Из воды вытащили уже почти все тела. Люди с простыми ушибами, оправившись от испуга, разошлись по домам. Почти всех мертвых и раненых перенесли в собор. Кое-кто еще оставался в воде посреди обломков.

Мысль о том, что Антоний мог погибнуть, страшила и волновала Годвина. Он мечтал о новой власти в аббатстве, более строгом соблюдении правила Бенедикта, безукоризненном ведении финансовых дел, но в то же время сознавал, что дядя ему покровительствует, а поддержки другого аббата он может и не получить.

Мерфин командовал лодкой. Он и еще двое молодых людей в одних подштанниках выплыли на середину реки, где теперь плавало почти все, что раньше было мостом. Все вместе пытались приподнять бревно, чтобы кого-то спасти. Подмастерье был невысок, но помощников подобрал сильных, упитанных. Годвин понял, что это сквайры из свиты графа. Несмотря на хорошую физическую форму, здоровяки, стоя в небольшой лодке, с большим трудом поднимали тяжелое бревно. Ризничий присоединился к группе горожан, терзаемых страхом и надеждой, когда сквайры достали-таки бревно и Мерфин вытащил из воды тело. Осмотрев его, он крикнул:

– Маргарита Джоунс – мертва.

Немолодая Маргарита была тихой, незаметной женщиной. Монах нетерпеливо спросил:

– Ты видишь там аббата Антония?

Молодые люди в лодке переглянулись, и Годвин понял, что слишком поторопился. Но Мерфин крикнул ему в ответ:

– Я вижу рясу.

– Так это аббат! – закричал ризничий. Единственным не найденным пока монахом оставался Антоний. – Как он?

Ученик Элфрика наклонился через борт лодки, но не смог разглядеть и залез в воду. Скоро он крикнул:

– Дышит.

Годвин испытал радость и разочарование.

– Так вытаскивайте скорее! – И спохватился: – Пожалуйста.

Не очень вежливая просьба, но Фитцджеральд нырнул под частично выступающее из воды бревно, сказав что-то сквайрам. Те отпустили бревно, которое держали за конец – оно плавно соскользнуло в воду, – и приготовились схватить то, под которое заплыл Мерфин. Похоже, юноша старался отцепить одежду Антония от досок и щепок. Годвин, переживая, что не может ускорить процесс, велел двум парням, стоявшим рядом:

– Идите в аббатство и скажите монахам, чтобы принесли носилки. Передайте – вас послал Годвин.

Наконец Мерфин выудил из-под обломков неподвижное тело. Подтолкнул его к лодке, и сквайры втащили аббата на борт. Затем подмастерье забрался сам, и суденышко направилось к берегу. Добровольцы вынесли Антония из лодки и положили на носилки, принесенные монахами. Годвин быстро осмотрел дядю. Он дышал, но пульс был слабым, а лицо жутко белым. На голове и груди виднелись лишь ушибы, таз оказался раздавлен. Глава монастыря истекал кровью. Монахи подняли аббата, и Годвин повел их в собор.

– Дайте дорогу! – кричал он.

Настоятеля пронесли в алтарную, самую священную часть. Ризничий велел положить раненого перед главным алтарем. Мокрая ряса облепила страшно изуродованные бедра и ноги Антония, только верхняя часть тела, казалось, принадлежит человеку.

За несколько минут все братья собрались вокруг настоятеля. Годвин забрал мощи у графа Роланда и поместил их подле ног Антония. Иосиф вставил ему в руки украшенное драгоценными камнями распятие. Мать Сесилия встала на колени, отерла лицо аббата тряпочкой, смоченной какой-то успокоительной жидкостью, и повернулась к Иосифу:

– Кажется, сломано много костей. Вы хотите, чтобы его посмотрел Мэтью Цирюльник?

Тот молча покачал головой. Годвин был доволен. Цирюльник опять осквернит святые мощи. Лучше предоставить все Богу. Брат Карл совершил соборование и вместе с монахами запел гимн.

Ризничий не знал, на что надеяться. Уже несколько лет он ждал конца эпохи аббата Антония, но в последний час ему пришло в голову, что дядю сменит совместное правление Карла и Симеона, близких друзей умирающего. Лучше не станет.

В толпе монах увидел Мэтью Цирюльника – тот через плечи братии смотрел на нижнюю часть тела Антония. Возмущенный Годвин уже собирался приказать ему уйти из собора, как вдруг хирург едва заметно покачал головой и ушел сам. Настоятель открыл глаза.

– Слава Богу! – воскликнул брат Иосиф.

Аббат силился что-то сказать. Мать Сесилия, стоявшая рядом на коленях, наклонилась. Губы Антония зашевелились. Годвину стало интересно. Через секунду настоятель умолк. Монахиня потрясенно спросила:

– Неужели это правда?

Все вытаращили глаза.

– Что он сказал, мать Сесилия? – поинтересовался Годвин.

Аббатиса не ответила. Глаза Антония закрылись, и что-то вдруг изменилось. Годвин наклонился. Дядя не дышал. Ризничий положил руку настоятелю на сердце – ничего, схватил запястье, пытаясь прощупать пульс, – ничего. Тогда он встал и провозгласил:

– Аббат Антоний покинул этот мир. Да благословит Господь его душу и вселит в свои святые обители.

– Аминь, – откликнулись монахи.

Теперь выборы, подумал Годвин.

Кингсбриджский собор стал вместилищем кошмара. Раненые стонали от боли и звали на помощь Бога, святых и матерей. Люди, искавшие родных, находили их среди усопших и принимались выть с горя. Живые и мертвые причудливо переплелись сломанными окровавленными конечностями, рваной мокрой одеждой. Каменный пол стал скользким от воды, крови, ила.

Посреди этого ужаса вокруг Сесилии создался островок, где царило спокойствие и деловитость. Как маленькая шустрая птичка, мать-настоятельница перелетала от одного страждущего к другому. За ней следовала небольшая группка монахинь в капюшонах, и среди них ее старая помощница сестра Юлиана, которую теперь нежно называли Старушкой Юлией. Осмотрев раненого, она говорила, что делать: промыть, смазать, перевязать, напоить травяным отваром. В более серьезных случаях звала Мэтти Знахарку, Мэтью Цирюльника или брата Иосифа. Сесилия говорила тихо, но ясно, ее указания были простыми и решительными. Большинство раненых монахиня успокаивала, а их родных исполняла уверенностью и надеждой.

Керис вдруг живо вспомнила день смерти мамы. И тогда царил ужас и смятение, пусть лишь в ее сердце. И тогда аббатиса знала, что делать. Несмотря на помощь монахини, мама умерла, как умрут сегодня и многие раненые, но в смерти будет порядок, все возможное будет сделано.

Некоторые в болезнях призывали Пресвятую Деву и святых, но от этого Суконщица только еще больше волновалась, так как нельзя знать наверняка, помогут ли духи, услышат ли. Десятилетняя Керис понимала, что мать Сесилия не может помочь так, как святые, но уверенные действия монахини исполняли ее надеждой и смирением, принося душе мир.

Теперь дочь Суконщика стала частью свиты Сесилии. Не то чтобы она пришла к такому решению в результате серьезных раздумий, просто принялась слушаться самого решительного здесь человека, как люди слушались ее на берегу после крушения моста, когда, кажется, никто не знал, что делать. Уверенность и практичность настоятельницы заражали, и окружающие начинали действовать так же спокойно и разумно. В руках у Керис оказалась небольшая миска с уксусом, а красивая послушница по имени Мэр мочила в нем тряпку и смывала кровь с лица Сюзанны Чепстоу, жены торговца деревом.

Трудились без устали до самой ночи. День был длинным, и тела вытащили из воды еще засветло, хотя, наверно, никто так и не узнает, сколько человек утонуло, скольких отнесло течением. Не нашли Полоумную Нелл – вероятно, ее утянула на дно телега. По какому-то несправедливому стечению обстоятельств монах Мёрдоу выжил, лишь вывихнув щиколотку. Он, прихрамывая, тащился к «Колоколу» подкрепиться горячим окороком и крепким элем.

Лечение раненых продолжилось и ночью, при свечах. Некоторые монахини выбились из сил и ушли; других настолько ошеломили масштабы трагедии, что они ничего не понимали, все валилось из рук, и их отправили восвояси, но Керис и еще несколько человек работали до тех пор, пока не убедились, что ничего больше не могут сделать. Где-то около полуночи был завязан последний узелок на последней повязке, и Суконщица, шатаясь от усталости, пошла по лужайке домой.