– Отец-настоятель, у меня сегодня день рождения, – произнес монах. – Мне исполнился двадцать один год.

– Верно. Я очень хорошо помню, как ты родился. Мне было четырнадцать лет. Производя тебя на свет, Петронилла визжала как кабан, которому в кишки попала стрела. – Антоний поднял кубок за здравие Годвина и ласково на него посмотрел. – А теперь ты уже мужчина.

Тот решил, что подходящий момент настал.

– Я провел в аббатстве десять лет.

– Неужели уже так много?

– Да, сначала в школе, потом послушником и вот монахом.

– Боже мой.

– Надеюсь, я не опозорил свою мать и вас.

– Мы оба очень гордимся тобой.

– Благодарю вас. – Годвин сглотнул. – А теперь мне хотелось бы поехать в Оксфорд.

Оксфорд уже давно являлся центром наук – богословия, медицины, права. Священники и монахи ехали туда получать знания и обучаться искусству ведения диспутов с преподавателями и друг с другом. В прошлом столетии ученые объединились в университет, и король пожаловал ему право принимать экзамены и присваивать ученые степени. Кингсбриджское аббатство имело в Оксфорде свою обитель – Кингсбриджский колледж, где могли вести монашескую жизнь и одновременно учиться восемь человек.

– В Оксфорд! – повторил Антоний, и на его лице проступило беспокойство, даже отвращение. – Зачем?

– Учиться. Ведь от монахов ждут именно этого.

– Я ни разу в жизни не был в Оксфорде и, как видишь, стал настоятелем.

Это, конечно, так, но Антоний проигрывал по сравнению с другими братьями. Некоторые монастырские должности, например ризничего, казначея, получали выпускники университета, они же становились врачами. Бывшие студенты быстрее соображали и поднаторели в диспутах, и аббат иногда выглядел на их фоне не лучшим образом, особенно на заседаниях капитула. Годвин стремился научиться мыслить по принципам несокрушимой логики, приобрести ту же уверенность и превосходство, которые наблюдал в оксфордцах, и не хотел становиться таким, как дядя. Но сказать этого не мог.

– Я хочу учиться.

– Зачем учиться ереси? – презрительно спросил Антоний. – Оксфордские студенты подвергают сомнению само церковное учение!

– Чтобы лучше его понять.

– Бессмысленно и опасно.

Годвин задумался, зачем аббат делает из мухи слона. Настоятель никогда не выражал беспокойства по поводу ереси, да и сам соискатель никоим образом не собирался подвергать сомнению принятую доктрину.

– Думал, вы с матерью имеете на меня виды, – нахмурился он. – Разве вы не хотите, чтобы я нес достойное послушание, а когда-нибудь, может статься, удостоился чести быть и настоятелем?

– Возможно. Но для этого тебе вовсе не обязательно уезжать из Кингсбриджа.

«Ты просто не хочешь, чтобы я слишком быстро вырос и обскакал тебя, а кроме того, вышел из-под влияния», – внезапно осенило Годвина. И как это он раньше не подумал о возможных препятствиях?

– Но я не собираюсь изучать богословие.

– Что же тогда?

– Медицину. Ведь у нас госпиталь.

Антоний надул губы. Молодой монах нередко замечал такое же выражение лица у матери.

– Монастырь не сможет за тебя заплатить, – вздохнул дядя. – Ты понимаешь, что одна книга, бывает, стоит целых четырнадцать шиллингов?

И о деньгах Годвин не подумал заранее. Он знал, что студенты могут брать книги на время, причем даже не целиком, а только нужные страницы, но это не главное.

– А нынешние наши студенты? – спросил он. – Кто платит за них?

– Двоим помогают семьи, одному – сестры. Мы платим за троих, но это предел. Если хочешь знать, два места в колледже пустуют из-за отсутствия средств.

Годвин знал, что у аббатства материальные затруднения. Но с другой стороны, оно имеет тысячи акров земли, мельницы, рыбные садки, леса, получает немалые доходы с кингсбриджского рынка. Молодой монах не мог поверить, что дядя откажет ему в деньгах на учебу. Возникло чувство, будто его предали. Антоний, наставник и родственник, всегда выделял его среди остальных монахов, а сейчас делал все, чтобы помешать племяннику.

– Врачи приносят монастырю деньги, – заспорил честолюбец. – Если не обучать молодых, то, когда старики умрут, аббатство может обеднеть.

– Господь все устроит.

Антоний часто спасался этими доводящими до бешенства словами, в которые сам не верил. Несколько лет назад сократились доходы аббатства от ежегодной шерстяной ярмарки. Горожане просили Антония дать денег на ее благоустройство – палатки, отхожие места, павильон для заключения сделок, – но настоятель постоянно отказывал, ссылаясь на бедность. А когда родной брат Эдмунд предупредил, что ярмарка может захиреть, ответил: «Господь все устроит».

– Ладно, тогда, может, Господь даст денег, чтобы я поехал в Оксфорд.

– Может, и даст.

Годвину было очень обидно. Он так хотел уехать из родного города, подышать другим воздухом. В Кингсбриджском колледже придется подчиняться все той же монастырской дисциплине, но все-таки он будет подальше от дяди и матери, а эта перспектива весьма заманчива. Монах решил не сдаваться:

– Мама очень огорчится, если я не поеду.

Антоний смутился. Он не хотел навлекать на себя гнев грозной сестры.

– Тогда пусть молится, чтобы нашлись деньги.

– Может, мне удастся их найти.

– И как же ты намерен искать средства?

Молодой человек судорожно подыскивал ответ, и вдруг его озарило.

– Я могу взять пример с вас и попросить мать Сесилию.

Вполне реальная возможность. Годвин не любил Сесилию, робея перед ней так же, как перед Петрониллой, однако на настоятельницу сильно действовали его любезность и обаяние. Может, удастся убедить ее дать деньги на обучение подающего надежды молодого монаха. Антоний растерялся. Годвин видел, как дядя ищет повод отказать. Но аббат уже заявил, что все упирается в деньги, и теперь ему сложно взять свои слова назад.

Пока глава братии раздумывал, что ответить, вошла Сесилия. На ней был тяжелый плащ из добротного сукна, ее единственная роскошь – настоятельница всегда мерзла. Поздоровавшись с аббатом, заметила Годвину:

– Твоей тетке Розе очень плохо. – У монахини был мелодичный ясный голос. – Она может не дожить до утра.

– Да пребудет с ней Господь. – Годвина кольнула жалость. В семье, где все только и делали, что командовали, Роза единственная слушалась. Этот цветок казался тем более хрупким, что его окружали колючки ежевики. – Какой удар. Что будет с моими двоюродными сестрами, Алисой и Керис!

– По счастью, у них есть твоя мать, она их утешит.

– Конечно. – Умение утешать не самая сильная сторона Петрониллы, подумал Годвин. Куда лучше она умеет подпереть человека, чтобы он не рухнул на спину. Но молодой монах не поправил Сесилию, а вместо этого налил ей бокал сидра. – Вам не холодно, мать-настоятельница?

– Прохладно, – без обиняков ответила та.

– Я подкину дров.

– Мой племянник Годвин так внимателен, поскольку хочет попросить у вас денег на Оксфорд, – съязвил Антоний.

Годвин в бешенстве посмотрел на родственника. Он уже приготовил осторожную речь и опять выжидал момент, а дядя ляпнул как нельзя грубее.

– Вряд ли мы сможем оплатить учебу еще двоим, – ответила Сесилия.

Теперь настала очередь удивиться Антонию:

– Кто-то еще просил у вас денег на Оксфорд?

– Наверно, мне не стоит говорить. Не хочу, чтобы у кого-то возникли неприятности.

– Это не будет иметь никаких последствий, – снисходительно заметил Антоний, затем одумался и добавил: – Мы всегда признательны за вашу щедрость.

Годвин добавил дров в камин и вышел. Дом настоятеля стоял к северу от собора, крытая аркада и остальные строения аббатства – к югу. Шагая по лужайке к монастырской кухне, молодой монах не мог унять дрожь. Он предполагал, что аббат может не сразу согласиться на его отъезд в Оксфорд под предлогом того, что надо посмотреть, подрасти, подождать, пока кто-нибудь из нынешних студентов не получит степень… Антоний вилял всегда – такой уж человек. Но, являясь его подопечным, Годвин в конечном счете был уверен в дядиной поддержке. Открытое сопротивление потрясло молодого человека.