Содрогаясь от порывов ветра, она вышла на улицу — тонкая и хрупкая, в легком пальто, не спасавшем от холода. Ей просто некогда было думать о том, чтобы поискать или купить что-то теплое.

У ворот она остановилась и прикрыла глаза. С каждым разом ей все больше хотелось забрать отсюда сына и убежать куда глаза глядят. Она отчаянно ненавидела эти ворота, этот забор, напоминающий тюремный, эти белые стены, невысокие ступени, эти зарешеченные окна, эту табличку «коррекционная школа» над дверьми. Это казалось ей страшной несправедливостью — они не должны быть здесь, ни она, ни ее Илюша. Ведь он не такой, он нормальный, он обычный, он такой же, как все… Из последних сил Нина верила в это, как и в то, что однажды ей все-таки удастся пристроить его в общеобразовательную школу. Но при этом где-то в глубине души она не хотела этого, мысленно откладывала этот момент, надеясь избежать его.

Потому что среди сверстников его не ждет ничего, кроме ненависти и отчуждения.

«На что бы ты могла пойти ради того, во что ты веришь?» — спросила сама себя Нина. Она часто задавалась этим вопросом, и сейчас он стоял перед ней с особенной актуальностью. Всю свою жизнь Нина старательно избегала этой опасной, щекотливой темы, но тема все равно настигала ее. Нина помнила, как бабушка прятала в нижнем ящике комода свои старые, потемневшие иконы и больше всего на свете боялась, что однажды это всплывет наружу: они верят во что-то, кроме партийных идеалов и заветов Ильича. Тогда бы они лишились всего, стали бы предметом всеобщего смеха и презрения, а Нину, несомненно, с позором выгнали бы из комсомола. Поэтому слово «вера» быстро превратилось для женщины в табу, и она оказалась пленницей собственного страха произнести его даже про себя. Но при этом, она все равно верила и чтила, хотя, конечно, не Бога.

Она верила в то, что сможет дать своему ребенку нормальное будущее, а для начала нормальное образование. Она верила в то, что Илья станет хорошим человеком, ничуть не хуже тех, кто ставил на его судьбе клеймо, лишь только заслышав диагноз.

Нина куталась в легонькое пальто, нетерпеливо поглядывая на вокзальные часы.

Сейчас она одинаково сильно хотела двух вещей: чтобы сбылось задуманное ею, и чтобы дождь не пошел еще какое-то время.

Люди, проходившие мимо нее, с интересом оборачивались на стройную молодую женщину, чтобы оценить ее красоту. О своей совсем незаурядной внешности Нина вспоминала очень редко, еще реже об этом вспоминал ее муж. Еще до рождения Ильи она вдруг перестала быть женщиной в его глазах, превратившись в «просто Нину». «Просто Нина» для мужчины никакого интереса не представляла, ее можно было увидеть дома, он изучил ее, как книгу, которую читал много раз.

Человек, которого дожидалась Нина, был совсем иного мнения. Сейчас она была для него — музой, богиней, царицей, загадкой и гостьей из иной галактики. Для ее белокурых волос существовало пока множество поэтических сравнений, а глубину глаз невозможно было описать словами. Нина привыкла слушать его комплименты со скучающим видом.

Сказать, что она его не любила — ничего не сказать. Чтобы все было ясно, стоит признаться в том, что этот человек был директором и одновременно учредителем одного из лучших платных лицеев во всем городе, а Нина была борцом за идею.

Дождь все-таки пошел. Люди стали открывать разноцветные зонты.

Нина совсем поникла. Она бы пожалела себя, почувствовала униженной и обиженной, если бы не была так сильно настроена на борьбу.

Уверенность ее немного ослабла, когда она услышала знакомый голос позади себя. Свинцовые небеса над ее головой скрылись за синим чужим зонтом.

— Долго ждешь? Прости! — заговорил мужчина.

Нина остервенело улыбнулась.

— Нет, что ты. Что ты! — затараторила она, — я только пришла, — она безбожно врала. Она хотела совершить попытку поцеловать его, но вспомнила о том, что на вокзале наверняка может быть кто-то из ее знакомых, все-таки он был единственным в городе. Муж не поймет ее. Вряд ли вообще кто-нибудь поймет.

Поэтому она решила побыстрее перейти к делу, вцепилась в руку человека, которого так долго ждала и повела его по направлению к его же дому.

Чувствовала она себя чуть ли не Жанной Д’Арк. Но мысли ее все равно были заняты другим: заставил ли муж Илюшу делать упражнения, необходимые для исправления косолапости? А что, если забыл? Он же вообще не видит смысла в этом! «Горбатого только могила исправит».

Дмитрий Иванович, как звали человека, которого она ждала на вокзале, притворил дверь квартиры, опустился на колени и стал целовать ей пальцы рук.

«Престарелый романтик» — презрительно думала Нина, но виду не подавала. Мужчина был на добрых пятнадцать лет ее старше, если не больше.

— Прости, — в конце-концов сказал он и ушел ставить чайник, но вернулся с каким-то импортным коньяком. Видно, что лицей его пользуется большим спросом и недостатка он не ощущает, да и в партии занимает далеко не последнее место, начальник какой-то. Не то, что ее Константин — работает так много и ничего не добился. Возможно, ей было бы спокойнее с таким мужчиной, как этот Дмитрий, не пришлось бы воевать с судьбой. Но сильные женщины всегда почему-то выбирают слабых мужчин, маменькиных сынков и слабаков, за которыми нужно присматривать как за детьми, заботиться и опекать.

— Хочешь выпить? — предложил Дмитрий Иванович.

Нина отошла к окну и посмотрела на дождь. Ей нужно было скрыть лихорадочно-истерический блеск глаз.

До нее запоздало дошло осознание того, что она собирается сделать. Принять ухаживания другого мужчины! Падшей стать, публичной девкой… Да она и не на такое способна ради Ильи. Чтобы он человеком стал, чтобы его не записывали в нежизнеспособные. В эту минуту Нине почему-то вспомнилась уже давно умершая бабушка с ее старыми иконами, спрятанными в ящик и завернутыми в постельное белье, чтобы никто не нашел. Ее морщинистое лицо и мягкие руки, трогательные и нежные. Она так обнимала Нину, как никто больше.

— Нет, не хочу, — весело сказала Нина, оборачиваясь.

— Хорошо, — кивнул Дмитрий Иванович и присел на диван, сам все-таки выпил. Взгляд у него был грустный и потерянный и Нина уже начала бояться, что он о чем-то догадывается. Она снова отвернулась, на этот раз пряча свой страх, перекосивший лицо.

Дмитрий Иванович тем временем встал и подошел к ней со спины, порывисто обнял и зарылся лицом в ее распущенные волосы, чуть влажные из-за дождя. Нина всегда собирала их в прическу, считая верхом неприличия ходить «растрепанной».

— Нина-Нина… — вздохнул мужчина, и она ощутила его дыхание, чуть пряное из-за коньяка, — отчего же ты такая холодная? Такая равнодушная?! Я же люблю тебя!

Нина с трудом нашла в себе силы, чтобы обернуться и все-таки поцеловать его. Каждое свое действие она совершала, утешая себя мыслью, что все это — ради Ильи.

Ради своей любви женщины способны горы сворачивать, а ради детей и вовсе менять местами планеты. Какими бы эти дети не были. Сколько бы зла не сделали. Но ее мальчик никому зла не сделал и вряд ли способен был на такое. А его уже ненавидели. Только за то, что он отличается от других.

Нужно было раздеваться и что-то делать дальше.

— Уходи от мужа, — говорил ей Дмитрий Иванович, — будь моей женой. Я и о сынишке твоем буду заботиться…

Нина с грустью подумала, что и рада была бы согласиться. Но обмануть один раз — это не обманывать всю оставшуюся жизнь.

Или… ради Ильи? Тогда у него все будет — и школа, и игрушки, и книжки, то, на что денег им всегда не хватало с нищенской зарплатой Константина.

Нина сама и не заметила, как начала плакать. Дмитрий отстранился и стал утешать ее. Она через свои всхлипывания слышала его слова:

— Прости-прости… Я ведь знаю все, вижу… Не любишь ты меня… Не отрицай, пожалуйста…

Женщина поспешно отстранилась и блестящими от слез глазами посмотрела на него.

— Я не держу на тебя зла, — продолжал Дмитрий, — я ведь тебя люблю. Я понимаю, что ты это все — ради Илюши. Сделаю я, сделаю то, чего ты хочешь… Я счастлив помочь буду тебе.