Лондонская сквозная улочка, недалеко от собора Святого Панкрата отбегающая от Грейс-инн-роуд, в два часа пополудни была не слишком оживленна. Трехэтажное строение девятнадцатого века в себе ютило скромный англиканский монастырь Богоматери Доброй Надежды. По этой улочке, короткой и узкой, ездить не разрешалось. Обычные пешеходы были здесь адвокаты и клерки, срезавшие путь. Маргарет Мерчи, явясь, тем не менее, на мопеде, поставила его на мостовой и нажала кнопку звонка. Ей было назначено собеседование как будущей послушнице. Один священник епископальной церкви в Шотландии похлопотал за нее.

Вскоре после убийства бабушки в Колтонском доме престарелых Маргарет как-то примолкла, и еще она исхудала и побледнела. Шум улегся, тетушки Маргарет хапнули свою добычу и смылись, отец мог спокойно распоряжаться наследством. Но Маргарет ни под каким видом не желала прикасаться к деньгам. Она довела это до общего сведения. Семью и знакомых поражало ее поведение. Молчаливость Маргарет, ее бледный, унылый вид глубоко тронули и сослуживцев по мастерской керамики в Глазго. Теперь выяснялось, что все ей соболезнуют. Даже сестры, каждая на свой лад, выражали сочувствие к ее мукам и сожалели о том зле, какое все вокруг наносили ей своими тайными подозрениями. Только один Дэн Мерчи, очарованный и ошеломленный дочерью, против воли гадал, что она такое затеяла, в общем, сам себе в этом не отдавая отчета.

«Я всегда говорила, — писала Флора в письме к матери, — что одно с другим абсолютно не связано. Сама теперь видишь — Маргарет никакого отношения не имела к тому несчастному случаю. Но я должна закругляться, скоро в постель, пора принимать ванну». Юнис писала: «Такое облегчение для нас с Питером, что этот скандал в конце концов свелся на нет. Это могло ужасно на мне отразиться в моем положении. Бедную Маргарет так подолгу теребили в полиции, и так часто. И вот теперь, ты говоришь, она выглядит больной. Ничего удивительного. Нам с Питером тоже пришлось хлебнуть».

На звонок Маргарет открыла монахиня, молодая женщина в бледно-сером платье модной длины и в сером с белым монашеском покрывале.

— Мне назначено, — сказала Маргарет, — к сестре Строг.

— Она вас ожидает. Если это ваш мопед, пожалуйста, введите его во двор. Одну минуту, я только возьму ключ.

Входная дверь была снова тщательно заперта, монахиня скрылась, но через несколько секунд опять показалась с большим ключом, и была отперта боковая дверь. Маргарет ввела мопед во двор, совершенно пустой, если не считать шестиместного пикапа.

— Сюда, пожалуйста, мисс Мерфи, — сказала монахиня.

— Мерчи, — поправила Маргарет.

— Ах, простите, мне послышалось Мерфи. Вот сюда.

Маргарет приходилось слышать, что в монастырях пахнет воском. Заметив, что перила и ступени сияют, она заключила, что мускусный запах, разлитый в воздухе, запах воска и есть. На самом деле пахло аэрозолью, что нисколько не умаляло, конечно, здешнего строгого монастырского духа. Веревочный мат заменял ковровую дорожку на лестнице. Маргарет ввели в тесную гостиную, где были: мышино-серые пластиковые стулья, круглый стол с кружевной салфеточкой, на которой стояла ваза с розами из цветного стекла, и бюро, где теснились картонные папки с разлохмаченными бумагами, толстая телефонная книга Лондона и черный телефон. На двух окнах висели нехитрые нейлоновые занавески и по бокам грубые зелено-бурые шторы.

Маргарет как можно живописней устроилась в кресле, склонив голову набок и одну руку покоя на его спинке. Вошла немолодая женщина в таком же сером коротеньком платьице и под веющим покрывалом. Она пыхтела так, будто страдала одышкой.

— Мисс Мерчи? — сказала она. — Я сестра Строг, заместитель игуменьи. Наша высокочтимая матерь в постели, плохи ее дела. Нам всем приходится за нею ходить. — Она перевела дух, прижала руку к сердцу. — Должна вам признаться, — сказала она, — я слишком много курю.

— Разве в монастыре это разрешается? — удивилась Маргарет.

— О господи, а как же. Мы весьма современный орден, знаете ли. Мало кто понимает, как еще держится АЦ [15]. Там они воображают, что поныне господствуют их одряхлевшие догмы; что репрессивная колониально-миссионерская система высших классов может донести нашу весть о Доброй Надежде до третьего мира. Маркса читали? Нет. Могут они понять весть его, посылаемую тяжко трудящимся массам? — Нет. Мы, Орден Доброй Надежды...

— Позвольте! Может, стакан воды? — Маргарет вскочила со стула, ибо тут страдающая эмфиземой монахиня принуждена была прервать свою речь самым плачевным пыхтением и свистом. Сестра Строг отмахнулась от предложения Маргарет и ухватилась за край стола, стараясь прийти в себя.

Наконец пришла.

— Благодарю, — сказала она Маргарет. — Жест помощи сам по себе говорит о доброте души. Я получила письмо от его преподобия мистера Ума, и он, конечно, в нем разъясняет ваш случай. Вчера, после вечерних молитв, я прочитала это письмо нашим сестрам. Нас здесь всего девять, включая болящую игуменью. Мы все решили молиться, чтобы вы нам подошли как послушница. Мало кто имеет истинное призвание в нашу эпоху золотой молодежи и мрачной власти капитала. Вы, я надеюсь, имеете. Вы призваны. Я прямо могу сказать — вы призваны.

— Я чувствую себя призванной, — согласилась Маргарет. — Это такое исключительное чувство.

Как ни грустно об этом свидетельствовать, но из девяти монахинь подле Святого Панкрата лишь три представляли существенный интерес, и как раз эти три были абсолютно беспринципны. Остальные шесть были благочестивы, сознательны, а две из них — так даже очень милы и положительны, но все эти шесть были мрачны, как смертный грех.

Маргарет в роли послушницы в монастыре Доброй Надежды делала большие успехи. Орден видел свою миссию больше в общественном служении, но поскольку круг их был узок и скудны средства, приходилось ограничиваться посещением больниц. Утренняя литургия состояла из чтения псалмов и молитв. Дальше все утро уходило на уборку, покупки, стряпню. После обеда, очень скромного, с горячей водой на запивку, они посещали пожилых пациентов, которых, за неимением родных и знакомых, больше было некому посещать.

Маргарет приносила пользу тем, что экономила на покупках. На своем мопеде она гоняла в Финзбури и в Клеркенвиль, где лавки куда дешевле и не намного хуже продукты.