С белым прямоугольником на глазах он промчался по Бату в поисках скобяной лавки. Экзотическое существо, которому необходимо до рассвета избавиться от голубой кожи. Но ни скобяной лавки, ни магазина, где торгуют красками, нигде не было. Тогда он забрался в магазин одежды, содрал с себя в темноте засохшие тряпки и натянул то, что висело на вешалках и было ему по размеру. На втором этаже играло радио, и звуки джаза послужили ему компасом. Он взял там перчатки. Вскоре он на ходу впрыгнул в медленно идущий пригородный поезд и залез на крышу. Шел дождь. Караваджо снял ремень, накрепко пристегнулся к вентиляционной трубе и уснул.

В Трентоне он отстегнул ремень и скатился на платформу, как только поезд тронулся с места. Его кожа оставалась голубой, и он не понимал, как выглядит. Он разделся и разложил свою одежду на траве, придав ей форму человеческого тела, чтобы взглянуть на нее при свете дня. Он ничего не знал о Трентоне, кроме того, что до него три часа езды из Торонто на поезде. Он снова поспал. Во второй половине дня, зайдя в лесок, примыкавший к промышленной зоне города, он увидел вывеску: «Фабрика Редика по изготовлению оконных рам и дверей».

Он поправил на себе одежду, пригладил волосы и вышел из-за деревьев: зеленый свитер, черные брюки, голубые ботинки и голубая голова.

На груде досок рядом с фабрикой сидел подросток, заметивший его, едва он вышел на поляну. Мальчик не двигался, просто смотрел, как он приближается, стараясь выглядеть непринужденно, — до фабрики было долгих двадцать пять ярдов.

Подросток убежал и через несколько минут вернулся, по-прежнему один. Это было хорошо.

Пока мальчик говорил, Караваджо оторвал кусок от подола своей рубахи.

На исходе дня они сидели в солнечном свете у стоявших вокруг дверей, и мальчик, окуная оторванный кусок рубашки в банку, стирал с лица Караваджо краску. Они мирно беседовали о том месте в городе, где моторы висят на деревьях. Когда Караваджо расстегнул рубаху, мальчик, увидев страшные шрамы у него на шее, вздрогнул. Как будто гигантская птица, пытаясь оторвать ему голову, оставила отметины своих копей. Караваджо сказал, чтобы мальчик забыл про кино, что он не актер, а сбежал из тюрьмы.

Мальчик обещал никому не говорить.

Они решили остричь ему волосы, и мальчик принес со склада большие садовые ножницы, щелкая ими в воздухе. Вскоре Караваджо стал почти лысым и явно неузнаваемым. Когда владелец дверной фабрики ушел куда-то по делам, Караваджо воспользовался ванной и смыл скипидар с лица мылом. Он впервые увидел в зеркале свою шею, исполосованную в тюрьме три месяца назад.

Во дворе мальчик написал свое имя на клочке бумаги. Потом вытащил из кармана старую деревянную затычку от бутыли с кленовым сиропом с цифрами 1882 и обернул бумажку вокруг нее. Когда мужчина вернулся, уже умытый, мальчик протянул все это ему.

Он бежал, его ботинки исчезали в серых зарослях. Прочь от озера Онтарио, на север, где он наверняка найдет пустой коттедж и сможет спокойно отсидеться несколько дней. Для Караваджо не существовало мирного пейзажа. Склонившееся дерево, побитый ветром цветок, чернеющее облако, падающая шишка — все перемещалось с разной скоростью под действием враждебных сил. Он замечал все это, пока бежал. Его взгляд, словно пятнадцать часовых, просматривал все подходы.

Он бежал по левой стороне канала Трент, мимо красных шлюзов и поднимавшихся из воды бетонных платформ. Каждые несколько миль он останавливался и смотрел, как начинает волноваться зеркальная вода по ту сторону шлюзных ворот, а потом продолжал свой бег. За два дня он продвинулся на север до Бобкейджена. В ту ночь он спал среди досок на лесопилке Бойда, а следующим вечером бежал по дороге. Спускались сумерки. Он уже три ночи спал вне тюрьмы. На его запястье оставалось чуть-чуть голубой краски.

В первых коттеджах он заметил слишком много признаков жизни, на берегу стояли вытащенные из воды каноэ. Войдя в подъездную аллею, он добрался до коттеджа с застекленной верандой, зелеными ставнями, крашеными фронтонами и двускатной крышей. Если хозяева окажутся дома, он сможет вылезти из окна второго этажа и уйти по крыше. Караваджо оглядывал архитектуру дома, как это делают воры, которые знают, что у стенных шкафов тонкие задние стенки и что легче пробраться сквозь отверстие в заборе, чем перепрыгнуть через него.

Он стоял в сумерках, тяжело дыша, поглядывая на дом, он изнемог от бегства и съел за эти дни только несколько кусочков шоколада, которые дал ему мальчик. Ал.Небо позади него быстро темнело. Через десять секунд он был уже внутри.

Он возбужденно прошелся по комнатам, рука, скользнув по спинке дивана, наткнулась на стопку журналов на полке. Он повернул налево, в кухню, и в темноте открыл ножом консервную банку. Сегодня никакого света. Он съел бобы, орудуя ножом, он был слишком измотан и голоден, чтобы искать ложку. Потом поднялся на второй этаж, сорвал с кровати две простыни и расстелил их в холле у окна, ведущего на крышу.

Он ненавидел время сна. Ему приходилось работать при любом освещении. Ночью, пока жена спала в его объятиях, комната вокруг него оставалась полной жизни, и его тело отзывалось на малейший шум, взгляд расцвечивал темноту. Сон у него был чуткий, как у всех воров, — вот почему они всегда усталые.

Он входит в темную воду. Теплую, как кровь. Он не видит, и не чувствует горизонта, не знает, где кончается жидкость, в которой он стоит. Ночной воздух полон угрозы. В воду соскальзывает какое-то животное.

Река неглубока, он может перейти ее вброд. Ботинки со связанными шнурками висят у него на шее. Он старается их не намочить, но по мере того, как он заходит все глубже, они, наполняясь водой, тяжелеют. Дно реки представляется ему надежным. Ил. Какие-то палки. В сотне ярдов к югу мост из дерева и бетона. Шнурки от ботинок врезаются в ключицу.

Пока Караваджо спит, откинув голову назад, и видит привычный кошмарный сон, в его тюремную камеру тихо входят трое. И когда они входят, Патрик в камере напротив выкрикивает, как на танцах: «Аллеманда, шаг с левой ноги вперед!» — его крик в глухой темноте звучит предупреждением. Трое мужчин оборачиваются на внезапный шум, и Караваджо вскакивает на ноги, пытаясь стряхнуть с себя кошмарный сон.

Скрутив в жгут его серую простыню, мужчины заматывают ему глаза и рот. Караваджо еле дышит, он будто с задержкой слышит, как ему наносят удары по голове. Он не в силах пошевелиться в простыне. Еще удар. Патрик продолжает выкрикивать куплеты песни, заключенные в других камерах просыпаются и начинают стучать по железным прутьям. «Птичка, улетай — в орон, прилетай — в орон, шаг вперед — птичка, сделай поворот».Откуда-то из прошлого всплывает репертуар его отца и становится саундтреком убийства.

Животное из кошмара обнажает зубы. Караваджо увертывается, и зубы чудовища вспарывают ботинок, висящий на шее справа. Оттуда вытекает вода. Караваджо чувствует, что стал легче. Раскачиваясь из стороны в сторону, ничего не видя, не чувствуя запахов, он десятилетним мальчишкой бешено раскачивается на дереве. Удар кулака или удар о стену. «Проклятый итальяшка! Макаронник!» — «Движемся по кругу, лицом друг к другу». — Караваджо поднимает руки, защищаясь от водяной твари, жертвует руками ради тела. Кровь внутри его иссякает. В горле пересохло. Его охватывает острое желание упасть на колени и лакать воду из блюдца.