— Пожалуйста, я умоляю вас, ну поймите вы… — истерически кричала она, размазывая слезы по лицу, — что вам стоит сделать исключение…

Глаза у завуча были равнодушными, а физиономия — закаменелой, подобно оттиску мрамора. Нина все пыталась понять — или слишком много у этой женщины перед глазами разворачивалось подобных трагедий, или они просто ничуть ее не волновали. Но Тамара Георгиевна оставалась непреклонной.

— Нина Семеновна, — заговорила она в конце-концов, выслушав внимательно очередное излияние женщины, — я все понимаю. Как нельзя лучше понимаю. Но поймите и вы меня. У нас школа обычная, коррекционных классов нет. Вам нужно идти в специальную школу, вы же знаете. Я вам адрес напишу, в нашем районе есть такая…

— Нет… — горячо забормотала Нина, отчаянно мотая головой, — только не это. Ну, дайте нам шанс! Пожалуйста…

— Ну как вы не поймете? — Тамара Георгиевна уже начинала злиться, очки у нее запотели, — диагноз вашего сына требует специального подхода, индивидуального подхода. В общеобразовательной школе нет возможности его обеспечивать. Коррекционные школы специально для этого и созданы…

— Это же клеймо на всю жизнь! — перебила Нина и снова обмякла, заговорила умоляюще, — он не такой… он умный у меня, читать уже умеет… ну прошу вас… умоляю… я вам денег дам, сколько угодно… — денег у нее, конечно же, не было, но в это самое мгновение ее это не волновало. Если Тамара согласиться, то она уж как угодно выкрутиться, чтобы их достать. Да хоть на панель пойдет! Она вовсе не дурна собой.

— Что вы такое говорите!? — возмутила Татьяна Георгиевна, даже со стула вскочила и нависла над Ниной всей своей грозной фигурой с огромной грудью и широкими плечами, — как вам вообще не стыдно!? Как вы можете?! — женщина немного смягчилась, вытерла лицо платочком и продолжила уже спокойнее, но все равно возбужденно, — поймите вы, наконец, Нина Семеновна! Успехи вашего ребенка возможны, пока рядом с ним сидите вы, и заставляете его учиться, стараться, внимательно слушать. В общеобразовательной школе никто не позволит вам находиться подле него. Учитель не может уделять внимание только одному проблемному ребенку, в классах не менее двадцати пяти человек. Вы просто понять не можете! Все успехи, которых вы достигли, будут утеряны. Коррекционная школа не позволит этому произойти! Там совсем другие нагрузки. Все рассчитано специально. Это же не единичный случай и далеко не единственный в моей практике! Ну попытайтесь понять…

Нина молча встала и вышла прочь. Она даже слушать это не хотела.

«Это не единственная школа в районе» — сказала она себе, тщательно вытирая лицо, чтобы на нем не осталось и следа слез, — «не единственная школа в городе…». Она хотела побыстрее уйти отсюда, скрыться, словно прячась от позора, но дорогу ей преградила молодая учительница, проводившая тестирование среди будущих первоклассников. Нина не помнила ее имени, но запомнила, что этой женщине очень понравился Илюша, как впрочем и она ему.

— Постойте, — взволнованно заговорила учительница, — послушайте…

— Я все уже поняла, — отмахнулась Нина.

— Пожалуйста, — не обращая внимания на встретившую ее антипатию, продолжала ее собеседница, — не ходите в коррекционную школу, только не ходите. Вы Илью погубите. Ему нельзя туда, понимаете? Нельзя? Он гениальный ребенок, чтобы вам не говорили. Ему и сюда не стоит. Понимаете? Лицей… Попробуйте договориться, поверьте мне…

Нина восприняла эти слова, как какую-то злую шутку. Она нахмурилась и скрестила руки на груди, готовая к обороне. Речь учительницы и в правду звучала нелепо. Ей ведь не известно, в сколькие школы Нина уже пыталась пристроить сына. Лицей! Только подумать.

— Уйдите с дороги, пожалуйста, — зло сказала женщина.

— Прошу вас… — хотела возразить учительница, но в глазах Нины прочитала ответ на любые возможные вопросы, — вот. Возьмите. Это мой телефон. Помогу, чем смогу… — она сунула Нине в руку какую-то скомканную бумажку с глазами, полными надежды и понимания.

— Нет, спасибо, — пробормотала Нина и быстро ушла прочь. Но бумажку она все-таки не выкинула, хотя собиралась и думала об этом всю дорогу домой.

— Ну, вот что ты бесишься?

Нина мерила комнату шагами. Вид у нее был удручающей — побелевшее лицо с глубокими синяками из-за бессонницы, делало ее похожей на человека, который давно болен какой-то страшной неизлечимой болезнью. Она сейчас была вся, как выбитая из градусника ртуть. Мужчина, сидевший на старом диване в углу комнаты, представлял собой ее полную противоположность, статичный и невозмутимый, как камень.

— Бешусь!? — нервно переспросила Нина, — я, бешусь!?

— Да, ты бесишься, — подтвердил ее муж, Константин Иванович — через пару часов тебе уже будить Илью, а ты себя совсем извела. Ну, ты посмотри!

— Школа… вот именно, что… — медленно проговорила Нина и наконец-то остановилась. На лице ее читалось отчаяние. Константин Иванович не выдержал. Он встал и порывисто обнял женщину.

— Мы должны это принять, понимаешь? — сказал мужчина, — то, что он такой. Не знаю за что это нам, но мы должны принять…

— Да не хочу я принимать! — воскликнула Нина, скинула его руки и отскочила в сторону, — и смириться не хочу! Он будет обычным человеком. Таким же как все. Лучше даже, слышишь?!

Нина думала, что сейчас заплачет, но этого не произошло. Ей было безумно больно, голова гудела, но отчего-то глаза продолжали оставаться сухими. Нине вдруг вспомнилось первое, что сказал ее супруг, когда они узнали о болезни сына. Она до сих пор ненавидела его за эти слова.

«У нас будет другой ребенок, нормальный…». Нина не знала, и думать не хотела, куда Константин в это мгновение хотел деть Илью. В ее понимании не укладывалось: как он мог подумать такое? Как ему вообще такое в голову пришло? Но пришло же!

Нет, никогда. Никому она не отдаст своего мальчика. И никому не позволит причинять ему боль. У него будет нормальная жизнь. Даже лучше.

Эта мысль немного успокоила ее.

— Пойдем завтракать, а то на работу опоздаешь, — сказала она ледяным тоном.

Мужчина только покачал головой. Нина знала, что до сих пор он продолжает думать так, как в первое мгновение, жалеть, что они не поступили иначе.

Ночью поднялся сильный ветер. Оконные рамы в их квартире были уже слишком изношенными, чтобы справляться с ним и поэтому сразу же все комнаты наполнил парализующий безжалостный холод. Нина одевала по несколько свитеров сразу и все равно продолжала мерзнуть.

— Здравствуйте, Антон Леонидович, — говорила она в трубку, стараясь держать ее подальше от уха. Пластмасса остыла до такой степени, что казалась льдом, от соприкосновения с которым по телу разбегались мурашки.

— Здравствуйте, — отвечали ей.

— Это Нина Скворцова. Вы помните, я вам звонила? — продолжала женщина и сделала глоток из кружки с чаем.

— Да, я помню. Нина Семеновна, к сожалению, мне придется вам отказать… — сказал человек на том конце провода, — не подумайте, дело не в вас. Просто школа наша существует на коммерческой основе и количество мест в классах ограничено. Сейчас очередь в первый начинается уже за два года, ну, вы понимаете, приличных школ в городе не много… Мне хотелось бы чем-то помочь вам…

Нина пропустила слова Антона Леонидовича мимо ушей. В его многословности не было смысла, достаточно было сказать простое и короткое «нет». Не прощаясь, женщина медленно опустила трубку на рычаг и обняла кружку пальцами. Через щели в оконной раме сквозил ветер, развевавший легкие прядки волос у ее лица.

Нина мучительно соображала, пытаясь придумать какой-то выход из сложившейся ситуации. Она устала упрашивать, умолять, обижаться, но готова была делать это снова и снова. В ее голове мелькала соблазнительная мысль: а может быть и вовсе забрать Илью на домашнее обучение, самостоятельно заниматься его образованием. Но год-другой и ей все-таки придется вернуться на работу — у Константина дела шли все хуже. Что тогда будет с Ильей?