—  

Нет, Егор! Мы потеряли любовь! Слабыми ока­зались оба. Не удержали. Теперь уж поздно что-то ме­нять, мы не в силах вернуть наше прошлое. А впереди лишь боль раскаяния и сожаление. С ними и уйдем! Никто не поможет нам, мы больше никогда не встре­тимся, но знай, я любила тебя одного. Другому в сердце места не было. И я навсегда осталась твоей...

—  

Тамара, не уходи! — пытался удержать, но ви­дение растаяло в руках бесследно.

Егор пришел в котельную, едва закончился завт­рак. Кондрат как раз допил чай и не успел отойти от маленького столика. Увидев Платонова, удивился, но виду не подал.

—  

Аль обратно воротили в нашу зону? Аль, наскучившись, проведать вздумали? - спросил вместо при­ветствия.

—  

По делам службы приехал, заодно хотел Вас навестить. Давно не виделись,— выложил из сумки яблоки, пакет слив, свежий хлеб, масло, сахар, колба­су.— Ешьте на здоровье! — присел Платонов поближе к старику.

—  

Благодарствую, Егор! Не столь гостинцы, сколь память дорога! Как здоровье нынче? Трещин не дает?

— 

Все нормально. Дышу без сбоев.

—  

Не высыпаешься. То худо! Глянь, какие круги под глазами. Аль бабная зона худшее нашей? Мороки и забот прибавилось?

— 

Их везде хватает.

—  

Ну-ка, дай руки, погляну, чего их дрожь проби­рает? Аль к выпивке потянуло, а може, бабы с дороги в канаву стаскивают? Ты им не поддавайся. Те лахуд­ры к доброму не способные. Знамо дело, им абы плоть пощекотать, про душу не болеют! О! Вишь, как оно! Снизу весь пустой, баба выжала. Крутая кобылка, го­рячая! Не промахнул нынче, жаркую оседлал. С вы­пивкой воздержись, слышь, нутро перетряхивает с гу­лом. Не срывай его, побереги. Вона как вчера набрал­ся: сердце скачет, взахлеб дышишь...

—  

Всего сто грамм принял.

—  

Кажный вечер прикладываешься, а тебе не мож­но. Слабый ты! С самого детства дохляк!

—  

Хорош дохляк! Сколько лет в зонах работаю. Тут не всякий здоровый потянет! — не согласился Пла­тонов.

—  

Дурное дело — не хитрое,— буркнул Кондрат хмуро и добавил,— путний мужик ни за какие деньги сюда не уговорился бы!

—  

Выходит, я — дурак? — обиделся Егор.

—  

Тебя по молодости схомутали, когда заместо мозгов единая мякина водилась. Так и других трено­жат. Нече серчать, правду сказываю! — прощупал за­тылок, макушку и продолжил,— переживал чего-то шибко, а не стоило. Все само наладится. Едино, в грех не впадай. И еще: сказывай, с чем заявился? Не томи себя,— предложил неожиданно.

—  

Верно, Кондрат, угадал! С просьбой я к тебе при­шел. Только не знаю, согласишься ли?

—  

Ты сказывай — я помыслю.

—  

Начальнику вашей зоны помощь нужна.

—  

Соколову что ли?

—  

Ну, да! Ему.

—  

Че надумал бес! Он меня в тюрьме томит, а я ему подсоблять должон? Иль в дураках дышу, что свово ворога спасать стану? — рассердился дед.

— 

А разве он тебя судил, дал срок и сюда привез? Будь его воля, давно бы отпустил тебя на свободу. Я это лучше всех знаю. Он жалеет, но помочь не мо­жет. Ни в его власти такое! — вступился Платонов за Соколова.

—  

Злой он мужик, то сам ведал. С людями худче собаки брешется и все матом.

— 

Достают его, от того срывается. То драки с поно­жовщиной, то в бега линяют, чифирят, наркоманят, день­ги отнимают, за них же убивают друг друга. А недавно, наверное слыхал, начальника охраны чуть не убили.

—  

Слыхал! То как же! Земля круглая, сплетни по ней наперед люду скачут,— улыбнулся дед загадочно.

—  

Говорят, что сам Медведь его наколол?

— 

Тот ужо в покойниках почивал. На что ему жи­вые сдались? Хочь и не без загадок пахан коптил белый свет, много ему было дано. Ан, не впрок пошло...

—  

Вот этот Медведь и теперь на Соколова охотит­ся. Домой приходит к нему ночами, на работе следом ходит. Веришь? Совсем извел мужика! Сможешь ему помочь?— спросил Егор.

Кондрат долго молчал, обдумывал услышанное.

—  

Не посланник надобен. Самого глянуть стоит. Справлюсь, аль нет, тогда и лопотать. Вслепую что толку брехать? Нехай сам заявится. Один, без главно­го охраны. Того не возьму в лечение. Ему боль в на­казание от самого Господа. Он так решил. Знамо, я не смею поперек Его воли стать,— сказал сурово.

—  

Значит, Александру Ивановичу можно к тебе прийти? — уточнил Егор.

—  

Нехай жалует ко мне,— подтвердил старик.

Вскоре Соколов сидел у Кондрата. Дед вниматель­но выслушал человека. Ощупал всю голову, грудь, про­верил руки, плечи. Достал из-за котла пузырь с темной жидкостью:

—  

Кажный день по три раза до еды испей по чай­ной ложке. Через три дня твоя хворь уйдет навовсе. Но опрежь заговорю. Сиди смирно, не трепыхайся и помни, начну молиться. Тебе не по себе станет. Боль всю грудь сведет, словно судорогой. Не боись и не крутись, так и должно быть. Когда заговор читать ста­ну, во рту сухость объявится, голова кружиться будет. Не тревожься, и это пройдет.

Кондрат закрыл двери котельной изнутри наглухо, чтоб никто по случайности не вошел и не помешал. Сам стал молиться.

Александр Иванович сидел на стуле, не шевелясь. Из глаз его непрерывным потоком бежали слезы. Со­колов не понимал, что с ним происходит. Все тело, будто чужое, расслабилось, перестало слушаться. Человек впервые в жизни почувствовал, как из него отовсюду побежали колючие, жгучие потоки. Они вы­рывались наружу клубками, струями, ручьями. Каза­лось, что они свернут шею, вывернут руки и ноги в об­ратную сторону. Боль была такой, что Александр Ива­нович еле сдерживал крик. Стон вырывался из горла помимо воли.

Соколов разжал зубы и почувствовал, как тугой шар вырвался из груди наружу. Как сказочно легко задышалось после него. Лишь слабые отголоски боли нет-нет, да и выходили вместе с выдохами.

Человек пытался вслушаться в слова Кондрата, но долетали лишь отрывки сказанного, тогда он прислу­шался к происходящему в самом себе.

Заледеневшее поначалу тело начало потихоньку со­греваться. Все началось с макушки, по ней, будто кто- то играясь, водил теплым пальцем, от которого вниз кругами сползала тяжесть. Она миновала голову, шею, плечи, долго колола грудь, опустилась к поясу, обхва­тила спину жестким, тугим ремнем, сдавила до стона.

Соколов знал, что это не Кондрат. Тот читал заго­вор, не касаясь руками его. Мужику, впервые ощутив­шему на себе необычное воздействие, было не по себе.

Тугая петля постепенно опустилась на ноги. Поко­лов в коленях, сползла вниз и точно ушла в пол, ра­створилась в земле.

—  

Все! — выдохнул Соколов.

—  

Сиди! Ишь, торопыга! — мигом надавил на пле­чи старик, тут же оказавшийся рядом.

Он не дал встать, запретил говорить, лишь обро­нил скупо:

—  

Пусть целиком сбегит хворь.

Александр Иванович видел, как нелегко приходит­ся Кондрату. Рубашка на нем взмокла до пояса. Со лба пот лил. Старик выглядел так, точно вагон угля разгрузил в одиночку без отдыха.

Лишь к обеду Кондрат присел на раскладушку, ос­лабший и усталый.

Соколов встал со стула, улыбаясь. Состояние было таким, словно только на свет появился.

—  

Дед, да ты — кудесник!

—  

Закинь глумное нести.

—  

Что это было со мною, Кондрат? Крутило, выво­рачивало и ломало так, что думал не встану. Сколько боли стерпел!

—  

Запущенный был, оттого и выворачивало. На­вредила тебе зона! Здоровье подпортила. Не мудро было нервам сдать. Мог в психушку угодить. Оттуда уже не вырвать никому. Оно и кровь больная. Рывками шла, надрывно, но ништяк, нынче ты полегче дышать станешь. Хочь еще пару раз сюда заявишься.