— О да! Ты горазд убивать родню. Убил моего отца, из-за тебя погибла моя мать. Осталась только я. Но я тебе не по зубам, Хорса! Юстас не пощадит тебя, если ты хоть пальцем тронешь меня. Ибо я для него важна, а вот ты… Я слышала, что он опять приблизил к себе Геривея Бритто. Странно, что принц не велел его казнить после того, как он сдал Малмсбери. Впрочем, Юстас сейчас не волен казнить и миловать, как ранее. Он должен держаться за каждого из оставшихся верными короне лордов. К тому же Геривей неплохой полководец. Куда лучше какого-то болотного сакса Хорсы, которого даже земляки не пожелали признать. Возможно, кто-то из них и ранил тебя, чтобы больше не лез в их земли со своими подстрекательскими речами и бесконечной самоуверенностью.

Похоже, ее последнее предположение было верно, так как Хорса вдруг глухо застонал и опустил свою лысую голову. Милдрэд не испытывала к нему жалости, ее глаза остро блестели, когда она продолжила:

— И вот что интересно: что будет с тобой, когда из-за ранений ты больше не сможешь служить Юстасу? Куда денешься, когда королевский сын взашей прогонит своего верного пса?

По всей вероятности, и этот ее выпад попал в цель, так как Хорса вдруг задохнулся, как будто всхлипнул. Потом поднял руку и показал ей на перстень с большим желтоватым камнем.

— Видишь это, девка? Смотри вот сюда.

Он вдруг отвернул камень, и под ним она увидела какой-то бурый порошок.

— Быстро и без особых мучений. Так мне сказали. И если я пойму…

Тут его голос дрогнул. И хоть рот с оттянутым шрамом уголком кривился в подобии улыбки, в глазах Хорсы плескалась настоящая боль.

— Если пойму, что прожил жизнь зря, то я не побоюсь проглотить это.

Милдрэд уже хотела сказать, что пусть Хорса отравится прямо сейчас, что его жизнь прошла напрасно, но она промолчала. Что-то в облике Хорсы остановило ее. Он выглядел жалким и гордым одновременно, казался несчастным и подавленным, хотя и пытался держать себя в руках. И вопреки всей своей колючей ненависти к нему она ощутила что-то похожее на сострадание.

— Не делай этого, Хорса, — негромко сказала Милдрэд. — На твоей совести немало прегрешений, так не усугубляй все это еще и грехом самоубийства.

Хорса вздрогнул и поглядел на нее так, словно только сейчас рассмотрел. Милдрэд стало неприятно, что он заметил ее жалость. Она постаралась отвлечься, но вдруг поняла, что сама не может отвести глаз от яда в его перстне. Быстро и без особых мучений, сказал он.

— Дай лучше мне. — Она протянула руку.

Но Хорса вдруг резко ударил ее по пальцам. Коротко хохотнул, не в силах унять нервную дрожь. И стал подниматься, тяжело опираясь на костыль. Но задержался и сверху вниз посмотрел на нее.

— На твоей душе тоже немало грехов, Милдрэд Гронвудская. Так не усугубляй это еще и грехом самоубийства.

Он уходил, опираясь на костыль, но, почувствовав, что она смотрит ему в спину, взял костыль наперевес. Шел, сильно припадая на одну ногу.

— Вижу, дядя с племянницей опять поссорились? — услышала Милдрэд подле себя елейный голос Генри Винчестерского.

— Так, очередная семейная ссора. О, только не начинайте меня опять увещевать, ваше преподобие.

Она хотела уйти, но неожиданно вернулась и взяла руки епископа в свои.

— Хочу поблагодарить вас, преподобный, за внимание к моему Вилли. Я видела его и признательна, что вашими заботами малыш в полном порядке.

— А я доволен, что вы наконец-то назвали его своим, дитя мое.

И он почти по-отечески поцеловал ее в лоб. Да, жизнь в семье монарха, пусть и не на законных основаниях, сблизила Милдрэд с представителями дома Блуа. И она стояла и слушала, что епископу и впрямь нравится Вилли, такой живой и подвижный, такой умненький, так рано научившийся говорить. В отличие от своего отца Юстаса — тот до семи лет не разговаривал. Но Вилли вообще мало похож на Юстаса. А вот старики говорят, что, если малыш кого и напоминает, так это Вильгельма Завоевателя. Что ж, доброе предначертание для мальчика. Хотя сам Генри считает, что Вилли скорее похож на Генриха Плантагенета, троюродного брата Юстаса. Странно порой проступает родственная связь в потомках великих людей.

Однако то, что Вилли действительно схож с мальчишкой Плантагенетом, отметила и Милдрэд. Так вот кого он ей напоминал! Смешно. Смешно и нелепо. Но уж на все воля Господня. Об этом она и думала, когда ближе к вечеру отправилась в Сити, чтобы прикупить тканей на одежду для сына. Ей было приятно этим заниматься. Ее мальчику нужна легкая одежда, ибо июнь и впрямь был жарким. Даже в самом Сити, среди старых стен, было душно, прохлады от реки совсем не ощущалось, а вот на западе все больше сгущались тучи, предвещая грозу. И среди этой духоты запахи города — древесного угля, бродивших среди домов свиней, поднятой множеством ног пыли, кузниц и кожаных мастерских, стряпни и солода в квартале, где варили пиво, — чувствовались еще сильнее.

Несколько легче стало, когда Милдрэд оказалась на рынке в Чипсайде. По сути Чипсайд был не рыночной площадью, а широкой магистралью, где обычно проходили народные гулянья и торжественные выезды. Это в старину тут была барахолка, отчего и произошло название Чипсайд — «дешевая сторона». Но нынче здесь все выглядело по-другому: это была одна из немногих мощенных камнем улиц столицы, на которой высились красивые дома богатых торговцев, а по центру прохода располагались источники с питьевой водой, так называемые фонтаны.

Милдрэд отправилась в город пешком, отказавшись от портшеза и желая пройтись, потому что стояла сухая погода. И, как всегда, позади нее двигались вооруженные охранники, которые терпеливо ожидали, пока госпожа заходила в лавки, присматривалась к тканям, а затем служанка Джил укладывала в корзины выбранные ею штуки льняного и хлопкового сукна. Они уже покидали одну из лавок, когда Милдрэд услышала, как жена торговца спросила у супруга: кто это сделал такую большую покупку перед самым закрытием их лавки? И тот ответил:

— Ты что, не узнала ее? А я так сразу, хоть она и куталась в накидку. Это шлюха принца Юстаса, саксонка, возжелавшая, чтобы он развелся со своей венчанной супругой и надел на ее голову корону Англии.

Джил заметила, как вздрогнула ее госпожа.

— Не слушайте вы этих дуралеев, миледи. Плетут невесть что. Этим лондонцам только бы поболтать, совсем стыд потеряли. А теперь давайте поторопимся, а то вон и туча надвигается, и колокола уже созывают верующих на мессу.

Но Милдрэд велела служанке отправляться с покупками в Тауэр, сказав, что хочет посетить могилу отца в церкви Темпла.

Она шла неспешно. Ей не хотелось присутствовать на мессе, и она решила прийти в храм по ее окончании и преклонить колени перед гробницей Эдгара, пожаловаться ему… В тот вечер Милдрэд долго стояла подле его надгробия, признавалась, что и впрямь стала шлюхой, что смирилась с жизнью во грехе, а ее стремление разрушить брак Юстаса с Констанцией было вызвано тем, чтобы навредить пленившему ее принцу, но отнюдь не из желания стать его женой. Ибо она никогда не предстанет у алтаря с человеком, разрушившим ее жизнь и послужившим причиной гибели ее родителей. Она скорее умрет… Если решится на это.

Тот, кто уже почти был за гранью, знает, как тяжело повторить эту попытку. Снова идти навстречу постыдной смерти самоубийства, уничтожать свою душу, ибо самоубийцам никогда не будет надежды на спасение в иной жизни. Может, поэтому Милдрэд даже Хорсу пожалела, поняв, как он близок к этому. А он испугался за нее. Как странно…

Молодая женщина слышала, как за стенами церкви разыгралась гроза, как грохотал гром, видела, как в узких, забранных витражами окнах отражались всполохи молний. В церкви, кроме нее, уже никого не было, огни не горели (Милдрэд смутно помнила, как их гасили, пока она стояла на коленях подле надгробия), и теперь свет шел только от двух высоких свечей у алтаря. В полумраке здесь было даже жутковато: со стен призрачно выступали каменные маски демонов из ада, казавшиеся особенно безобразными при вспышках молнии. Но Милдрэд не было страшно тут, подле могилы отца.