Он закрыл дверь в гостиную, отыскал в темноте свой рюкзак и чемодан и, выйдя через дверь в арке, запер ее на замок. В спешке сборов он заметил треснутое окно в кабинете Гая. Ни он, ни Гертруда не удосужились сменить стекло. Не оглядываясь, он спустился по ступенькам террасы, прошел по гравийной дорожке до гаража, потом мимо канавы, из которой он наблюдал за миссис Маунт, пудрившей лицо, потом по кочковатому подъезду дошел до дороги и направился в деревню. Дневной зной спал, и теперь прохлада и свет ясного вечера, казалось, шли от самой земли.

Что-то на обочине дороги привлекло его внимание. Это был коричневый бумажный пакет и расплывшиеся остатки дюжины яиц, которые этим утром вывалились из багажной корзинки, когда они с Гертрудой второпях перетаскивали велосипед через насыпь. Тим постоял, глядя на вязкое месиво, уже облепленное насекомыми. Вид у месива был странный и почему-то волнующий. Не разбив яиц, омлета не сделаешь, подумалось Тиму. Да, разбитые яйца есть, но нет омлета! И он пошел дальше.

В деревне, зайдя в маленькую гостиницу, чтобы снять комнату, он с удивлением увидел, что его тут хорошо знают, что он тут даже популярен. Кто это сказал ему, когда-то давным-давно, что «всякий любит художника»? Ах да, Гертруда! Хотя он никогда никого не видел, оказалось, многие видели его, когда он раскладывал свой стульчик то там, то здесь, среди скал или в оливковой роще, и le peintre anglais, [99]по всеобщему мнению, был примечательным дополнением к местному пейзажу. Сердечность, с которой его встретили в гостинице, отличная комната с видом на château, [100]несколько стаканчиков кира [101]в кафе перед обедом, деньги в кармане; смятенным умом он понимал, что всего этого было достаточно для счастья, но счастливым себя не чувствовал. Этот идиотский, отвратительный ланч. Он и Гертруда во все его время едва взглянули друг на друга. Не удалось увидеться с ней наедине, он не осмелился даже попытаться. Когда она сидела в машине Манфреда, казалось, ее увозят насильно, похитили, и он потерял ее. Что Гертруда будет думать, когда после путешествия с Манфредом и миссис Маунт (они могут даже сделать остановку в Париже) вернется на Ибери-стрит? Что она сможет еще думать, как не то, что на время сошла с ума?

Тим пообедал в гостинице. Обед был превосходен. Отличное вино помогло Тиму обрести надежду. Возможно, все еще будет хорошо. Гертруда спасет его, как в книжках добродетельные женщины спасают мужчин-грешников. Он вновь вспомнил об «открытой достойной жизни» и «новой невинности и новом начале». И даже вопрос, который он задал себе — не зависят ли эти вещи в конечном счете от наличия денег, — не подействовал на него угнетающе, по крайней мере в тот вечер.

— Ну и как ты? — спросила Дейзи. — Вернулся наконец к своей старушке Дейзи. Думаю, твой французский пассаж слишком хорош, чтобы быть правдой.

— Я тоже так думаю, — ответил Тим.

— У меня так и не получилось сдать квартиру, сделка сорвалась.

— Я тоже не сдал.

— Всегда одна и та же история. Значит, большая Берти устроилась там на лето с мужественным Манфредом и Змеей из Пимлико. [102]Ничего удивительного, что ты слинял. Хотя это подло с ее стороны, после всех ее обещаний.

— Она может скоро вернуться, не знаю… я просто… подумал, что… зайду еще раз.

Надежды Тима улетучились вместе с приятным воспоминанием об обеде в гостинице. Утром он проснулся вновь несчастным и с неистовым желанием мчаться вдогонку за Гертрудой. Поездом и самолетом он вернулся в Лондон и прямо из Хитроу позвонил в квартиру на Ибери-стрит. Никто не ответил. Гертруда, конечно, еще не приехала. Тим вернулся в студию над гаражом. В ней было сыро и холодно. Небо над Лондоном было серым. Он сел на свой матрац на полу и застонал от отчаяния. Потом бросился на улицу, к телефонной будке. Он звонил снова и снова. Ответа не было. Может, Гертруда сидит дома и слушает, как звонит телефон?

На другое утро (трубку по-прежнему никто не поднимал) он решил пойти к Дейзи. Ни у нее, ни у него телефона не было, так что он просто заявился к ней около полудня и застал ее в постели, пьющей вино.

Квартирка Дейзи состояла из одной комнаты с раковиной и газовой плитой за решетчатой перегородкой. Ванная комната в коридоре, одна на несколько жильцов. Комната была довольно большая, с немытым окном, за которым виднелись дерево, стена и узкая полоска неба. Голубые стены комнаты Дейзи иногда украшала постерами, прикрепляя их скотчем. Какие-то из них постоянно отклеивались и свисали со стены, как флаги. На каминной доске и подоконнике, среди грязных стаканов, косметики и пыли, стояли цветы в горшках, оставленные Дейзи друзьями, покидавшими Лондон. Она никогда не отвергала эти дары, даже какой-то безымянный росток, который однажды зацвел, но это случилось единственный раз. Тим, обычно испытывавший симпатию к растениям, не любил этих заморышей в горшках. Он чувствовал, что наилучшим выходом для них была бы эвтаназия. Квартира сдавалась «с обстановкой», но мебели было немного. Несколько незастекленных полок, на которых стояли книги Дейзи, большей частью романы, но среди них и парочка по оккультизму и мистическим учениям. Когда-то она увлекалась чтением, но теперь забросила. Был еще комод красного дерева, приличной работы, но дряхлый и весь в пятнах, дешевый сосновый платяной шкаф, колченогие табуреты, чудовищное кресло, у окна крепкий стол, покрытый скатертью, за которым Дейзи писала (пользуясь машинкой) свой роман, и диван-кровать, на нем сейчас и лежала Дейзи, рядом на полу двухлитровая бутыль вина и стакан. На решетчатой перегородке висела яркая подставка под пивную кружку.

Едва войдя, Тим принялся, как всегда, прибирать в комнате. Подобрал с полу одежду Дейзи, свернул и что-то положил на кресло, что-то убрал в шкаф. Собрал отовсюду тарелки и стаканы и сунул в раковину, отмокать. Из раковины несло прокисшим молоком, а вся комната провоняла спиртным и грязной одеждой. Горячей воды в квартире не было.

Дейзи была в рубашке и халате. Перед неожиданным появлением Тима она подкрасилась, подведя черные брови, ресницы и скорбно опущенные губы. Смотрелась она недурно, хотя и гротескно. Короткие блестящие темные волосы причесаны, и седины не так уж много. Глаза блестят. Она была рада видеть Тима.

И несмотря ни на что, вопреки раю и аду, Тим тоже был рад видеть ее. Привычка говорить — великое дело. Годы, годы и годы разговоров с Дейзи, лежащей рядом. Среди обуревавших его чувств он не мог не выделить знакомой утешительной радости возвращения. Он возвратился, чтобы рассказать Дейзи о своих приключениях, как всегда делал это после долгого отсутствия. Но боже, думал он про себя, что же ему делать! Никакого плана у него не было. Он не собирался видеться с Дейзи, пока не увидится с Гертрудой. Предположим, Гертруда даст ему отставку. Тогда нельзя вообще ничего говорить Дейзи. Все останется как прежде. Останется ли, сможет ли остаться? В любом случае разумнее ничего не рассказывать ей сейчас. Кто знает, что готовит будущее? Он пришел к Дейзи по глупости, по слабости, просто потому, что чувствовал себя несчастным, просто выпить с ней, просто оттого, что он в Лондоне, а Лондон означал Дейзи. Просто потому, что дорога к ее двери была знакомой, притягивавшей, как магнитом.

— Ты потолстел, — сказала Дейзи, — это тебе идет. То есть ты как был щепкой, так и остался, только не выглядишь изможденным и недокормленным. И до чего загорел, никогда не видела столько веснушек, ты прямо как пятнистая собака! Какая там была погода?

— Отличная.

— А здесь мерзкая, как всегда. Дожди не прекращаются, и, похоже, скоро опять зарядит, пропади все пропадом! Черт, стакан опрокинула! Налей мне, парень, и себе тоже. Я скучала по тебе. А ты скучал?