В классе Майданов снова стал молчуном. Он хорошо учился; но почти никогда не оставался после уроков — спешил домой. В переменку он иногда брал Машу за руки и они кружились в большом зале, в том самом, где шел спектакль. Всё взвивалось кругом — колонны у стены, флажки на веревочках, сцена. Всё кружилось вокруг, а они, как заведенный волчок, стояли на месте, крепко взявшись за руки, и, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Никогда Маша не была такой счастливой.

Она запомнила уже все его рубашки: черную и голубую сатиновые косоворотки и белую рубашку апаш. Он надевал их попеременно, он всегда

был

аккуратен. Маше очень нравились все его рубашки и невозможно было решить, какая идет ему больше.

Видно, лицо ее слишком хорошо отражало эту новую радость, ей самой не понятную до конца. Ребята начали дразнить ее. Однажды на доске появилось уравнение: «Лоза + Майданов = любовь». Маша, увидев, подбежала и стерла, но в следующую переменку чья-то рука упорно повторила уравнение. Кто бы это мог сделать?

Догадаться было нетрудно. Это сделал один из верных оруженосцев Коли Сорокина — Гриша Карпов или Петька Сергеев. Они пристально следили за Машей, начиная с каникул, хотя этому их наверняка никто не учил. Они были верными друзьями Николая Сорокина и стояли за дружбу. А всякие романтические истории они презирали.

Прежде Маша часто ходила по воскресеньям в музеи или в клубы с Колей и его друзьями. Никто из них не «осквернил» чистой школьной дружбы ухаживанием — так по крайней мере они сами считали. Лоза и Лена Березкина были единственными девочками, допущенными в их компанию, и простить одной из них измену ребята не могли. Разве это была не измена? Во-первых, Лоза забыла привлечь их к тому, чтобы отнести после спектакля костюмы, а попросила новичка. Но это было бы еще полбеды, это она могла по рассеянности забыть. Хуже было то, что в ответ на очередное приглашение Сорокина пойти в воскресенье на утренник в Клуб пищевиков Лоза отказалась, хотя билетов Коля раздобыл четыре штуки, что было не так-то легко. Она сказала, что будет переписывать на́бело тетрадку по химии, потому что во время опытов писала наспех, неряшливо, и теперь надо исправить. Почерк у нее, скажем прямо, неважный, пишет, как курица лапой. Это вам не Вера Ильина, у которой все буковки — точно отлиты в формах, такие они одинаковые и стройные. Но ведь тетрадки Лоза переписывала и прежде, и всё-таки не отказывалась от товарищеского предложения — провести воскресенье вместе с ребятами. Это было странно. Гриша навел справки через знакомого паренька, жившего в одном доме с Лозой, и выяснил, что она, действительно, никуда не ходила в воскресенье, кроме как за ситным в булочную, но в булочной ни с кем тоже не встречалась и к ней никто в гости не приходил. И всё-таки она не пошла с ними вместе.

Да, Лоза переменилась. Она стала задумчивей, завела себе альбом, и Майданов нарисовал ей в этот альбом какой-то видик. Петя Сергеев тоже рисовал неплохо, его специальностью были спасательные круги, в которых виднелось море с маленьким корабликом. Маша попросила и его нарисовать что-нибудь, и он вместе с Сорокиным внимательно перелистал весь альбом. Они нашли переписанные стихи Есенина и сначала испугались, но, прочитав, увидели, что это стишки про природу. А рисунки в альбоме были сделаны многими, Майданов был не единственным.

Но стоило только посмотреть на Майданова, стоило только поймать его взгляд, как всё становилось ясным. Он же был к ней неравнодушен. И она тоже хороша — краснеет, бледнеет… Нет, пройти мимо такого поругания дружбы, мимо измены всему классу было невозможно!

Сам Коля Сорокин обратил внимание на перемену, происшедшую в Лозе, позже других. Делают из мухи слона! Нет, есть же настоящие девчонки, верные товарищи, которые выше всяких романчиков. Лоза — это не Тамара Петрова.

Когда Маша в первый раз стерла с доски ненавистное «уравнение», она была искренно возмущена. Что они швыряются такими словами: любовь, любовь! Они даже не понимают, что такое любовь, какое это святое чувство. Вот Митя Недоля пишет ей письма, а про любовь он не смеет и заикнуться. Нельзя называть любовью всякое хорошее отношение к человеку. У некоторых девчонок обожание Пурица тоже называется любовью, — а разве это сравнимые вещи? Посмотрели бы они, как пишут про любовь Пушкин или Тургенев. Любовь бывает раз в жизни.

Все эти рассуждения Маша выкладывала перед собой, чтобы не только оградиться от глупых сплетен, но чтобы и себя успокоить. Миша ничего никогда не говорил ей о своих чувствах, он просто выполнил товарищеский долг по отношению к Виктору, немного, правда, сам вошел в роль… И не до глупостей было ему, парню, который

в

пятнадцать лет уже зарабатывает на жизнь. Милый, хороший, он был лучше их всех!

Коля Сорокин постепенно всё понял. Он нисколько

не

был влюблен в эту Лозу, но простить вероломства

не

мог. Он перестал останавливать своих верных дружков, и они дразнили Машу при каждом удобном случае. А она не понимала, за что.

Был урок физики. Учитель только что объяснил устройство электрического звонка, нарисовал схему и рассказал, почему он звонит. Маша успела зарисовать схему себе в тетрадку, а после этого написать объявление о заседании учкома, которое состоится тогда-то, с такой-то повесткой дня. Как только зазвонили на переменку, Маша быстро вышла из-за парты с объявлением в руке: надо было приколоть его кнопками, чтобы за время большой переменки все, кому нужно, успели бы прочитать.

Когда она выходила из класса, ее нагнал Майданов. Он был чем-то встревожен.

— Почему ты такой скучный? — спросила Маша.

Оглянувшись быстро на класс — ребята доставали из сумок завтраки и были не слишком внимательны, — он сунул Маше в руку сложенную записку и сказал шёпотом:

— Никому не показывай, прочитай одна.

Она вскинула на него удивленные глаза. И тотчас, забыв про объявление и другие важные вещи, помчалась наверх, на четвертый этаж. Там был укромный уголок, в который никто никогда не заходил. Поломанные парты были составлены в виде высокой баррикады. Она забралась на самый верх баррикады, под потолок, не замечая серой бархатной пыли и паутины.

Дрожащими руками раскрыла она записку. Что он пишет?

«Лоза!

Довольно скрывать то, что мы питаем друг к другу почти с нашей первой встречи. Лоза, я люблю тебя! И по твоему отношению ко мне замечаю, что и ты ко мне неравнодушна, но всё-таки не уверен, потому что недавно ты смеялась и болтала с Зайченко, а потом показывала девочкам какое-то письмо с Украины от твоего поклонника. Я очень сильно люблю тебя и потому сердился и сейчас сержусь, но не знаю, вправе ли я сердиться или нет. Любишь ли ты меня, как я тебя? Ответь! Майданов».

Уже прозвонил звонок на урок, уже все ребята позавтракали и снова разошлись по классам, а она всё сидела на поломанных партах, перечитывая милые строки. Она выучила уже наизусть это письмо, первое любовное письмо, полученное ею в жизни. Объявление о заседании учкома съехало куда-то за парты и упало на пол.

На урок она опоздала. Ребята уставились на нее, учитель сделал ей замечание, но она не слышала. Села

за

парту. Зайченко, ее сосед по парте, чертил что-то в тетради. Маше казалось, что все ее рассматривают, все заметили, что с ней. И только он, Миша Майданов, один

он

сидел потупившись, словно сделал что-то дурное.

Ей хотелось встать и прямо на уроке подойти к нему. Стала бы просто заниматься с ним рядом, рисовать ту же самую схему электрического звонка… Просто молчать с ним рядом — было бы настоящим раем! Но, конечно, никогда она не подойдет к нему. А ответить надо, ведь

он

ждет. «Мой Миша Майданов»…

Маша написала на записке только два слова, две буквы: «И я». Она приготовила эту записку раньше, а отдала на переменке, не глядя, стыдясь. Он прочел, улыбнулся ей неосторожно, при всех, и пошел снова

за

свою парту. Нельзя, чтобы все видели, будут смеяться. А разве можно смеяться над этим!