– Оставь меня.

Говорил не очень уверенно, но дочь хозяина приняла его слова за чистую монету.

– Тогда иди к черту.

Встала и тяжелыми шагами быстро поднялась наверх. Мерфин, не сдвинувшись с места, шумно дышал. Теперь, отвергнув ее, он пожалел об этом.

Подмастерья не очень привлекали девушек, не желавших годами ждать замужества. Тем не менее ухаживания Мерфина принимали несколько юных жительниц Кингсбриджа. Кейт Браун была так влюблена в него, что однажды, год назад, теплым летним днем в своем фруктовом саду позволила ему все. Потом ее отец внезапно умер, и мать с детьми переехала в Портсмут. Тогда будущий строитель единственный раз и спал с женщиной. Какой же он дурак, что отверг Гризельду. Молодой человек уговаривал себя, что просто избежал неприятностей. Гризельда дура, а кроме того, по-настоящему он ей не нравится. Должно гордиться тем, что преодолел искушение. Он не пошел на поводу у инстинкта, как тупое животное, а принял мужское решение.

Дочь мастера заплакала. Негромко, но слышно. Мерфин поплелся к задней двери. Как и у всех в городе, за домом Элфрика был длинный узкий участок земли с отхожим местом и мусорной кучей. Большинство хозяев держали там цыплят и свиней, выращивали овощи и фрукты, но Строитель навалил кучу громоздкого хлама, камней, мотки веревок, корзины, ручные тележки и приставные лестницы. Юноша стал смотреть на дождь, но все равно слышал рыдания Гризельды.

Он решил уйти и подошел уже к выходу, но не мог придумать, куда деваться. Дома у Керис только Петронилла, которая ему явно не обрадуется. К родителям? В таком состоянии видеть их приятного мало. Неплохо бы поговорить с братом, но Ральф вернется в Кингсбридж только через несколько дней. Кроме того, глупо выходить без плаща – не из-за дождя, Мерфин отнюдь не боялся намокнуть, но из-за выпуклости на штанах, которая никак не опадала.

Попытался думать о Керис. Девушка сейчас маленькими глоточками пьет вино и ест ростбиф с пшеничным хлебом. Интересно, во что она одета. Ее лучшее платье, бледно-красного цвета, с квадратным вырезом, открывало нежную белую шею. Но плач Гризельды врывался в мысли. Мерфин захотел утешить ее, сказать, как ему жаль, что из-за него она почувствовала себя отвергнутой, объяснить, что красивее девушки в городе нет, просто они друг другу не подходят.

Молодой человек сел, опять встал. Как больно слышать женский плач. Невозможно думать про строительные леса, пока она плачет. Невозможно остаться, невозможно уйти, невозможно сидеть. Он поднялся по лестнице.

Гризельда лежала лицом вниз на соломенном матраце, служившем ей постелью. Платье на круглых бедрах задралось, виднелась кожа – очень белая и мягкая.

– Прости.

– Убирайся.

– Не плачь.

– Я тебя ненавижу.

Он встал на колени и похлопал ее по заду.

– Не могу сидеть на кухне и слушать, как ты плачешь.

Девушка перевернулась, лицо было мокрым от слез.

– Я страшная и толстая, и ты меня ненавидишь.

– Ерунда.

Мерфин вытер мокрые щеки тыльной стороной ладони. Дочь Элфрика взяла его за запястье и потянула к себе.

– Правда?

– Правда. Но…

Гризельда завела его руку себе за спину и, прижав юношу к себе, поцеловала. Мерфин застонал и лег на матрац. «Я сейчас уйду, – говорил он себе. – Просто успокою ее, а затем встану и спущусь по лестнице». Девушка взяла его руку и завела себе между ног. Мерфин ощутил нежную кожу и понял, что погиб. Ему казалось, он сейчас лопнет.

– Я не могу.

– Быстрее, – тяжело дыша, прошептала Гризельда, стащила с него рубашку и сняла штаны.

Мерфин перекатился на нее и почувствовал, что теряет контроль. Угрызения совести пришли еще прежде, чем все закончилось.

– Нет, – простонал утешитель юных дев.

А закончилось все через секунду. Он рухнул на Гризельду с закрытыми глазами.

– О Господи. Лучше бы я умер.

Буонавентура Кароли произнес эти страшные слова в понедельник, на следующий день после большого банкета в здании гильдии.

Суконщица села за дубовый стол в зале у себя дома, но не очень хорошо себя чувствовала. Болела голова, и немного тошнило. Съела небольшую тарелку теплого молока с хлебом, чтобы унять урчание в животе, вспомнила вино на банкете и подумала, что выпила слишком много. Может, это и есть то самое похмелье, на которое жалуются мальчишки и мужчины, когда хвастаются крепостью выпитого? Отец и Буонавентура ели холодную ягнятину, а Петронилла рассказывала:

– Когда мне было пятнадцать лет, меня помолвили с племянником графа Ширинга. Это считалось хорошей партией: его отец был второсортным рыцарем, а мой – зажиточным торговцем шерстью. Потом в Шотландии, в битве при Лаудон-Хилле, граф и его единственный сын погибли. Мой жених Роланд стал графом и расторг помолвку. Он и сегодня еще граф. Если бы я вышла замуж за Роланда до сражения, то была бы сегодня графиней Ширинг.

Она хлебнула эля.

– Может, не было на то воли Божьей, – пожал плечами Буонавентура. Купец бросил кость Скрэп, которая набросилась на нее, как будто неделю ничего не ела, и обратился к Эдмунду: – Мой друг, я бы хотел вам кое-что сказать, прежде чем мы займемся делами.

Керис поняла по голосу, что новости у него плохие. Отец, вероятно, решил так же:

– Звучит зловеще.

– Наше дело в последние годы клонится к упадку, – продолжал Буонавентура. – С каждым годом моя семья продает все меньше ткани, с каждым годом мы покупаем в Англии все меньше шерсти.

– В торговле всегда так, – заметил Эдмунд. – Вверх, потом вниз, и никто не знает почему.

– Но теперь в дело вмешался ваш король.

Горькая правда. Эдуард III понял, какие деньги можно зарабатывать на шерсти, и решил, что их львиная доля полагается короне. Он ввел новый налог – фунт на мешок шерсти. Стандартный мешок весил триста шестьдесят четыре мерных фунта и стоил около четырех фунтов; налог составил четверть его стоимости – огромный процент.

– Еще хуже, что из Англии стало труднее вывозить шерсть, – говорил флорентиец. – Мне пришлось платить большие взятки.

– Запрет на вывоз будет скоро снят. Торговцы Шерстяной компании Лондона ведут переговоры с королевскими чиновниками…

– Надеюсь. Но в сложившейся ситуации мои родные считают, что нет смысла ездить на целых две шерстяные ярмарки в одной части страны.

– И они совершенно правы! Оставайтесь здесь и забудьте про Ширинг.

Город Ширинг располагался в двух днях пути. Он был не меньше Кингсбриджа, но, не имея собора и монастыря, делал ставку на замок шерифа и суд графства. Раз в год там проводилась конкурирующая шерстяная ярмарка.

– Боюсь, выбор здесь хуже. Понимаете, Кингсбриджская ярмарка, судя по всему, угасает. Все больше торговцев перебирается в Ширинг. Там больше сортов.

Керис пришла в отчаяние. Для отца это может стать катастрофой. Она спросила:

– А почему торговцы предпочитают Ширинг?

Буонавентура пожал плечами.

– Торговая гильдия благоустроила свою ярмарку. Там теперь нет очередей перед городскими воротами; торговцы могут арендовать палатки и лотки; есть биржа, где можно торговать, когда идет дождь, как сейчас…

– Мы тоже можем все это сделать, – уперлась Керис.

Отец засопел:

– Если бы.

– Почему, папа?

– Ширинг – независимый город с самоуправлением, право на которое было пожаловано ему королевской хартией. Торговая гильдия имеет возможность удовлетворять нужды суконщиков. Кингсбридж принадлежит аббатству…

– Во славу Божью, – вставила Петронилла.

– Разумеется, – кивнул Эдмунд. – Но наша приходская гильдия ничего не может сделать без разрешения аббатства, а настоятели – народ осторожный, консервативный, и мой брат не исключение. В результате самые прекрасные предложения отвергаются.

Буонавентура продолжил:

– Ради многолетних связей моей семьи с вами, Эдмунд, а до вас с вашим отцом, мы ездили в Кингсбридж, но в трудные времена не можем позволить себе подобную сентиментальность.