Посредством блоков, гигантских серых прямоугольников, бетона на бетоне и всех этих бесконечных угловатых мест, можно быстро перемещаться из одной точки в другую. Люди живут везде, всюду жизнь. Солнце выжигает шероховатые стены. Древние и новые города помещают вас в гущу жизни; вы живете, как это описано в тысячах книг, теснясь друг на друге. Каждое слово воздействует, каждая фраза — череда воздействий того же порядка, каждая новость — час, или больше, или меньше, минута, десять, двенадцать секунд.

Над головой Матиаса назойливо вьются мухи, во дворе отчаянно вопит, срываясь на визг, ошпарившийся ребенок, а Матиас пытается работать — он пишет детективный роман. Ручкой, на бумаге в клеточку.

«Жозефима притормозила.

— Выйдешь здесь?

— О'кей, солнышко, — отвечает Дуг.

Он вылезает и тут же понимает, что совершил роковую ошибку.

— Лучше бы ты не валял дурака.

Красавица Жозефима вытащила инкрустированный серебром револьвер, чудо бельгийского оружейного искусства, и направила дуло прямо в живот Дугу.

Вот черт, подумал Дуг, теперь уже и бабы мечтают меня пристрелить. Что случилось с моей знаменитой сексапильностью?

— И что теперь? — криво ухмыльнулся Дуг. — Не забыла, у меня есть страховка.

— Надеюсь, достаточно солидная, иначе твоя вдовушка очень расстроится, — ответила Жозефима и спустила курок».

И Дуглас Дог умер, а может, не умер.

Но из множества окон по-прежнему открывается вид на зеленые виноградники с посиневшими от купороса листьями. Светит солнце, дети собирают улиток в маленькие корзиночки: брюхоногие укрываются в раковинах, доверившись плевочкам липкой пены, удерживающей их на веточках лавровых кустов. Террасы питейных заведений забиты до отказа: в «Лионском кафе» под красными балдахинами сидят и разговаривают люди.

Может, пойдем на пляж?

Официант, кружку пива. Кружку пива.

Кружку пива.

Билеты Национальной лотереи! Кто желает сорвать крупный куш?

Только не я, спасибо.

Официант, розового вина.

Конечно, мсье, уже несу.

Вот.

Сколько с меня?

Франк двадцать, мсье.

Держите, это вместе с чаевыми.

Да, мсье.

Спасибо.

Куда сядем, Жан?

Видел вчера Морена. Знаете, что он мне сказал?

Вот это номер.

Никогда. Это невозможно, совершенно невозможно.

Я потом пойду по магазинам мне чертову прорву всего нужно купить масло мясо ленту для халата…

Ну что, уходим? Официант?

Да какое ему, к черту, до этого дело, какое дело и что и что он же мне сказал… Ну что ему за дело, а?

Кафе очень красиво декорировано, все выдержано в темно-красных тонах, и столы, и стены; идеально круглые столы расставлены на тротуаре в геометрическом порядке, да так ровно, что в солнечные дни, при задернутой шторе с высоты третьего этажа они кажутся выставленными на позицию огромными одноцветными шашками. Напитки подают в обычных стаканах, они стоят на столах, со следами крема Шантильи и помады на ободках.

Официанты одеты в белое; приняв заказ, приносят посетителям стаканы на подставках разных цветов, в зависимости от стоимости; мужчины и женщины пьют, едят, тихо переговариваются; официанты с подносами и переброшенной через левую руку салфеткой, тоже движутся бесшумно, кружа по залу, как пловцы под водой. Шум идет с улицы, многоголосый шум, сливающийся в богатый монофонический звук, подобный шуму морского прибоя или шелесту дождя: единственная различимая нота, к которой присоединяются миллионы вариантов, тональностей, способов выражения; женские каблуки, клаксоны, авто-двигатели, мотоциклы и малолитражки. Нота «ля», сыгранная всеми инструментами в унисон.

Материальное движение однородно: серые массы машин, выстроившиеся в цепочку в глубине пейзажа. На небе ни облачка, деревья стоят неподвижно, как искусственные.

Животное же движение, напротив, достигло своего апогея: по тротуарам идут пешеходы и праздные зеваки; руки у них болтаются, кто-то жестикулирует; ноги напряжены под весом восьмидесятикилограммового тела, потом на мгновение сгибаются, превращаясь в рычаги, и все тело описывает низкую параболу. Рты дышат, глаза бешено вращаются во влажных орбитах. Цвета настраиваются, приглушают чисто живописные свойства; в движении белый, как и черный, теперь цвет кожи людей разных рас.

Из всего этого он и черпает свою кротость и свое изобретательно-язвительное, как у создателя луны или автора Библии, высокомерие.

Он бредет по улицам и ничего не видит. Проходит мимо обезлюдевших скверов и бульваров, засаженных платанами и каштанами, мимо префектур, мэрий, кинотеатров, кафе, гостиниц, пляжей и автобусных остановок. Он поджидает приятелей, девушек, а может, никого не ждет; часто они не приходят, и он устает от ожидания. Он не ищет ни причин, ни смыслов, они его не интересуют и по большому счету не касаются. Он снова пускается в путь, один, солнце протискивается через листву, в тени прохладно, на солнце жарко. Он теряет время, возбуждается, идет дальше, дышит и ждет ночи. Бьемся об заклад, что на пляже он видел Либбии говорил с ней, развалясь на пыльной гальке. Она болтала с ним о тряпках, о молодежных штучках, о классической музыке и всяком прочем. О плохом фильме, который она посмотрела. — Занимаясь именно такими вещами, забываешь других людей; вообще-то это даже хорошо, постепенно становишься неуязвимым, героем, концентрируя всю энергию «серого вещества» на серой гальке и шуме прибоя. Час спустя снова выходишь на улицу, гордый собой, на дрожащих ногах, как какой-нибудь тупица-спортсмен. Трагично? Да ладно вам, остаются мелкие детали, всеобщие идеи, рожки с мороженым, пятичасовая пицца, Киноклуб и Органическая Химия:

РЕАКЦИИ ЗАМЕЩЕНИЯ атомы водорода могут быть последовательно замещены некоторыми атомами той же валентности, такими, как хлор. Нужно выставить на свет.

У нас исчезли психологические рефлексы: все потеряно. Девушка это девушка, человек, идущий по улице, это человек, который идет по улице; иногда это легавый, чей-нибудь приятель или отец, но в первую очередь — идущий по улице человек. Спросите — и вам ответят: «Это человек, который идет по улице». Мы не рассредоточены, пожалуй, мы даже служим по обязанности: мы служители праздности.

Как эта женщина, Андреа де Коммаэнс. Единственная со слегка набеленным, чуточку бледным лицом среди других, смуглых и лоснящихся, лиц; единственная, прячущая зеленые глаза за темными стеклами очков, читающая книгу, теребящая одной рукой бронзовую цепочку, а другой поглаживающая кожаный переплет. Книжные черви обглодали страницы, название на обложке написано выцветшими буквами разной высоты:

ЛЕГЕНДЫ ИНГОЛДСБИ

По пустому небу бесшумно летит самолет; в центре фонтана стоит статуя, обнаженный мужчина, которого с шести утра нещадно опаляет солнце. И голуби, и запах земли под асфальтом тротуаров, и три старухи с трясущимися головами на скамейке с вечным вязаньем в руках.

Или нищий по прозвищу Свистун. Редкостный тип. Его прозвали Свистуном, потому что в свободное от, так сказать, «работы» время он прогуливается по городу, насвистывая старое танго «Арабелла». Потом останавливается, забивается в угол у стены, отдавая предпочтение самым грязным, обоссанным собаками и детьми [ так в бумажном оригинале (прим. верстальщика)], засучивает штанину, выставляет на всеобщее обозрение культю и начинает приставать к туристам. Если кто-нибудь задерживается на минутку, он уточняет: