Чего только не передумала Хильда, какие только подозрения не мелькали у нее в голове. И все время, пока ждали к обеду Уильяма, Хильда болтала. А меж тем — сознавала собственное блестящее положение, жуткое прошлое этой девицы и по взгляду, каким сверлила ее Маргарет, поклясться могла, что та что-то против нее затевает. И она, между прочим, помнила те два дня, которые провела у Мерчи.

— Я, может быть, не сумею выбраться на выходные, — сказала она. — Столько дел.

— Ах, не говорите так, ну пожалуйста, так не говорите, — пропела Маргарет нежнейшим своим голоском. — Уильям ужасно расстроится. Мы рассчитывали, что эти выходные проведем с вами вместе, на природе. И мама с папой ждут не дождутся. У них так мало радостей — надо же думать о les autres.

Подозрения Хильды переросли просто в дикую панику. А за что ухватишься? Не за что; э, нет, есть за что. Моне, новая картина Моне. Маргарет безусловно знает, что купила его Хильда, но где уж догадаться, что это подарок на свадьбу Уильяму, ей самой. Но с чего Хильда, умнейшая женщина, взяла, что опасность идет от Моне? Это можно объяснить только паникой, в какую ее повергала Маргарет. Судьба, это судьба, думала Хильда. Отравить она меня хочет, что ли? Что затеяла? Что-то она определенно затеяла. Полный кошмар.

Рассуждала Хильда совершенно логично. Но только Маргарет палец о палец не придется ударить. Сброд, шайка, по наводке Люка и Хосписа, о которой Маргарет слыхом не слыхала, прикончит Хильду Дамьен из-за Моне.

— Может, я в субботу выберусь, — предположила Хильда. — До субботы просто не продохнуть.

— Вот и чудненько, — сказала Маргарет, — Чудненько.

Уильям явился минут через пятнадцать всего после Хильды. Он разрядил обстановку, хоть слегка недоумевал, почему у матери такой затравленный вид.

В самый день ужина, 18 октября, утром огромный фургон остановился перед домом Крис Донован в Айлингтоне. То была большая партия мебели для Харли Рида, которую он сто раз умолял свою овдовевшую мать ему не посылать. Недавно она переехала в дом поменьше под Бостоном и ничего лучшего не придумала, как отправить излишек мебели, целый дом, в сущности, своему единственному отпрыску Харли. Харли казалось, что в последней телефонной беседе с матушкой договоренность была наконец достигнута. «У меня места нет», — он ей говорил, и не раз говорил, сто раз повторял. А она столько же раз повторяла, что не продавать же такую дивную мебель, она должна остаться «в семье». «В какой семье?» — клокотал Харли. Главное, мать знала прекрасно, что давным-давно он живет с Крис, он даже их познакомил, они подружились, все очень мило. И все равно — невозможно, видите ли, расстаться с мыслью, что Харли «вдруг когда-нибудь женится» и ему остро понадобятся эти кровати, столы, столики, полки, эти кресла, массивные, деревянные или обитые кожей на гвоздиках, эти шкафчики красного, орехового, черного дерева. Не говоря уж об орнаментальных лампах, о бронзовых всадниках, которым, Харли знал, надлежало венчать и освещать всю эту деревянную роскошь. И вот, несмотря на его мольбы, она их отправила Харли наложенным платежом; и уже фургон бесповоротно загромоздил дорогу, и уже люди в комбинезонах спрыгивали, откидывали заднюю дверцу...

— Стойте! — заорал Харли.

Вышел старший, протянул документ:

— Рид тут проживает?

— Это я, — сознался Харли, — но не надо это сюда тащить. Тут места нет, и так все забито.

— Велено доставить, — был ответ. Остальные роились рядом, прислушиваясь.

Так продолжалось с полчаса. Образовался затор, Харли метнулся в дом, стал бешено названивать на все склады, какие нашел в справочнике. Только к половине двенадцатого Харли удалось весьма щедро их убедить, чтобы отвезли все эти прелести на обнаруженный наконец-то склад, готовый их тотчас принять. Но все равно Харли пришлось сопровождать туда фургон на своей машине и лично платить за разгрузку.

— Ну и денек, — жаловался он Крис, вернувшись домой. — К работе и не прикасался. — Они ели бутерброды, которые изготовил Корби. Корби делал дивные бутерброды, с настоящей едой, как он выражался, не то что вам всучат в этих кафе. Харли обожал такой ленч — бутербродики Корби с фруктовым соком. Крис подбавляла водки во фруктовый сок.

Хосписа не было, уборщица тоже ушла.

Корби, искусный маврикиец индийского корня, сунулся темной физиономией в дверь:

— Ну как?

— Чудесно, спасибо, — сказал Харли.

Он скрылся, и Крис сказала:

— Чем-то Корби расстроен.

— Что такое? Ведь, кажется, обкатали меню?

— Ах, меню... с этим все в порядке. Не в том дело. Хоспис. Не нравится он Корби. Он его в чем-то подозревает, а как стану расспрашивать, только трясет головой. Говорит, чтоб мы поосторожней разговаривали при Хосписе.

— Поосторожней разговаривали? Господи, да что такого мы говорим?

— Конечно, на этом Маврикии еще масса примитивности, знаешь. Это их колдовство. Ведовство.

— Может, ведовство Корби не обманывает, — сказал Харли. Не будь он так истерзан всей этой волынкой и борением с мебелью, он бы тут же призвал к себе Корби и порасспросил. — Не будем влезать в их дрязги, — сказал он.

Крис сказала:

— Я Корби пообещала, что завтра мы все обсудим. Мне же еще причесаться, и надо ведь поспать для красоты перед ужином. — Потом она сказала: — Знаешь, мне не хочется после стольких лет терять Корби. Очень возможно, что-то есть в том, что он говорит.

И Харли пошел в мастерскую — отвести душу.

До вечера Крис дважды звонили. Один раз Хелен Сьюзи сообщила, что в Лондон вдруг нагрянула дочь Брайана, Перл, теперь отсыпается. Можно Перл зайдет после ужина и с ней еще кое-кто из друзей?

— Да, конечно, — сказала Крис. — Буду очень рада.

Второй звонок был от Хильды Дамьен.

— Отнесу картину к ним в Хамстед, сегодня, сама. Да, вполне исполнимо, надеюсь, таксист поможет. Ну конечно, есть лифт. Картина такая чудная, вот бы ты посмотрела. Даже захотелось себе оставить.

— Так за чем дело стало?

— Ну, я ведь в общем суеверная. Для них покупала, им пусть и достанется. Крис, я так нервничаю из-за Маргарет после всего, что ты рассказала.

— Я не хотела тебя настраивать.

— Настраивать — при чем тут. Факты есть факты. Всегда лучше знать, да я и без тебя чувствовала, как она буквально источает враждебность. С самого начала. Прямо мороз по коже. Уильям такой дуралей, все твердит: «Учтите, эти грейпфруты чуть-чуть помятые», или что-то в таком духе, ну, фразу, которую Маргарет произнесла, когда они впервые столкнулись у «Маркса и Спенсера». Как маленький.

— А знает он что-нибудь о ее прошлом, об этих Мерчи?

— Если честно, — сказала Хильда, — по-моему, он ничего абсолютно не знает. Ничего она ему не станет рассказывать. Я просто уверена.

— Ну, Хильда, но ведь она, кажется, никакого преступления не совершала.

— Положим, она абсолютно чиста, насколько мы можем судить. Но эти злобные флюиды! Как думаешь, она что-то против меня замышляет? Я буквально комок нервов. Уильям на нее не надышится. Не хочется его восстанавливать против себя, оговаривая ее за спиной, так сказать. И эти рыжие волосы...

— На твоем месте, — сказала Крис, — я бы взяла картину себе и тут же улетела домой. Ты же умница, Хильда, ты блестящая женщина, и все это знают. Держись ты от них подальше. Я тебя такой просто не помню.

— И не ехать к этим Мерчи на выходные?

— Нет, не ехать, ни в коем случае.

— Но картину я им все-таки хочу подарить. Лучше я подарю. Может, это ее умаслит. Квартира в Хампстеде, лондонский вид Моне, что ей еще надо?

Фазан (flambé [21]в коньяке, между прочим) пользовался большим успехом, многие брали еще, все было так вкусно, этот горошек, сосисочки, картофель sauté [22]. Хоспис нес одно блюдо, Люк плыл следом с другим. Харли разливал вино на своем конце стола, Крис на своем, Брайан и Эрнст ей наперебой помогали слева и справа.