Мимо прошла монахиня, и юноша виновато отдернул руку, но та их не заметила. Люди чего только не делали в огромном соборе. В прошлом году Мерфин видел, как возле стены в южном крыле в темноте вечерни совокуплялась пара; правда, их выгнали. Может, получится простоять здесь с Керис всю службу, подумал он. Но та решила иначе:

– Пойдем вперед.

Взяла его за руку и повела через толпу. Подмастерье знал здесь многих, хотя и не всех. Кингсбридж с семитысячным населением являлся крупным городом Англии, и всех не мог знать никто. Молодые люди подошли к месту, где сходились рукава трансепта, и оказались у деревянной ограды алтаря, куда имели право заходить только священнослужители.

Мерфин встал возле важного итальянского купца Буонавентуры Кароли, приземистого человека в богато вышитом плаще из плотного сукна. Буонавентура был родом из Флоренции – как он утверждал, самого большого христианского города, в десять раз больше Кингсбриджа, – но теперь жил в Лондоне, ведя дела с английскими суконщиками. У семейства Кароли денег куры не клевали, они давали в долг королям, но Буонавентура держался дружелюбно и просто, хотя говорили, что в делах итальянец беспощаден.

Керис непринужденно кивнула ему – Кароли остановился у них дома. Купец приветливо поздоровался с Мерфином, хотя не мог не понять по возрасту юноши и одежде явно с чужого плеча, что это простой подмастерье. Флорентиец осматривал собор.

– Я впервые попал в Кингсбридж пять лет назад, – начал он светский разговор, – но до сегодняшнего дня не обращал внимания, что окна в рукавах трансепта выше остальных.

Кароли говорил по-французски, иногда вставляя тосканские слова. Мерфин понимал его без труда. Будучи сыном английского рыцаря, он говорил с родителями на нормандском наречии, а с друзьями – по-английски; о значении многих итальянских слов просто догадывался, так как учил латынь в монастырской школе.

– Могу сказать вам почему.

Буонавентура поднял брови, удивившись, что подмастерье обладает такими познаниями.

– Собор построили двести лет назад, когда узкие стрельчатые окна нефа и алтарь были неслыханным новшеством, а сто лет спустя епископ захотел башню повыше, перестроил трансепты и вырезал в них большие окна, как было модно в то время.

Итальянец поразился:

– Откуда тебе это известно?

– В монастырской библиотеке хранится история аббатства, Книга Тимофея, и в ней подробно рассказывается о строительстве собора. Основная часть написана при великом аббате Филиппе, но кое-что добавляли позже. Я читал ее, когда учился в монастырской школе.

С минуту Буонавентура пристально смотрел на Мерфина, как будто стараясь запомнить лицо, затем скупо бросил:

– Красивый собор.

– А итальянские другие? – Любознательный юноша обожал слушать про дальние страны, про жизнь вообще и архитектуру в частности.

Буонавентура задумался:

– Мне кажется, строительные принципы везде одни и те же. Но в Англии я не видел соборов с куполами.

– А что такое купол?

– Это такая круглая крыша, как половина мяча.

Мерфин изумился:

– Никогда ничего подобного не слыхал! А как их строить?

Кароли рассмеялся:

– Молодой человек, я торгую шерстью. Пощупав ее, без труда отвечу тебе, откуда она – из Котсуолда или Линкольна, но я не знаю, как построить курятник, не говоря уже о соборах.

Подошел мастер Мерфина богач Элфрик. Он всегда носил дорогую одежду, которая смотрелась на нем будто с чужого плеча. Этот льстец не обратил внимания на Керис и Мерфина, однако низко поклонился Буонавентуре:

– Какая честь снова видеть вас в нашем городе, сэр.

Подмастерье отвернулся.

– Как ты думаешь, сколько всего на свете языков? – спросила Керис.

Она любила задавать всякие странные вопросы.

– Пять, – не задумываясь ответил Мерфин.

– Нет, серьезно. Английский, французский, латынь – это три. Потом флорентийцы и венецианцы говорят по-разному, хотя у них есть общие слова.

– Верно. – Молодой человек включился в игру. – Это уже пять. Потом еще есть фламандский.

Лишь немногие понимали язык торговцев, приезжавших в Кингсбридж из фламандских городов ткачей – Ипра, Брюгге, Гента.

– И датский.

– У арабов тоже свой язык, у них даже буквы другие.

– А мать Сесилия говорила мне, что у всех свои языки и никто даже не знает, как на них писать, – шотландцы, валлийцы, ирландцы, может, и еще кто-нибудь. Это уже одиннадцать, а вдруг есть народы, о которых мы даже не слышали?

Мерфин улыбнулся. Он только с Керис мог так говорить. Остальные их сверстники были равнодушны к другим людям, другому образу жизни. А возлюбленная нет-нет да и спросит: каково жить на краю света? правы ли священники? откуда ты знаешь, что сейчас не спишь? А еще они любили отправляться в воображаемые путешествия, соревнуясь, кто больше придумает интересного.

Гул в соборе затих, монахи и монахини сели, вошел регент хора, Карл Слепой. Он ничего не видел, однако по собору и территории монастыря передвигался без посторонней помощи. Карл шагал медленно, но уверенно, как зрячий, зная каждую колонну, каждую плиту на полу. Своим бархатным баритоном он задал тональность, и хор запел гимн.

К монахам и священникам подмастерье относился спокойно. Бывало, конечно, что их авторитет не всегда подкреплялся знаниями, примерно как у его хозяина Элфрика, но он любил ходить в церковь – службы убаюкивали. Музыка, архитектура, латинские гимны приводили его в восторг; молодой человек будто спал с открытыми глазами. И опять возникло чудное ощущение, что под ногами течет вода.

Мерфин обвел глазами три яруса – аркаду, галерею, верхние окна. Он знал, что при сооружении колонн камни кладут друг на друга, но это было незаметно – по крайней мере на первый взгляд. Вдоль каменных блоков шли каннелюры[3], и каждая колонна казалась пучком копий. Его взгляд заскользил по одной из четырех гигантских колонн средокрестия – от массивного квадратного основания, вверх, туда, где одно из «копий» устремлялось к северу, сгибаясь в арку, переброшенную через придел. Потом юноша перевел взгляд на средний ярус, где еще одно «копье» отходило на запад, образуя аркаду галереи, а затем еще выше – на западную пяту арки яруса верхних окон, где последнее «копье», подобно цветочному стеблю, превращалось в изящное ребро высокого потолочного свода. От рельефного украшения в самой высокой центральной точке свода подмастерье повел взгляд по ребру вниз, к противоположной колонне средокрестия.

И вдруг что-то случилось. У Мерфина потемнело в глазах – показалось, что западный рукав трансепта тронулся с места. Раздался тихий гул, низкий, едва слышный, пол под ногами задрожал, как будто рядом упало дерево. Хор запнулся. По южной стене алтарной части, совсем рядом с колонной, которую изучал Мерфин, пошла трещина.

Он повернулся к Керис, краем глаза заметив, как в хоре и средокрестии падают камни. Затем возник хаос: кричали женщины, мужчины, оглушительно грохотали огромные камни, падая на пол. Это длилось целую вечность. Когда наступила тишина, юноша понял, что левой рукой прижимает к себе Керис, а правой прикрывает ей голову, заслонив собой от места, где в руинах лежала большая часть собора.

Несомненное чудо, что никто не погиб. Самые страшные разрушения случились в южном приделе, где людей не было. Прихожан в алтарную часть не пускали, а клир находился в ее центре – хоре. Несколько монахов чуть не простились с жизнью, отчего разговоры о чуде стали только громче; те, в кого угодили осколки камней, отделались порезами и ушибами. Кое-кто из прихожан получил царапины. Конечно же, людей сверхъестественным образом защитил святой Адольф, мощи которого хранились под высоким алтарем, а среди деяний числилось множество исцелений и случаев спасения людей от верной гибели. Однако все соглашались, что Бог послал Кингсбриджу предупреждение. О чем – было не совсем ясно.

Часом позже четыре человека осматривали разрушения. Двоюродный брат Керис, ризничий Годвин, отвечал за собор и все его сокровища. Его помощником по строительным и восстановительным работам стал брат Томас, который десять лет назад звался сэром Томасом Лэнгли. Плотник и строитель широкого профиля Элфрик имел с аббатством договор, обязывавший его следить за состоянием собора, а Мерфин тащился за ними, как подмастерье Элфрика.