В статье 1857 г. Дудышкин не только еще раз подчеркнул, что Веретьев «талантливая русская натура, на многое годная и никуда не годная», но и выдвинул свою положительную программу поведения современного общественного деятеля. Он заявил, что современный герой должен подчиняться не страсти, а «долгу, как единственному руководительному началу». Он писал в той же статье: «…жизнь не шутка и не забава, а тяжелый труд < …> мы призваны исполнять наш долг, а не любимые мечтания, как бы возвышенны они ни были. Действительно, как только вы прикрепите к почве всех тех людей, которые прежде при первом удобном случае уезжали куда-то, зачем-то, для них должна наступить другая пора: пора деятельности, труда» (Отеч Зап,1857, № 1, отд. II, с. 25).
Таким образом, С. С. Дудышкин требовал, чтобы человек «гармонировал с обстановкою»; он осуждал «лишних людей» и в том числе Веретьева за неспособность к практической деятельности.
А. В. Дружинин в статье «Повести и рассказы И. С. Тургенева» (Б-ка Чт,1857, № 2 и 5) охарактеризовал Веретьева почти так же, как и Дудышкин. Он писал, что Веретьевы «любят прожигать жизнь, думают, что эта любовь избавляет их от всякой ответственности за свои поступки» (там же, № 5, отд. V, с. 19).
Точка зрения Дудышкина на «лишних людей» и в частности, на Веретьева была подвергнута резкой критике со стороны Чернышевского, который, соглашаясь с тем, что от современного героя нужно требовать прежде всего «практической деятельности», иначе понимал характер этой деятельности (см.: ЕгоровБ. Ф. Очерки по истории русской литературной критики. Л., 1973, с. 112). Он писал в № 2 «Современника» за 1857 г.: «Г-н Дудышкин увлекся теориею о необходимости „примирять идеал с его обстановкою“ и мыслью, впрочем прекрасною, о необходимости трудиться». «Что такое значит: „человек должен гармонировать с обстановкою“?» — спрашивал Чернышевский и тут же пояснял точку зрения Дудышкина: «Вот что, если у вас есть тетка или бабушка, держите себя так, чтобы она была вами довольна; если у вас есть начальник, держите себя так, чтобы он отзывался о вас: „славный человек H. H.“ < …> Что такое значит: „трудиться“? — трудиться значит быть расторопным чиновником, распорядительным помещиком, значит устраивать свои дела так, чтобы вам было тепло и спокойно, не нарушая, однако же, при этом устроении своих делишек, условия, которые соблюдает всякий порядочный и приличный человек» (Чернышевский,т. 4, с. 700).
Д. И. Писарев в статье «Писемский, Тургенев и Гончаров» (1861), не защищая, как и Чернышевский, бездеятельности Веретьева, дал социальное объяснение бесполезности его существования. Он писал, что люди, подобные Веретьеву, «это люди с кипучими силами, с огневым темпераментом, с огромными страстями, с резкими недостатками, но с яркими талантами и с могучими стремлениями. < …> Кабы этим силам да другую сферу — было бы совсем другое дело. Тип широкой натуры, разбрасывающейся в простом народе на сивуху, а в среднем кругу — на шампанское, мог бы переродиться в тип талантливого, живого, веселого работника < …> если жизнь одних вколачивает в могилу, других вгоняет в кабак, третьих превращает в негодяев, то согласитесь, что в этом не виноваты те личности, которые не выносят атмосферы этой жизни» (Писарев,т. 1, с. 228–229).
В этой же статье Писарев упрекал Тургенева в «невеликодушном» отношении к Веретьеву, в том, что он смотрит на Веретьева «слишком легко и слишком презрительно». Он писал, что «жертвы нашего собственного тупоумия, нашей собственной инертности имеют право на наше сочувствие или по крайней мере на наше сострадание» (там же).
Критик «Русского слова» Ап. Григорьев считал, что, создавая образ Веретьева, Тургенев стремился «развенчать в этом типе сторону безумной страсти или увлечений и безграничной любви к жизни, соединенных с какою-то отважною беспечностью и верою в минуту» (Григорьев,т. 1, с. 321). Однако, по мнению Ап. Григорьева, Веретьев, вопреки замыслу автора, вызывает у читателей симпатию. Его «бесплодное существование точно являлось бесплодным, — писал Ап. Григорьев, — но созданное поэтом лицо, в минуты страстных своих увлечений, увлекало невольно, оставалось обаятельным, не теряло своего колорита» (там же).
Люди типа Веретьева, очевидно, очень часто встречались в русской помещичьей среде. В одном из своих писем к Тургеневу Е. А. Ладыженская — писательница и переводчица, выступавшая в печати под псевдонимом С. Вахновская, — писала: «…я знаю одного человека, деревенского соседа, смесь Веретьевас ГамлетомЩигровского уезда, но в нем есть еще своя собственная отличительная черта, которая немного сдается на разочарованность байроновского героя; он аффектирует постоянно всевозможные дурные наклонности, как-то: пренебрежение к религии, цинизм, сухость сердца, неуважение к матери. Он говорит, что в женщинах признает одно телои что он не способен на чувство. А между тем это самый впечатлительный и, можно даже сказать, добрый человек, но люди н мужики про него говорят: „Что в таком барине, не греет и не студит!“» (Т сб,вып. 2, с. 363–364).
О распространенности в русской действительности героев-неудачников с богатой, художественно одаренной «натурой свидетельствует также рассказ Тургенева «Петр Петрович Каратаев» (1847), вошедший в «Записки охотника». Трагическая судьба Каратаева и в особенности сцена его последнего свидания с рассказчиком перекликаются с заключительными страницами «Затишья»: и Каратаев и Веретьев становятся полунищими завсегдатаями трактиров.
В оценке другого мужского образа «Затишья» — Владимира Сергеевича Астахова — критики самых различных общественно-политических лагерей были единодушны. П. В. Анненков писал, что «Астахов весь состоит из одних поползновений к чему-либо и называет себя практическим человеком, прикрывая титлом этим неспособность к пониманию благородного в жизни и мысли» (Совр,1855, № 1, отд. III, с. 15). С Анненковым был согласен и А. В. Дружинин, который писал, что в Астахове отразились «особенности целого класса петербургских юношей, неспособных на жизнь, вследствие самой их жизни, принявшей ложно-практическое направление» (Б-ка Чт.1857, № 5, отд. V, с. 16).
С еще большей резкостью и определенностью охарактеризовал Астахова Чернышевский, назвав его «бездушным пошлецом», «который свою низость и бесчувственность прикрывает европейскими фразами и приличными манерами» (Чернышевский,т. 4, с. 699).
В повести «Затишье» Тургенев широко воспользовался теми впечатлениями, которые он накопил, живя в провинции и общаясь с обитателями дворянских усадеб.
В воспоминаниях о Тургеневе Е. М. Гаршин следующим образом передавал слова писателя, сказанные им по этом поводу:
«И в конце концов мастерство художника в этом и состоит, чтобы суметь пронаблюдать явление в жизни и затем уже это действительное явление представить в художественных образах. А выдумывать ничего нельзя, заключил он свою речь.
И ту же самую мысль он стал развивать почти в таких же выражениях в другой раз, когда пришлось цитировать из „Затишья“ известную фразу о Матрене Марковне, которая „насчет манер очень строга“, причем „чуть что, а уже бирюлевским барышням всё известно“» ( ГаршинЕ. М. Воспоминания об И. С. Тургеневе. — ИВ,1883, № 11, с. 384).
Имеется свидетельство современников, что в образе Помпонского Тургенев изобразил И. П. Арапетова, видного чиновника, окончившего Московский университет одновременно с Герценом и Огаревым. Так, Б. Н. Чичерин в своих воспоминаниях пишет, что Т. Н. Грановский, прочитав повесть «Затишье», сказал: Тургенев «в конце, в виде какого-то господина Помпонского так очертил Арапетова, что нельзя не узнать» (Воспоминания Б. Н. Чичерина. Москва сороковых годов. М., 1929, с. 137 и 135).
Героиня повести Марья Павловна также имела реальный прототип. Об этом пишет Н. А. Островская, которой Тургенев рассказывал, что в «„Затишье“, в лице Маши, представлена им девушка, малороссиянка, которую он знавал в молодости и в которую был немножко даже влюблен.
