— Нет, — категорически отрезал Рори. — Уж в нем-то она меньше всего нуждается.

Он взял меня на руки и понес наверх.

— Ты надорвешься, — пробормотала я, когда он споткнулся на верхней ступеньке. Слава Богу, в больнице я порядком похудела.

Рори ногой распахнул дверь парадной спальни. В камине пылал огонь. Пурпурное покрывало на кровати было откинуто. Комнату заполнял аромат фрезий.

— Но эту спальню приготовили для Марселлы, — сказала я.

— Она может спать в другой, — Рори уложил меня на постель и начал расстегивать «молнию» на моем платье.

— Я сама, — проговорила я, запинаясь и отстраняясь от него.

Рори нахмурился.

— Ты меня так ненавидишь, что не терпишь даже моего прикосновения?

— Нет… я хочу сказать…

— Что ты хочешь сказать?

Напряжение становилось невыносимым.

— Я не могу объяснить.

Он пожал плечами.

— Будь по-твоему. Я возьму для тебя у матери пару таблеток снотворного.

Я села в постели, закрыв лицо руками. Мне было дурно. Как я могла объяснить ему, что стоит ему притронуться ко мне — и я пропала. Теряя последний рассудок от вожделения, я скажу ему, что люблю его, что жить без него не могу — все то, чего он на дух не выносит.

Снотворное Коко оказалось очень эффективным. Я проспала до полудня. Солнечные лучи проникали сквозь занавески, стояла тишина, нарушаемая только настойчивым пением дрозда да случайным щелчком клюшки по мячу для гольфа в саду.

В камине горел огонь. Аромат фрезий ощущался еще более явственно. Вальтер Скотт растянулся у меня в ногах. Какая миленькая комната, подумала я. Какое-то мгновение я пребывала в эйфории, порожденной снотворным, но постепенно события вчерашнего вечера просочились в мое сознание. Сначала появилась сестра Коко, а потом этот великолепный русский, оказавшийся отцом Рори, а потом до меня дошло, что Рори вовсе не брат Марины и ничего не может помешать им теперь пожениться и иметь кучу потрясающих детей. О Господи, извивалась я на подушках, плохи мои дела.

Что мне делать дальше? Прошлый месяц был не из легких. Рори и я не спали вместе, но по крайней мере посмеялись раз-другой, и, хоть он и не любил меня так, как Марину, он искренне старался как-то наладить наши отношения. И тут мне на память пришли вчерашние слова Марины: «Не будь он мой брат, он бы вас тут же бросил».

Я долго лежала с невыносимо тяжелым чувством, потом встала и отдернула занавеси. День был прекрасный, море сверкало, лиственницы покачивали бледно-зелеными ветвями на фоне голубого неба. Солнце согревало мои волосы, разглаживало легкие морщинки на лице, оставшиеся после ночи.

Я отошла от окна и замерла у зеркала, изучая свою фигуру. Единственной компенсацией за душевные муки была потеря веса. Я забыла на минуту все свое уныние, любуясь своим плоским животом, а потом втянула щеки и, приняв надменное выражение фотомодели, приподнялась на цыпочки.

— Очень мило, — раздался голос от двери, — ты еще когда-нибудь попадешь на обложку «Плейбоя».

Это был Рори. Зардевшись от смущения, я схватила полотенце, чтобы закрыться.

— Не надо, — сказал он, прикрывая дверь. Он казался в высшей степени довольным собой. Я с отчаянием подумала, уж не провел ли он ночь с Мариной.

— У тебя вид получше, — сказал он, подходя ко мне.

Я попятилась.

— Ради Бога, Эм, прекрати шарахаться от меня, как испуганная лошадь.

На нем был темно-синий свитер и старые джинсы, перепачканные краской; волосы ему взъерошил ветер: он был настолько хорош, что я почувствовала, как будто внутри у меня все растаяло. Я опустила глаза, чтобы он не прочел в них откровенного желания. Я так его жаждала, что мне пришлось поспешно залезть обратно в постель и закрыться по шею простыней.

— Вот умница, — сказал Рори. — Просто жалость вставать в такой прекрасный день.

— А где все? — спросила я.

— Бродят по дому полуодетые и жалуются на похмелье.

Он сел на кровать и закурил.

— Тебя дым не беспокоит или тебе все еще не по себе?

Я покачала головой, удивленная таким необычным вниманием.

— Как ты привыкаешь к своему новому… отцу? — Я слегка споткнулась на последнем слове.

Рори ухмыльнулся.

— Он мне нравится. Но вообще-то он подозрительная личность. Он уже пытался взять у меня денег взаймы. Что касается мужчин, у матери всегда был отвратительный вкус. Я рад, что он меня не воспитывал, а то сидеть бы мне сейчас в тюрьме для психов.

— А он действительно аристократического происхождения?

— Не думаю, признаки вырождения, правда, налицо, но насчет Петра Великого все это ерунда. Похоже, однако, что родословная у меня занятная. Тебя не шокирует, что муж у тебя незаконнорожденный?

— А тебя? — спросила я уклончиво.

— Ничуть. Я никогда не понимал, как я мог оказаться в родстве с Гектором. Его любимым художником был Питер Скотт. Осталось только утрясти один маленький вопрос с нашим поверенным. Имею ли я право на состояние Гектора?

— Тебя это беспокоит?

— Не особенно. Мне нравится идея жить впроголодь в какой-нибудь мансарде. — Он бросил на меня взгляд из-под опущенных ресниц. — А тебе?

— Я не пробовала, — сказала я осторожно. — Как отнеслась ко всему этому твоя мать?

— Так себе. Мне кажется, ситуация ее немного раздражает. Бастера и Алексея водой не разольешь. Рыбак рыбака видит издалека. Алексей, как все иностранцы, преисполнен благоговения к нравам и обычаям английской аристократии. Его цель в жизни, как и у Бастера, истребить как можно больше дичи. Он был так расстроен, узнав, что закончился сезон охоты на куропаток, что Бастер обещал взять его сегодня с собой пострелять голубей.

— А ты пойдешь?

— Почему бы и нет? Естественно, матери это не по вкусу. Она не только не обретает вновь бывшего любовника, но и теряет мужа. Алексей сейчас временно холостой, и они с Бастером могут чудесно поладить.

— Но он Бастеру в отцы годится.

— Быть может, так оно и есть.

Я расхохоталась. Рори взял меня за руку.

— Последнее время ты редко смеешься, Эм. Я думаю, нам надо поговорить.

Я выдернула свою руку.

— Так все говорят, — сказала я дрожащим голосом, — когда хотят сообщить что-нибудь неприятное.

— Я тебе порядком попортил кровь с тех пор, как мы поженились. Последние полгода тебе пришлось несладко.

Меня охватила паника.

— Пойди сюда, — сказал он просяще, — ну иди же ко мне. — Он протянул руки.

— Нет, — проговорила я с отчаянием. — Нет, нет, нет!

Я знала точно, что он намеревался мне сказать. Я так с ним несчастна, что, уж конечно, не захочу оставаться его женой, так что почему бы нам не разойтись полюбовно? Если бы он только ко мне прикоснулся, я бы разрыдалась.

— Значит, дело плохо?

Я кивнула, кусая губы.

— Финн Маклин заходил к тебе вчера, насколько мне известно, — сказал он без всякого выражения. — Ты его по-прежнему обожаешь? Ну говори же, я хочу знать правду.

Самообладание изменяло мне, глаза у меня наполнились слезами. В это время в дверь постучали.

— Убирайтесь, — рявкнул Рори.

Вошел Финн.

— Господи, — взорвался Рори. — Какого черта вы нас не оставите в покое? Чего вы сюда ворвались? Кто вас звал?

— Я пришел взглянуть на Эмили.

— Вы на нее и так нагляделись за последнее время.

— Она, между прочим, моя пациентка.

— С чего бы это, она вполне здорова!

— Это видно. — Финн, наклонившись, гладил Вальтера Скотта, громко стучавшего по полу хвостом.

— И не приставайте к моей собаке.

— Прошу тебя, Рори, — сказала я, — оставь нас на несколько минут.

— Ладно. — Рори направился к двери. — Но запомните, Финн, одно неосторожное движение, и я донесу на вас в комитет по врачебной этике, и вас лишат диплома. — Он хлопнул дверью так, что зазвенели стекла.

Финн поднял бровь.

— Что это за выходка?

— Он только что собрался со мной распроститься, а ты ему помешал. Ты слышал, что объявился его настоящий отец?

Финн кивнул.