«Ишь, как повезло! Совсем рядом с Ромиком!» — обрадовалась совпадению, узнав, что Егор работает в зоне, неподалеку от Ромкиной.

Баба была уверена, что Платонов поможет с Ром­кой, вытащит на волю любыми судьбами, найдет вы­ход. Ведь как ни говори, кто ж еще поможет сыну?

Роману она часто говорила об Егоре. Даже фото­графию отца показывала. Тот долго рассматривал, на­ходил сходство, но никогда не думал, что доведется встретится в зоне, без тепла и надежд...

—  

Кать, не дури себе голову! Возвращайся домой, попытайся устроить личную жизнь без расчетов на Ром­ку. Постарайся себя держать в руках и не лезь в афе­ры. Не рискуй своей свободой. Сыну ты ничем не по­можешь. Это говорю тебе я, его отец. Если он сам попытается сбежать, охрана пристрелит. С Атоса еще никто не ушел на волю живым, если не отбыл свой срок.

—  

Ладно, Егорушка! Не повезло нам с тобой в мо­лодости. Ну, это еще можно пережить, но больше всех не повезло сыну! Что ж поделаешь? Может, найдутся люди добрее и сердечнее тебя. Я — мать. Уж какая есть, хорошая или плохая. Живу, пока рядом живет мой ребенок. Мне он всегда дорог! И очень нужен живым и свободным. Ты не можешь или не хочешь помочь, найду других, кто поймет и поможет, не осу­див. И не бери на испуг, я пережила приговор, который вынесли Ромику. Не знаю, зачем и как тогда выжила? Но если дышу, вырву его из клетки, потому что не смогу как ты жить, сиротой имея ребенка. Неужели не бо­ишься, что старость придет и к тебе?

—  

Послушай, Кать, не суши мне мозги! Уж лучше я сдохну один. Чем встречу старость с таким, как Ром­ка! С этим сыном своей смертью не умрешь. А ты по­ступай как хочешь. Мы всегда были и останемся чужи­ми. Не мудро, что понять друг друга нам не дано.

Егор проводил Катю в гостиницу.

Женщина не сказала ему, что намерена предпри­нять, с кем встретиться и кого просить о сыне. Она шла, держась бок о бок с Егором. Тихая, задумчивая, она словно забыла о существовании Платонова. Дер­жалась за его локоть, будто за поручень, и смотрела лишь под ноги.

На ступеньках гостиницы Егор остановился, потре­пал Катю по плечу, сказав:

— 

Держись! Бери себя в руки, ты на это способна. Не унижайся ни перед кем, не проси о нереальном. Помни, если б была хоть какая-то возможность изба­виться от Ромки, я из эгоизма сам за это взялся бы. Ведь он достал всех. Поверь, мне за такое еще коньяк поставили б!

—  

Эх-х, Егорушка! Нет сердца у тебя, потому не нашел спасения для Ромика. Ты говоришь о нем, как о чужом человеке, поэтому никогда ему не поможешь. А ведь в нем и твоя кровь... И как знать, что подкинет нам судьба за сына? Не пошлет ли новые, более страшные испытания? Мы оба виноваты перед сыном, даром такое не пройдет!

—  

Терпеть не могу предсказательниц. Они как га­далки: набрешут ворох, а правды — ни капли. Спроси с них потом, зачем в душу гадили? Моральные убий­цы! Пороть их надо на площадях за вранье! — открыл перед Катей входную дверь.

Женщина, глянув на Платонова, улыбнулась и ска­зала тихо:

—  

Дурак ты, Егорка! Оказывается, я счастливая, что не осталась с тобой! — скрылась за дверью, не оглянувшись.

Платонов, вернувшись домой, застал Марию Тара­совну на кухне. Она что-то стряпала, хлопотала у пли­ты и не заметила, как вошел Егор. Он не стал звонить, сам открыл дверь. Думая, что теща спит. Наткнувшись на него, баба вскрикнула от неожиданности.

—  

Не ждала? — спросил, улыбаясь.

—  

Как это так? Еще как ждала! Нынче посылку по­лучила от наших. Еле приперла. Уж чего только не напихали две егозы! Поздравили тебя с днем рожде­ния! Там подарков куча, гостинцы тоже впихнули.

—  

А письмо есть?

—  

То как же! Еще какое! Толстое, не один день писаное. Обеими лахудрами! Ишь, спохватились нын­че! А ить упреждала, так не схотели тогда слушать. Ждали, покуда жареный петух родную жопу исклюет! И дождались! Теперь сопли до коленок распустили. Так их и надо проучивать! — открыла духовку, достала пирог.— Вот тебе к чаю! — поставила не без гордости на стол перед Егором.

А тот и не глянул, читал письмо, дрожали руки, глаза чесались, а по лицу бродила дурацкая улыбка. Рот от уха до уха растянулся.

Нет! Зря назвала его Катька холодным, бездушным и бессердечным. Вон как проняло письмо, даже с го­ловы пот льет градом. Об ужине вовсе забыл.

«Дорогой наш Егорушка, родной скворушка! По­здравляем тебя, лапушка, с днем рождения! Здоровья и тепла, счастья и радостей твоей судьбе! Пусть сбу­дутся все твои желания и мечты. Пусть ни одна беда не ступит на твой порог. Пусть солнце всегда светит над головой и очагом. Желаем полный дом друзей и веселья! — узнал почерк жены.— Егорушка. Прошло много лет с тех пор, как я уехала, но с тобою так и не рассталась. Ты всегда и везде со мною! С утра и до ночи стоишь перед глазами, живешь в моем сердце. Иногда мне кажется, что мы с тобой и теперь вместе. Ведь стоит закрыть глаза хоть ненадолго, и ты рядом. Я даже чувствую твой запах, руки, губы. Ты улыбаешь­ся, говоришь со мною, советуешь, иногда хмуришься, но никогда не ругаешь и не упрекаешь. Какое счастье, что ты есть у меня! Я ни на час не забыла своего мальчишку, озорного и дерзкого, самого нежного и лас­кового! Помнишь, как первый раз поцеловал в киноте­атре? Поначалу мне стало стыдно, старухи оглядыва­лись с осуждением, а ты сказал, что любви не надо бояться. Она в дар от небес дается не каждому. Одна на всю жизнь, и второй не будет... Ты оказался прав! Меня измучили сравнения. И они, как назло, всегда в твою пользу. Милый, родной, ну почему так глупы люди? Когда жила с тобой, многое не ценила, даже завидовала подругам. Зато теперь поняла все! Я ме­рила счастье благополучием, роскошью. Короче, день­гами, а оно совсем иначе ценится. Оно было у меня, только мое, но я не удержала его и потеряла по пути легкомыслия. Теперь уже не сыскать! А очень жаль. Счастье стало для меня сродни детской сказке. Хоро­шо помню, знаю назубок, но серый волк увез меня далеко от принца, к Кащею Бессмертному. И нет мне пути назад!»

Егор отложил письмо. Сухие рыдания разрывали грудь. Где-то далеко-далеко, за тридевять земель его очень любят и помнят. Как же это нужно и дорого че­ловеку!

Он гладит письмо дрожащей рукой, ведь здесь о нем столько хороших слов, что все предыдущие не­приятности кажутся мелкими и смешными.

«Дочитаю! Нет, нужно оставить на утро, чтоб на­чать день в хорошем настроении»,— решает Плато­нов, но так и не смог отложить письмо.

«...Егор, а наша Оля все больше становится похо­жей на тебя. Может, потому с нею дружим и понимаем друг друга с полуслова. Она как и я скучает по тебе и бабульке. Только пойми правильно, здесь нас никто не обижает. Мы прекрасно обеспечены, но не все из­меряется деньгами. Из-за своего легкомыслия мы по­теряли несоизмеримо больше, но жизнь, как говорят, что пустыня: по весне — тюльпаны, а потом — колюч­ки. Не злись на меня, мой Скворушка. Не ругай! Я и так наказана! Прости меня по возможности. Мне приносит большие страдания моя вина. Если сможешь. Черкни пару слов. Я буду очень ждать весточки от тебя, мой северянин! Целуем тебя и очень любим! Тамара».

Егор положил ее письмо в нагрудный карман. Хо­тел прочесть письмо дочери, но оно оказалось в руках тещи.

Платонов вошел в зал, увидел на столе вскрытую посылку. Возле нее стояла бутылка дорогого коньяка, пакет московских конфет. Рядом на стуле висел им­портный костюм для Егора, несколько ярких футболок, изящные туфли и пара модных рубашек, а также коф­та для тещи и пуховый платок, о котором она мечтала много лет.

—  

Вот это угадала! Все как на меня сшито,— при­мерил обновы Егор.

—  

А че удивляться? Ты никогда в теле не менялся. Каким женился на Томке, такой и нынче. Ни схудал, ни распух. Слава Богу, человек ты степенный, не пью­щий, не дебошир, скандалов не терпишь. Руки вперед мозгов, не спросивши, не отпускаешь. От того тебе все впрок и в пользу,— улыбалась Мария Тарасовна.