Я шел весь оставшийся день и ночью. Я до сих пор помню луну, плывущую по небу. Она не была полной, но на ясном небе ничто не скрывало свет, льющийся на пески. Но я не помню, как я лег отдохнуть и заснул.

Я пробудился от негромкого постукивания пастушьего посоха и, открыв глаза, увидел двух юношей в набедренных повязках и ожерельях. Один из них склонился надо мной, с любопытством разглядывая мое лицо. Другой, помоложе, стоял позади него, заглядывая через плечо. В течение нескольких вдохов мы оставались в таком положении, ни один из нас не шевелился, мы только смотрели друг на друга, я – продолжая лежать на песке, он – присев на корточки и обхватив руками колени, заинтересованно и безбоязненно. Затем я медленно сел, не отводя взгляда от юноши. Я поднял руку и поприветствовал его на родном языке.

Юноша не шелохнулся. На краткий миг он отвел глаза от моего лица и взглянул на руку, но тут же снова поймал мой взгляд. Мальчик, стоявший позади, сказал ему что-то на языке, которого я не знал, и старший кивнул, все так же глядя прямо на меня. Он протянул свободную руку назад, и младший мальчик достал из-за спины кожаный бурдюк и передал его старшему. Тот размотал тонкий шнурок, стягивавший бурдюк, и протянул его мне. Я поднес его к губам, закрыл глаза и начал пить.

Я так страдал от жажды, что мог бы выпить десять таких бурдюков. Но жара требовала умеренности – я не знал, где они берут воду и много ли ее вообще. Закончив пить, я опустил бурдюк и протянул его обратно старшему юноше, который завязал его, обвив отверстие шнурком, не взглянув, сколько я выпил. Он поднялся и громко заговорил со мной, и хотя язык был незнакомым, но командный тон ребенка, наделенного ответственностью, нельзя было спутать ни с чем. Я ждал. Он заговорил снова, еще громче. Я показал на свои губы и покачал головой – так же, как сегодня я показываю на свои уши. Но тогда я еще не был глухим. Эта история еще впереди.

Юноша рядом со мной снова заговорил, громко и отрывисто, как будто раздосадованно. Он стукнул своим посохом о землю. Я выждал немного и медленно поднялся, чтобы показать, что я делаю это по своей воле, а не из-за его криков. Я не хотел позволять мальчишке командовать собой.

Встав, я впервые смог разглядеть окружающий нас пейзаж. Я заснул у воды, и не больше чем в тридцати шагах впереди я увидел небольшой ручей, с журчанием струящийся по камням, он впадал в залив, образованный устьем реки. У места впадения на камни взбирались бледные стебельки растений. Я остановился у ручья, чтобы вдоволь напиться. Юноши молча ждали, и вскоре мы отправились дальше, вверх по обрывистому склону, где жевала траву пара коз. Юноши погнали их вперед, и мы пошли вдоль высохшего русла, которое, должно быть, наполнялось во время дождей.

Было утро, но уже жарко, по обе стороны песчаной тропинки поднимались стены каньона, усиливавшие жар и звук наших шагов. Голоса юношей, разговаривавших с козами, эхом отражались от каменных стен, порождая странные звуки, которые я живо помню до сих пор. Теперь, когда я стал стар, я не знаю, объяснялось ли это физическими свойствами каньона или так мне кажется потому, что менее чем через два дня я перестал слышать вообще.

Мы шли по каньону несколько миль, до тех пор, пока за поворотом, в точности похожим на сотню других, которые мы миновали, козы не начали карабкаться по явно ведомой им крутой тропке. Юноши последовали за ними, их сандалии отыскивали крохотные уступы в стене, на которых, как мне казалось, было невозможно удержаться. Я изо всех сил старался не отставать, но все же соскользнул, ободрав колено, прежде чем смог зацепиться руками и подтянуть себя обратно на тропу, по которой они так непринужденно взбирались. Наверху я не забыл остановиться, чтобы осмотреть поврежденную ногу. Ранка оказалась небольшой и поверхностной и уже подсохла на солнце. И все равно я запомнил это – не из-за самого действия, а из-за того, что произошло потом. Ибо, когда я посмотрел наверх, я увидел, как юноши бегут по пологому склону, погоняя перед собой коз. Перед ними простиралось одно из самых поразительных видений, которые когда-либо открывались мне. На самом деле, порази меня слепота, а не глухота, я думаю, я был бы удовлетворен. Ибо ничто, даже грохочущий прибой Баб-эль-Мандеба, не могло сравниться со сценой, открывшейся передо мной; склон превращался в обширную пустынную равнину, тянувшуюся до самого горизонта, стертого песчаными смерчами. А из этой густой пыли, поднимавшейся к небу в обманчивой тишине, знакомой каждому, кому приходилось на себе испытывать ярость такого вихря, выходили караван за караваном, со всех направлений, длинные темные вереницы лошадей и верблюдов, возникавшие из дымки, застилавшей долину, и тянувшиеся к шатрам, разбитым у подножия холма.

Там было уже, должно быть, несколько сотен шатров, а считая с подходившими караванами, их, возможно, стала бы не одна тысяча. Со своего наблюдательного пункта на вершине горы я озирал шатры. Я различил несколько видов. Островерхие белые шатры племени борободо, их я часто видел в портах, куда мы заходили за верблюжьими шкурами. Приземистые, с плоскими крышами, тенты юсов – воинственного племени, державшего в страхе южную часть Синая, печально знаменитого среди египтян своими нападениями на караваны, об их жестокости ходили такие легенды, что суда часто отказывались бросать якорь, если видели поблизости на берегу их шатры. Жилища ребезов, арабского племени, которые выкапывают ямы в песке, а затем накрывают их крышей из шкур, а у порога втыкают длинные шесты, чтобы их могли найти, если и дом, и его обитателей занесет песком. Однако, кроме этих, большинство конструкций были мне незнакомы, и я понял, что, видимо, их владельцы пришли откуда-то из внутренних районов Африки.

Я услышал резкий свист снизу. На полпути от меня до шатрового города старший юноша кричал и размахивал посохом. Я побежал к нему и вскоре нагнал своих провожатых, и мы прошли оставшуюся половину склона вместе. Мы миновали группу подростков, занятых какой-то игрой с палками и камнями, и мои попутчики обменялись с ними приветственными возгласами. Я заметил, что они задирали носы и часто указывали на меня. Похоже, в их глазах я представлялся ценной находкой.

Мы прошли мимо крайних шатров, у которых были привязаны верблюды. Через неплотно закрытые пологи у входов был виден огонь очагов, но никто не вышел, чтобы поприветствовать нас. Пройдя еще дальше, я заметил, что в проходах между жилищами стало оживленнее. Я шел мимо кочевников с лицами, закрытыми капюшонами, темнокожих африканцев, облаченных в прекрасные меха, женщин под покрывалами, которые смотрели на меня и быстро опускали глаза, если замечали, что я смотрю на них. В этой разношерстной толпе мой вид никого не удивлял. Дважды я слышал арабскую речь, но стыд за свой потрепанный вид и поспешность моих провожатых не позволяли мне остановиться. Мы миновали несколько костров, рядом с которыми в клубах дыма проступали силуэты музыкантов, игравших незнакомые мне мелодии. Мальчики ненадолго остановились у одного такого костра, и я услышал, как старший шепчет какие-то слова, повторяя за певцами. Потом мы повернули и снова оказались среди шатров и песка. Наконец мы добрались до большого круглого шатра с почти плоской крышей, лишь слегка поднимавшейся к центру, где из отверстия тянулся дымок и был виден отсвет огня на фоне темнеющего неба. Юноши привязали коз к столбику у шатра, рядом с парой верблюдов. Затем они откинули полог и вошли внутрь.

Прежде чем я сумел разглядеть сидевших у огня людей, я был пригвожден к месту ароматом, поднимавшимся от центрального очага. Только мой голод может служить извинением за то, что я заметил жарящееся на углях мясо раньше, чем хозяев. Это была нога козы, еще сочившаяся кровью, капли которой, шипя, скатывались в очаг. Юноши, которые привели меня, быстро что-то рассказывали, показывая в мою сторону. Они обращались к сморщенной старухе, которая полулежала на постели, накрытой тонким верблюжьим одеялом, у боковой стенки шатра. Ее волосы были туго повязаны тонким прозрачным платком, отчего голова напоминала голову пустынной черепахи. Она держала возле рта длинную трубку и периодически затягивалась ею с отсутствующим видом. Юноши кончили говорить, и некоторое время старуха продолжала молчать. Наконец она кивнула им, они поклонились и поспешно переместились на другую сторону шатра, где уселись на ковер, подтянув колени к подбородку, и уставились на меня. В шатре были и другие люди, кажется, с десяток молчаливых лиц.