— Ну, вот я и этого лишился, — горько усмехнулся Артур. — Теперь я никто, и любая девка может попрекать меня низким происхождением и водить вокруг пальца. Но отчего же вы так долго таились, сэр? Почему ранее не открыли мне глаза на ее ложь?

Гастингс решил слукавить, дабы не упоминать о вмешательстве епископа Винчестерского. Поэтому сказал, что до последнего надеялся, что Артур сам все вспомнит и ему не придется играть столь непривлекательную роль обличителя.

— Ничего я не могу вспомнить! — с неожиданной злостью признался Артур.

«Это-то тебя и спасает, друг мой», — подумал тамплиер. Он уже знал, что Юстас прибыл в Лондон, и будет совсем некстати, если к Артуру начнет возвращаться память и он захочет разыскать Милдрэд Гронвудскую.

Гастингс заговорил о другом. Напомнил, что отряд в Святую землю отбывает со дня на день и Осто де Сент-Омер совсем не против, чтобы к нему примкнул Артур. Правда, он так и не принес положенного обета, поэтому поедет не как рыцарь ордена Храма, а в звании сержанта. А там, в Святой земле, если он проявит себя, то вполне может стать одним из орденских братьев.

— Ибо в Палестине все по-другому, — негромко сказал рыцарь, и даже в полумраке Артур различил, какими мечтательными и ясными стали глаза храмовника. — Там проявляются лучшие качества, там люди сражаются за веру, там они становятся ближе к Небу, и это спасает их от мелких дрязг и суеты. Лучшие из лучших встают плечом к плечу, и нет уже сомнений, а есть лишь уверенность в своем деле, есть стремление отстаивать то, что для них свято, и в душах расцветает все самое лучшее, что вложил в них Господь.

Он повернулся и увидел, как внимательно смотрит на него Артур.

— Я говорю тебе все это, мой мальчик, потому что знаю: ты рожден не для простого удела. В тебе есть сила, есть талант воина и стремление возвыситься. Если ты пойдешь по предложенному мною пути, то однажды — вспомнишь ты прошлое или нет — тебе удастся найти себя. И когда надумаешь возвратиться, никто уже не скажет, что ты недостойный. Ты будешь смотреть на людей открыто, не страшась обмана… и не прибегая ко лжи.

Последние слова Гастингс произнес совсем тихо, ибо пока что Артур являлся в их глазах самозванцем. Но он был одарен, умен и готов для войны. В Святой земле нуждались в таких воинах. И когда юноша поблагодарил своего покровителя за доверие и сказал, что это лучшее, на что он в своем положении мог рассчитывать, сэр Ричард понял: Артур еще покроет свое имя славой.

Из церкви они вышли вместе и с гордо поднятыми головами.

Зима в том году выдалась снежная. Снег выпал еще до Рождества, но начал таять, потом опять сыпал крупными непрекращающимися хлопьями, и вновь наступала оттепель. Погода стояла сырая и промозглая, небо нависало темными тучами, а земля хоть и казалась светлой, но была мокрой и грязной. Безрадостная картина. И так же безрадостно было на душе у Милдрэд.

Юстас постарался со всеми удобствами поместить свою возлюбленную в королевской крепости Тауэр. Она была принята в окружение короля, ей оказывали почести, но за ее спиной шептались, дескать, вон какая участь постигла самую завидную невесту Англии. И хотя Юстас говорил, что объявляет саксонку своей женой по старому датскому праву, люди все равно считали, что она обесчещена и ее высокое положение зависит лишь от того, как долго она сможет удерживать у своего подола королевского сына.

Что же касается самой Милдрэд, то она сохраняла невозмутимость. А еще она полюбила уединение. Молодая женщина часами просиживала в одиночестве, раздумывая о своей судьбе и вспоминая свою самозабвенную любовь к бродяге Артуру. Эти воспоминания порождали в ней глухую злость. Как она могла полюбить такого? Родители всегда учили, что она должна выбрать благородного человека, они готовы были пойти ей навстречу, но с условием, что ее выбор будет разумным. Она же поступила, как глупая, доверчивая гусыня, избрав среди всех поклонников самого недостойного. А он в итоге предпочел ей другую. Почему же Милдрэд должна страдать, если, как оказалось, вся их с Артуром любовь была только притворством? Но он сумел убедить Милдрэд в своей преданности, выставил себя ее единственным защитником, добился ее доверия, и для нее исчезли все сословные различия, и она, будто околдованная, мечтала только об этом обаятельном пройдохе. И это при том, что она видела, как он умеет располагать к себе людей: аббатису Бенедикту, графа Херефордского, Генриха Плантагенета. Но Плантагенет уехал, а хитрец Артур решил, что сможет поправить дела путем брака на знатной девице. Когда же и это не сложилось, он просто вернулся к женщине, которая была очень хороша собой и подходила ему по духу, — такая же беспринципная авантюристка. Ну и Бог им судья! Милдрэд вычеркнет их обоих из своей жизни. И будет жить дальше. Как? Тут она не вольна была решать.

Ее попытки умереть были пресечены, а сил на новые у нее не осталось. Милдрэд даже пыталась убедить себя, что для нее все закончилось относительно хорошо: она не стала женой низкородного обманщика Артура, ибо тогда она жила бы во лжи, день ото дня замечая, как рушатся ее надежды, открывая, как обманулась сама и обманула близких. Юстас хотя бы был сыном короля. Так что она могла утешиться тем, что все-таки живет со знатным человеком, который чтит ее и изо всех сил старается украсить ее жизнь.

Порой, думая о принце, девушка пыталась возродить былую ненависть к нему, но ощущала только тоску. Увы, теплое лето ее надежд на счастье кануло в прошлое. Пришла зима, и Милдрэд, убаюканная этой серой стылостью, будто засыпала в ней, как засыпает трава под снегом. Ей казалось, что так будет всегда. И самое удивительное, как выяснилось, так тоже можно было жить.

Принц Юстас рвался выполнять все ее прихоти, он одаривал Милдрэд, стремясь вызвать ее расположение, и требовал от короля и королевы признать свою избранницу как члена королевской семьи. И король с королевой, чувствуя свою вину перед дочерью гронвудской четы, старались держаться с ней приветливо, однако и они терялись, когда Милдрэд смотрела на них своими холодными эльфийскими глазами. И это при том, что король всегда относился к ней с исключительной добротой, а королева даже отметила, что влияние Милдрэд пошло ее сыну на пользу: Юстас стал не таким мрачным и нелюдимым, стал сдерживать свои вспышки гнева, даже внешне он выглядел лучше, ибо Милдрэд настояла, чтобы принц отпустил бороду и усы, и таким образом удалось скрыть покрывавшие нижнюю часть лица гнойную сыпь и застарелые шрамы от нарывов. Но, несмотря на всю свою любезность, король и королева невольно стали избегать Милдрэд. И когда Юстас сказал, что они с Милдрэд переедут в Винчестер, венценосная чета вздохнула с облегчением.

В середине февраля беременность Милдрэд уже стала заметной, и ей удалось избежать постельных обязанностей под предлогом, что это может повредить ребенку. К тому же из Франции пришло известие, что Юстасу необходимо уезжать. Для Милдрэд это была желанная весть, и она даже согласилась выйти проводить его на галерею в винчестерском замке.

Февральский день был серый и унылый. Милдрэд стояла у прорубленного в толще старого замка окна и наблюдала за суетящимися во дворе грумами, смотрела на уже взнузданных лошадей и проверявших амуницию солдат. Было промозгло, опять таял снег, и старая столица королевства утопала в серой туманной дымке. И если на крышах домов, колокольнях и башнях большого Винчестерского собора и окрестных монастырей с их причудливыми выступами еще оставались нетронутые шапки снега, словно роскошная горностаевая оторочка, то внизу образовалось сплошное грязное месиво.

И там был Юстас. Укутанный в дорожный длинный плащ с привычным черным капюшоном, он восседал на своем караковом жеребце. Отдавая приказы, Юстас то и дело поглядывал на окошко, у которого стояла Милдрэд. Она заставила себя помахать ему рукой, а потом развернулась и ушла. Довольно с нее торчать на холоде. Ее руки озябли, несмотря на двойные шелковые перчатки, а носик покраснел — не хватало еще простудиться.