– Позвольте, я вам помогу.
– Да, да! – Женщина быстро, будто боясь, что девушка передумает, начала доставать из-под тела веревку. Это оказался поясок от халатика, в подобных которому ходили когда-то по квартирам все советские женщины. – Возьмите, тяните! Может, вам тяжело? Мне надо наверх…
Ее испуганные и радостные глаза метались по Ясиной фигуре. Она еще сильнее начала перебирать руками по земле.
– Да нет… – Яся взглянула на крутую гору перед собой. От берега Енисея к улице Дубровинского наверху вела очень долгая лестница… Ярослава подтянула сумку на плече, запихала руку в пакет по самый локоть и обвязала другое запястье веревочкой. – Держитесь! Представьте, что вы в детстве на санках!
И потянула. Несколько раз поскользнулась на нечищеных ступеньках, постоянно направляя веревочку на относительно ровный асфальт слева от лестницы… Мокрая, выдохшаяся, она очень медленно залезала на вершину и смотрела на Дворец бракосочетания… Шаг – другой. Утопающие ноги в рыхлом снегу. Старушка кряхтела и из последних сил подтягивала свое тело на руках.
Небольшая деревянная церквушка одиноко стояла среди старинных разрушающихся домиков. Яся, задыхаясь, почти донесла женщину до разбухших от сырости дверей.
– Спасибо, девушка, дальше я сама… Тяжело тебе…
Ясе даже смешно стало от этих слов женщины.
– Да нет уж, я вас и за порог теперь дотащу!
– Спасибо, милая, да хранит тебя Господь! Остались еще христианские люди на земле!
Яся наклонилась поближе к женщине.
– Извините, что расстраиваю вас, но не христианский я человек, бабушка! – Яся аккуратно затащила женщину на порог храма. – Я вообще неверующая и некрещеная. Язычница я. Еще раз извините за эти слова.
Яся поцеловала женщину в лоб, распахнула перед нею дверь церкви и побежала на остановку.
Ты – моя луна…
Думала: горе – это когда мама
Сниться перестает. А бабушка плачет
И плачет. Думала: вырасту,
Улечу за море. Как иначе? —
Думала – это и дураку понятно:
Думала – легко. Вон на карте какие пятна
Пестрые, как чудно резвится глобус.
Вырасту и куплю билет на желтый автобус…
Наталья Санеева
Едва приглушенный, очень слабый голос проник под мое одеяло. Я укуталась сильнее, закрыв щель проходящего замораживающего воздуха. Сон, сон… Голос.
«Вы читаете мои мысли?.. Скажите…»
Что за бред. Нога моя вылезла на волю, обожглась о ледяную стену, выдерживающую натиск февральского ночного ветра, и начала снова греться внутри кокона. Второе одеяло слезло на пол, третье – горный спальник – было воткнуто между моим телом и стеной.
«Скажите… Много ли сил уходит на управление – лечение на расстоянии? Внушаете ли вы мне что-то?»
Я проснулась. Протянула руку к сумочке, лежащей около кровати, достала уже остывающими пальцами ручку с блокнотом и записала последние слова.
«Я постоянно слышу голоса… они говорят мне, что я не должна никому говорить о лечении, о вас… Правильно ли это?»
Я достала сотовый и набрала смс: «Мама с кем-то говорит по телефону в пять утра. Опять этот кармический бред. Ей точно прочистили мозги. Что делать?» Замерла, обдумывая, кому же это отправить. У кого просить помощи? Бабушка и без того уже плоха… Младшая сестра утром пойдет в музыкальную школу зарабатывать свои две тысячи в месяц. Я стерла сообщение.
«Я развелась с мужем, я дочери не верю… вы говорили, что ей верить нельзя, что она – крыса, которую я воспитала на своей груди. Помните? Да, она приехала…»
В детстве я всегда знала, что солнце, даже если его не видно, когда-нибудь взойдет из-за гор. У меня за окном было огромное поле одуванчиков, а дальше – горы. Большие, дикие и сказочные…
А мама была красивая, как Шахерезада…
И всегда была рядом. И мне казалось, что все идеальные мамы должны быть такими – с большими черными глазами и длинными волосами. Солнце должно каждый день всходить утром из-за гор и светить в окно весь день. Дома должен быть дворец, свой замок с подвалом, где держат заключенных, и башня, откуда можно, если дотянешься до каната, сбежать. Пролететь над морем и упасть на теплый берег – диван. Папа сидел по вечерам на диване, пытаясь читать исторические книги. Но мне нужен был конь, и папа был конем. Я забиралась к нему на шею и била пятками по бокам.
А когда родители сидели на кухне, можно было, подметая волосами пол, наклониться вниз головой и ходить так задом наперед по коридору. Так все меняется! А еще у меня была принцесса и разбойник. Среди цветов на подоконнике я расставляла шахматы, это было лесное царство. И принц спасал принцессу от злодея, который на самом деле был просто беден и добр, поэтому и жил в лесу. И, смешно, когда у меня разбойник похищал принцессу и уносил с собой на дерево, как Тарзан, я всегда ощущала странное покалывание в теле. А мама говорила: не раскидывайте шахматы по цветам, и так все фигурки уже растеряли!
Я уходила в морозную темноту, подтягивая ранец на спине, следуя за спинами взрослых дядь. Они провожали детей до поворота в школу. Мой отец уже давно уехал на работу, на другой конец города в старом желтом и вонючем автобусе, забитом сонными людьми. Над домом светила луна. А мама с грудной сестрой стояла в светящемся окне и взволнованно махала рукой вослед, будто передавая мне свою удачу.
Я натянула на себя под одеялом ватные штаны и шерстяные носки. Закуталась в покрывало и, натыкаясь на углы шкафа, пошла в другую комнату. Наш старый панельный дом всегда был самым холодным на планете. И, когда деревья засыпали на улице под тяжестью пятидесятиградусного мороза, мы, как животные, старались найти тепло под одеялами.
Мама, худая, как богомол, сидела на полу, положив голову с крашеными волосами на колени. По руке, держащей трубку у уха, можно было изучить все костяное строение человека.
– Мама… – хрипло выдавила я, подскочила к ней и, поскользнувшись на разбросанных по полу вещах и фотографиях, накинула свое покрывало на ее голое тело. – Мамочка, ты чего?!
Она мгновенно выключила телефон, резко подняла на меня свои огромные, какие-то впавшие уже глаза и попыталась скинуть руку.
– Нет-нет-нет, мамочка, ты чего? – в страхе бормотала я, пытаясь согреть руками ее холодные ноги. – Нет-нет-нет… Что же ты с собой творишь-то, господи, мама, ну…
Она вцепилась вдруг в меня, потерлась щекой о мои губы и прошептала прямо в самое ухо: «Если меня не станет… просто знай… Мама очень любит тебя».
Двенадцать часов в аэропорту. Двенадцать часов до самолета в Англию.
Шереметьево 2 – совсем небольшой аэропорт. Слева огромной неорганизованной кучей сидят ожидающие международных перелетов. Лада – между ними. Слева спят друг на друге негры. Справа сидят два щебечущих создания, они, очевидно, полетят на самолете в Лондон. Полноватые, в драных джинсах. Девушка практически залезает на него. Целуются они так громко, что Ладке даже сквозь наушники слышны их чмоканья. Лада выключает музыку и прислушивается к их акценту. Скоро ей придется предстать перед мамой будущего мужа, его бабушкой, которая обладает врожденной любовью к грамотности и дружит с королевой. Она заставляет Ладу говорить: «He, she and myself are going there». Бабушку явно раздражает ее речь с русским акцентом.
Входящий звонок. Лада отвечает: «Да, мам, да отстань ты, я все помню! Нет. Потом перезвоню».
Закрывает глаза. Но ей почему-то вспоминается не вылизанный Бристоль, а глаза мамы, пихающей Ладке в сумку какие-то старые платья и носки. Потом мама прижимает руки к груди и эхом в пустой квартире просит: «Не забывай меня».
Было очень много шагов в этой комнате. Слишком много шагов. На кухне плакала бабушка. Женщина из «Скорой помощи» все смотрела на меня, на маму и повторяла: «Их надо убивать, этих врачей сраных из этого сраного фонда! Кармическая медицина, блин! Физическое здоровье, блин!» Трое высоких мужчин в белых халатах сидели напротив меня и ждали ответа.
