В гостиной на Ибери-стрит пахло тигровыми лилиями, которые Гертруда ставила в вазу. Она перенесла цветы на инкрустированный столик, к бутылкам, занявшим свое прежнее место.

— Не правда ли, они восхитительны? Тигровые лилии всегда напоминают мне об Алисе. [118]

— Да.

— Не слишком рано будет выпить?

— Я не стану, — сказала Анна. — И вообще собираюсь снова бросить пить.

— Ну что ты!

— По мне, все вы слишком много пьете.

— Ох, дорогая, не будь такой суровой! Вот и Мозес тоже — посоветовал мне вчера поменьше сорить деньгами!

— Думаю, это Тим сорит деньгами.

— Перестань нападать на Тима! Всегда придираешься к бедному парню. Прекрати! Сегодня утром у меня отличное настроение, и я не дам тебе критиковать что-нибудь или кого-нибудь. Знаешь, мы едем в Грецию! Тим никогда там не был.

С коротко остриженными волосами, торчащими спутанной каштановой копной, Гертруда выглядела очень молодо. Она снова набрала вес и поглядывала на загар на своих располневших руках, открытых до локтя. На гладком смуглом лице лежал легкий красновато-сливовый отблеск солнца. На ней было новое изящное плиссированное платье в зеленую и коричневую полоску. Не приходилось сомневаться, что она тоже не жалеет денег.

— Забыла, была ты в Греции или нет, Анна?

— Нет.

Последовала недолгая пауза, когда обе подумали, что естественного приглашения: «Так поедем с нами!» — быть не может.

Гертруда сказала первое, что пришло в голову:

— Не желаешь взглянуть на последние картины Тима? Он теперь пишет каждый день, я так рада.

— Погоди минутку, — ответила Анна.

Они стояли у каминной полки, как это часто бывало, когда они болтали в этой комнате. Анна отошла к окну и поглядела сквозь неожиданные слезы на солнечную улицу.

— Что с тобой, дорогая? — спросила Гертруда с испугом в голосе.

Анна смахнула слезы и обернулась. Она чувствовала себя глубоко несчастной оттого, что приходится выполнять ужасную роль чуть ли не обвинителя или судьи, и от своей утраты, и от надвигающегося полного одиночества, которое вдруг окружило ее клубящимся белым туманом. Неужели то, что должно теперь произойти, отнимет у нее и Гертруду?

— Анна!

Гертруда подошла к ней и потянулась обнять, но Анна остановила ее.

— Это из-за Тима.

— Он заболел, ранен, с ним что-то случилось и никто не сказал мне?..

— Нет, он здоров, и с ним ничего не случилось. Послушай, Гертруда, может, за этим ничего не стоит, ничего совершенно, но Манфред, Мозес и Граф считают, что я обязана кое-что рассказать тебе, хотя, возможно, ты уже все или частично знаешь…

— Ты о чем?

Лицо Гертруды застыло, стало морщинистым, почти безобразным.

— Давай присядем, — сказала Анна. Она села на диван, а Гертруда придвинула себе кресло.

— Быстро, рассказывай, что…

— Ну что ж… у Тима долгие годы была постоянная любовница, надеюсь, ты знаешь о ней, Дейзи Баррет.

Гертруда колебалась, не ответить ли: «А, Дейзи, да, конечно!» — но настоящий страх и ужасное выражение обреченности на лице Анны заставили ее сказать правду.

— Нет.

Анна вздохнула.

— То, что я говорю тебе, — слухи, но есть и кое-какое подтверждение этому. Говорят… Тим по-прежнему встречается с этой женщиной или встречался до недавнего времени, и… говорят, они задумали следующее: Тим женится на богатой женщине, и они будут продолжать жить вместе на ее деньги.

Гертруда, не отрываясь, смотрела на Анну. Потом лицо чуть смягчилось. Но взгляд остался напряженным.

— Я думала, ты хочешь рассказать мне что-то серьезное.

— Разве это не серьезно?

— Нет. Ты рассказываешь слух, басню. Что это? Такого не может быть, это просто бред сумасшедшего.

— Я тоже сперва так подумала, но, кажется…

— Тим любит меня, мы все время вместе.

— В данный момент вы не вместе.

— Ты что, намекаешь?.. Анна, то, что ты говоришь, — ужасно, мерзко. Где ты подхватила эту чушь, это непотребство?

— Объясняю, — продолжила Анна. Она теперь была спокойна, холодна, никаких слез. — Ты слышала о человеке по имени Джимми Роуленд?

— Да, Тим упоминал о нем, они снимали вдвоем мастерскую, но видеть я его не видела.

— Эд Роупер встретил его в Париже, и тот рассказал ему, что Тим жил с этой девицей, Дейзи Баррет, много лет до того, как якобы влюбился в тебя, и встречается сейчас, и они задумали, что Тим женится на деньгах и их связь продолжится после этого.

— Это неправда, Анна, я знаю, что неправда. Ты говоришь, «якобы влюбился в меня». Он действительно влюбился, он действительно влюблен сейчас, в таких вещах невозможно ошибиться! У Тима, наверное, были когда-то давно любовные интрижки… то есть безусловно были, он много мне такого рассказывал… тут какая-то путаница. Эта женщина существует, кто-нибудь видел ее?

— Да, — сказала Анна. — Я виделась с ней вчера.

— Боже!.. И?..

— Она сказала, что такой план у них был и что она продолжает встречаться с Тимом. Конечно…

— Анна, Анна, ты слишком долго пробыла в монастыре, ты не знаешь, что люди лгут. Зачем же верить женщине, которая, может быть, завистливая, мстительная истеричка, да кто угодно? Абсурд. Но что все это значит, почему ты это делала за моей спиной… мне это очень не нравится…

— Прости, — ответила Анна, — и, разумеется, люди лгут. Но что нам делать? Мы не можем просто игнорировать слух, когда…

— Мы… сколько вас, кто проверял эту сплетню, обсуждал ее? Ты сказала: Манфред и Граф… Нет, какой кошмар, можно сойти с ума…

Гертруда вскочила с кресла и подбежала к окну, как Анна прежде. В отчаянии она смотрела на улицу, словно ища помощи в мире, который ничего не ведал о ее беде. Запустила пальцы в волосы, потерла пылающее лицо, потом вернулась к камину и стояла, глядя на подругу. В руках она непроизвольно вертела фарфорового виолончелиста с каминной полки.

— И еще Мозес, — добавила Анна. — Надо что-то делать. Они решили, что мне следует все рассказать тебе, просто рассказать. Да, и, разумеется, знает Эд Роупер, а он, возможно, сказал одному-другому. Мозес услышал об этом от кого-то еще.

— Проклятый Эд Роупер! Значит, кто угодно может знать… а это ложь, грязная ложь… Анна, как у тебя язык повернулся…

Анна выдержала горящий, злой взгляд Гертруды. Она подумала, отчасти успокаивая себя, что Гертруде случившееся крайне неприятно, ей неприятно терять лицо, она еще не верит в это, но ее бесит, что другие могут поверить.

— Тут нет моей вины, — сказала Анна. — Я всего лишь посредник. Ты в конце концов неизбежно услышишь эту неприятную сплетню от кого-нибудь, так не лучше ли прежде услышать об этом от меня? Пожалуйста, не сердись так, дорогая.

— Я не «сержусь», как ты выражаешься! Я… у меня слов нет! Ничего не соображаю… Ты и Граф невероятно легковерны… но меня удивляет Манфред… И все равно я ничего не понимаю. Говоришь, ты видела эту женщину? Как ее зовут?

— Дейзи Баррет. Эд услышал эту историю от Джимми Роуленда, который, по твоим словам, друг Тима. Роуленд сказал, что Тим и эта женщина…

— Да-да, не повторяй, договорились, что Тим женится на мне, чтобы они могли жить припеваючи на мой счет! Анна, Анна, только подумай!

— Знаю, звучит абсурдно, — сказала Анна, не двигаясь с места и глядя на Гертруду. — Я не говорю, что это правда! Но что-то же породило этот слух. Та малость, которую мне удалось выведать, похоже, соответствует…

— Как ты нашла ее?

— Узнала адрес в пабе, в котором она бывает, Роуленд назвал Эду этот паб. Она сказала, что долгие годы была любовницей Тима, намекнула, что и сейчас ею является, и сказала, что такой план был… Конечно, она могла во всем лгать. У меня создалось впечатление, что кое-что тут правда. Но не лучше ли тебе спросить Тима? Если все это злонамеренная ложь, лучше будет немедля выжечь ее.

— «Выжечь» — неподходящее слово, — сказала Гертруда, которая даже в момент крайнего душевного волнения не могла удержаться от перенятой у Гая привычки делать замечания по поводу неточных выражений. Она как будто немного успокоилась. — Да, хорошо, я знаю, что твоей вины тут нет. Что она собой представляет?