— Не хочу я уходить к Финну, — я невольно возвысила голос. — Почему вы считаете себя вправе коверкать людям жизнь? Вам не приходило в голову, что Хэмиш и я тоже что-то чувствуем?

Марина вперила в меня свои фарообразные глаза.

— Никогда бы я не стала надоедать человеку, который меня терпеть не может, — у меня для этого слишком много гордости, в отличие от вас.

— Да замолчите вы обе, — сказал Бастер.

Мы молчали, но мне казалось, что стук моего сердца слышен на весь лес.

Вдруг над вершинами сосен взмыли голуби, и раздался оглушительный треск ружей. Было такое впечатление, что нас настигла гроза, только вместо капель дождя с неба падали голуби. Оглушительная стрельба длилась минуты три.

Некоторым птицам удалось спастись, но многие валялись на земле. Стрелки кинулись отыскивать свою добычу. Вокруг, под окрики хозяев, носились собаки. Алексей стоял гордо, держа по две птицы в каждой руке. Стрелки обсуждали успехи и неудачи друг друга. Вальтер Скотт ринулся ко мне. Пасть его была набита перьями.

— Тут еще должны быть, — сказал Бастер, исчезая в кустах. Минутой спустя его большая красная физиономия вынырнула снова.

— Рори, пойди сюда на минутку, — позвал он тихо.

Рори, сопровождаемый Вальтером Скоттом, скрылся в зарослях.

Прошло совсем немного времени, и он снова появился с землисто-серым лицом, трясясь как осиновый лист.

— В чем дело, дорогой? — подбежала к нему Марина. — Что случилось?

— Хэмиш, — проговорил Рори. — Несчастный случай. Выстрел в голову. — Лицо его внезапно искривилось, как у собирающегося заплакать ребенка. — Не ходи туда, Марина. Это ужасно.

Вскрикнув, Марина бросилась в кусты к Бастеру.

Рори исчез в противоположных зарослях. Я услышала звуки судорожной рвоты.

Несколько секунд спустя появилась Марина. Она была в истерике.

— Вот видите, видите, — орала она на меня. — Рори убил его, убил ради меня, потому что Хэмиш не отпускал меня. Вы видите теперь, кого он любит?

— Не дури, Марина, — сказал, выходя из зарослей, Бастер. — Разумеется, Рори его не убивал, бедняга покончил с собой.

Появился Рори, ему удалось вернуть себе более или менее уравновешенное состояние.

— Я не убивал его, — сказал он, когда Марина кинулась к нему, — клянусь тебе, я не убивал его.

— Тогда это моя вина, — рыдала она, — я толкнула его на этот шаг, я сказала ему, что ненавижу и презираю его. О Рори, Рори, я никогда себе этого не прощу.

Я отвернулась. Я не могла вынести того, с какой нежностью он обнимал ее, гладил ее волосы, уговаривал ее успокоиться. Вдруг раздался какой-то страшный душераздирающий вой: все вздрогнули. Только спустя минуту стало ясно, что это воет рыжий сеттер Хэмиша.

— Ему одному он был небезразличен, бедняга, — сказал Рори.

Я совсем не помню, как мы возвращались.

Рори проводил меня домой. Он был в ужасном состоянии, его всего трясло. Войдя в дом, он налил себе виски и, не разбавляя, выпил одним глотком.

— Послушай, я должен поехать к ней.

Я автоматически кивнула.

— Да, конечно.

— Я боюсь, она совсем с катушек сойдет. Я чувствую что-то вроде ответственности. Ты понимаешь?

— Да.

— Хочешь, поедем вместе?

Я взглянула на него в последний раз, охватив этим взглядом все и ощутив сразу многое: коричневое меховое покрывало на софе, желтые подушки, его золотистый вельветовый пиджак, темные волосы и смертельно бледное лицо, запах краски, свое беспредельное отчаяние. Я покачала головой.

— Мне лучше остаться.

— Я недолго, — сказал он и вышел.

Значит, Хэмиш все-таки любил Марину. Что она такое сказала сегодня? Что она никогда бы не стала навязываться человеку, который ее не выносит.

Стало быть, кончена игра, которой не стоило бы и начинаться. Благородством чувств я не отличаюсь, но проигрывать умею.

Второй раз за два месяца я уложила вещи. У меня и в мыслях не было идти к Финну. Я ему нравилась, но он меня не любил. Не любил в том смысле, в каком понимал любовь Рори. И если Рори не для меня, то замены мне не нужно.

Я оставила ему записку.

"Дорогой!

Хэмиш дал свободу тебе и Марине. Я собираюсь поступить так же. Будь счастлив и не пытайся меня разыскивать.

Эмили".

Холмы Иразы окутал туман. Лежавшие между ними озера походили в лунном свете на стальные и серебряные медальоны. Легкий прохладный ветерок шуршал вереском. Я спустилась по узкой тропинке к парому. Он был последний в этот день и почти пустой. Я стояла на палубе, глядя, как исчезает вдали замок и с ним все, что я больше всего любила на земле, пока его очертания не исчезли в дымке тумана. Или это были мои слезы?

Я не помню, как я прожила следующие десять дней. Я не могла ни есть, ни спать, я только лежала, уставившись в потолок сухими глазами, как раненое животное, сломленная ужасом и отчаянием.

Я подумывала, не поехать ли мне к родителям и не позвонить ли Нине, но я не могла пережить выражений сочувствия, всех этих «я тебе говорила», «мы всегда знали, что он такой» и «ты должна взять себя в руки». Я знала, что рано или поздно мне придется вернуться к жизни, но пока мне не хватало мужества встретиться со всеми ими и пережить горькое разочарование, ожидавшее меня при известии, что Рори им не звонил и не пытался меня найти.

А с чего бы он стал меня искать? Он скорее всего безгранично счастлив с Мариной. Я сходила с ума, воображая их вдвоем. Мое подсознание разыгрывало со мной фокусы. Каждую ночь мне снился Рори, и я просыпалась в слезах. На улице при виде высоких стройных брюнетов я устремлялась за ними с замирающим сердцем только для того, чтобы с горечью отшатнуться, увидев незнакомое лицо.

Я надеялась, что со временем мне станет легче, но мне становилось хуже. Я не представляла себе, что попаду прямо в пышным цветом распускавшуюся лондонскую весну. Она намного опережала весну шотландскую. За окном моей спальни, словно крылья херувимов, порхали бледно-зеленые листья платанов, бело-розовые вишневые деревья роняли свой цвет в высокую траву. Бархатные лиловые ирисы и колокольчики заполняли сады. Везде царила атмосфера буйного расцвета жизненных сил.

Разгуливавшие по улицам хорошенькие девушки в новых легких нарядах, свистевшие им вслед мужчины, обнимавшиеся на парковых скамейках парочки — все заставляло меня болезненно ощущать свою потерю.

Весь мир — всего лишь прах, когда в нем нет тебя.

Наступил и прошел день открытия выставки Рори. С героическим самообладанием я все время оставалась в гостинице, вместо того чтобы обосноваться в баре напротив галереи в надежде мельком его увидеть. Лицезреть его с Мариной было выше моих сил.

Я выползла на следующее утро, купила газеты и заползла обратно, чтобы прочитать их у себя. Рецензии были смешанные: одни критики его ругали, другие превозносили, но все были согласны в том, что явился новый талант. В газетах было несколько его фотографий; он выглядел угрюмым и надменным и невероятно красивым. Светская хроника величала его Нуреевым в живописи.

Утро я проплакала, пытаясь на что-то решиться. Потом управляющий принес мне счет, и я поняла, что у меня едва хватит денег его оплатить. На следующей неделе мне необходимо найти работу.

Я приняла ванну и вымыла голову. Вид у меня был жуткий — даже макияж не помог. Мне теперь и проституткой не заработать, уныло подумала я — самой приплачивать придется.

Оказавшись на Бонд-стрит, я почувствовала дурноту. Я вдруг вспомнила, что уже несколько дней ничего не ела. Я зашла в кафе и заказала омлет, но, когда я съела кусочек, меня чуть не вырвало. Бросив фунт в уплату, я выбежала на улицу. Поблизости находилось агентство, где в доброе старое время мне подыскивали работу. Я вновь попала в знакомый комфортабельный, в коврах и цветах, мир, который, как я думала, я покинула навеки. Меня попеременно бросало то в жар, то в холод.

Директор агентства Одри Кеннвэй согласилась принять меня. На ней было безупречное, совершенно жуткого вида желтое платье и жакет. Она окинула меня любопытным взглядом сильно подведенных глаз.