с использованием настоящих мертвых тростниковых жаб.

В найденном девочкой тайном микрокосме разворачивается звериная история.

Звучит музыка.

Лягушонок в красных штанишках и вызывающей шляпе пробирается через то, что кажется ему лесом. Миниатюрные шпаги и пистолет заткнуты за пояс, в лапке — крохотный букетик.

Тростниковые жабы будут изображать персонажей строчки припева — той самой, что о «летучей мыши, шмеле и сове». Шмеля изображает жаба с обручем с «усиками»-пружинками на голове, наряженная в полосатую черно-желтую футболку. Летучая мышь — жаба в черном наряде с фальшивыми вампирскими клыками, а сова — жаба в коричневой курточке из перьев, надевшая круглые «старушечьи» очки. Эта троица будет возникать каждый раз при перемене сцен.

Итак, Лягушонок собрался жениться. Он добирается до норки Мышки и стучится в дверь. Мышка, роль которой играет настоящая крыса в коротком платьице с блестками и в парике пергидрольной блондинки, впускает Лягушонка в дом.

Войдя в дом, Лягушонок становится на колено, вручает Мышке букет и делает ей предложение.

Выломав дверь, в норку врываются три жабы-жениха, тоже в штанишках и шляпах. Они накидываются на нашего отважного лягушонка, который выхватывает револьвер и убивает женихов, а затем для верности пронзает каждому из них сердце шпагой. Мышка падает в обморок, но Лягушонок успевает подхватить ее.

В следующей сцене пара покидает норку. На Мышке белое свадебное платье и фата. Лягушонок нарядился в белый смокинг, неизменные шпага и пистолет заткнуты за пояс брюк. Они пробираются сквозь лес из сухой травы.

«Кинг Конг Кичи Кичи Ки-Ми-Ой!» — поет хор трех ряженых жаб.

Лягушонок и Мышка добираются до крохотной часовни среди вишневой поросли. Викарий — жаба в наряде пастора и миниатюрной Библией в лапках — выходит из часовни. Он венчает молодых, которые целуются и сверху на них сыплется, словно конфетти дождь из розовых вишневых лепестков.

Музыка обрывается.

Огромная капля крови в рапиде падает на голову Мышки, обагряя ее фату. Лягушонок отпрыгивает назад, выхватывает шпагу и смотрит на небо. Кровь попала и на него, испачкав белоснежный смокинг. Тут падает вторая капля. Затем третья. Капни огромны, падают в рапиде. Начинает идти кровавый дождь. Затем с неба медленно падает гигантская красная лента.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Радио Би-Би-Си, 3 июля 1996 года

Иисус сказал: «Где двое или более соберутся во имя Мое, там и я среди них». Иисус говорил так потому, что там, где собираются двое или более, возникает общение, язык, воображение. По-является Бог. Бог — это результат творческого воображения, и с помощью Бога воображение начинает свой полет.

Будучи ребенком, я верил в то, что фантазировать грешно. Воображение представлялось мне темной комнатой за огромной железной дверью, скрывающей все виды самых постыдных мечтаний. Я мог почти слышать свои тайные мысли, коло-тящиеся в дверь и скребущиеся за ней, шепчущие, чтобы я выпустил их наружу. Высказал. Тогда я не мог подумать, что подобные темные существа могут быть посланы самим Богом. Будучи восьми лет от роду, я пел в хоре нашей местной англиканской церкви, и посещал службу два раза в неделю в следующие четыре года, но тот Бог, о котором говорил священник, казался отдаленным, чуждым и каким-то невнятным. Итак, я сидел на клиросе в своей темно-красной рясе, в то время как кровавые мысли струились из-под железной двери моего воображения.

Когда я немного подрос, мой ныне покойный отец решил, что настала пора передать сыну определенные знания. Мне было тринадцать, когда он пригласил меня в свой кабинет, закрыл дверь и начал декламировать великие кровавые строки из шекспировского «Тита Андроника», или из сцены убийства в «Преступлении и наказании», или целые главы набоковской «Лолиты».

Отец вздымал руки, затем показывал на меня и произносил: «бот это, мой мальчик, и есть литература!», и мне казалось, что ему придавало силы ощущение собственной причастности к некоему тайному знанию. Я сидел и слушал безумные слова, вылетавшие из его уст, будучи счастлив оттого, что он пригласил меня в свой странный, невозможный мир. Я замечал, что иногда отец терялся в этом потоке собственной творческой энергии и (хотя отец подсмеивался над этим моим наблюдением) что он находил в своей любимой литературе Бога. Литература возвышала его, поднимала над обыденностью, уносила от посредственности и приближала к божественной сущности вещей. Тогда я еще это не понимал, но иногда догадывался, что то же самое проделывало искусство и со мной: уносило меня от обыденности, защищало меня. Итак, я засел и начал писать очень плохие стихи.