По воде пробежала собака, и Адам последовал за ней. Он шел так быстро, как только мог, держа за концы висевшее на шее полотенце, по колено в воде в подражание собаке. Он смаковал два страха одновременно: мысленно представлял, как мог бы поранить пятки об острые грани камней, если бы шел по пляжу — общеизвестно, что на суше галька гораздо опасней; истинный же страх был связан с физическими ощущениями — его ноги в воде погружались в нечто странное, прохладное, более густое, чем воздух, ступни скользили, расталкивая воду, доставали до зыбкого, вязкого, заросшего крошечными водорослями дна; подобные гнилостному туману, они лопались под тяжестью его тела и окрашивали воду в темно-зеленый цвет.

К счастью, собака бежала не слишком быстро, остерегаясь водяных ям, и Адам за ней поспевал. В какой-то момент пес почувствовал преследование, повернул голову и пристально взглянул на Адама — взгляд пришелся на подбородок, а потом продолжил свой путь, таща за собой человека, как на поводке; в считанные мгновения пес обрел невероятно величественную стать, он бежал по грудь в морской воде, стремясь как можно скорее добраться до правой оконечности пляжа, где стояли именные купальные кабинки.

Вот так они и двигались, один за другим. Расположенные полукругом кабинки стояли задней стенкой к бетонному пирсу, за которым начинался порт. Ниже располагались купальщики и купальщицы в бикини, галька была расцвечена яркими пятнами полотенец; все эти люди лежали параллельно солнцу, глядя на них от кромки воды, можно было подумать, что все они пережили линьку и на новой, апельсинового цвета, коже солнце растекалось блестящими потеками.

Собака остановилась, дернула носом в сторону Адама и выпрыгнула на берег, обогнула, не задев, спавших на полотенцах людей и заняла место рядом с молодой женщиной.

Адам последовал ее примеру, но устроился не справа, а слева; он расстелил на гальке висевшее на шее полотенце, сел, обняв себя за колени, и покосился на пса: тот с закрытыми глазами вылизывал лапы, подставив солнцу выпуклую макушку. Адам посмотрел на свои ноги и решил последовать его примеру: вода после шторма была загрязнена мазутом. Адам взял сухую травинку и принялся чистить между пальцами.

Адам не подозревал, что время способно проходить таким вот неожиданным образом; это был один из тех типов времени, что легко присвоить себе целиком, без остатка, растяжимое время, которым можно мирно наслаждаться, встроившись в него точным движением; Адам шепотом назвал себя повелителем вещей; никакой принципиальной разницы между двумя точками пляжа, которые он последовательно занимал, не было. Сидя на полотенце, можно было обводить взглядом окрестности. Следовало либо признать, что камень, тысяча камней, колючки, отбросы, следы соли не неподвижны, живут выделительной жизнью и движутся внутри иной временной системы, либо объявить единственной мерой жизни чувственное знание. В этом случае Адам наверняка был единственным живым существом во всем мире.

«Может, попробуете этим?» — предложила молодая женщина.

Адам благодарно улыбнулся, взял протянутый бумажный платок, попутно отметив, что он оставил на пальцах женщины то ли пушок, то ли снег, и продолжил оттирать грязь. Надо бы что-нибудь сказать, подумал он, и буркнул:

«И правда — так лучше получается».

Он попытался заглянуть женщине в глаза, но из этого ничего не вышло: на ней были солнечные очки в толстой оправе с очень темными стеклами, какие обычно носят туристы из Нью-Йорка на португальском побережье. Он не осмелился попросить ее снять их, хоть и ощущал, какое это было бы облегчение — увидеть ее глаза. Но видел он лишь собственное отражение на стеклах в пластиковом обрамлении, себя, похожего на большую, тучную, ковыряющуюся в пальцах ног обезьяну. Можно было подумать, что эта поза с наклоном тела вперед обеспечивала концентрацию ума, необходимую для уединенной жизни в своей норе, вдали от умирающего мира.

Молодая женщина неожиданно подобрала ноги, сложив их углом, выпрямила грудь и со вздохом наслаждения — «а-ах» — провела пальцами вдоль позвоночника, коснулась белой полоски на загорелой коже и завязала бретельки лифчика; она посидела несколько мгновений с заведенными за спину руками, словно указывала матадору слабое место в броне, куда можно ударить шпагой и достать до сердца. Капельки пота выступили в подмышках и ложбинке между грудями.

«Пожалуй, мне пора».

«Вы часто сюда приходите?» — спросил Адам.

«Как когда, — ответила она. — А вы —?»

«Да каждый день. Вы меня не замечали?»

«Нет».

«А я уже видел, как вы тут устраиваетесь. В этой части пляжа. Почему вы всегда сидите на одном и том же месте? Тут есть что-нибудь особенное? Ну, типа, здесь чище, свежее, теплее, лучше пахнет или что-то еще?»

«Не знаю. — Она пожала плечами. — Наверное, по привычке. Вы об этом?»

«Нет — нет, я вам не верю, — со значением, словно это действительно было важно, произнес Адам. — Дело не в привычках. По-моему, привычки есть только у вашей собаки. Не удивлюсь, если именно пес приводит вас всякий раз на эту часть пляжа. Если бы вы за ним понаблюдали, узнали бы, как он появляется на пляже, купается, зайдя в море по шею и держа нос над водой, вылезает, дремлет на солнце, вылизывает лапы. А потом уходит, исполненный достоинства, ступая только по плоской гальке, чтобы не пораниться, и держась подальше от детей, чтобы те не выбили ему глаз лопаткой или совком. Здорово, да? Отработанный ритуал».

«Знаете, что, — сказала собеседница Адама, — вы еще совсем молодой человек».

Она быстро оделась, встряхнула высохшими волосами, закурила «Морье», позвала собаку и пошла к дороге.

С.«Помнишь тот случай в горах?» — спросил Адам. Девушка улыбнулась отстраненной, отсутствующей улыбкой. Ему пришлось повторить — на повышенных тонах, с угрожающей интонацией, словами, в которых сквозила мальчишеская задиристость.

«Ну же, Мишель, ты помнишь?»

Она покачала головой; он становился слишком назойливым.

«Вообще-то каждая девушка имеет в запасе подобную историю для своей матери. Все вы говорите — это было в тот раз, когда меня изнасиловали. И ты не исключение».

«Мы можем сменить тему?» — поинтересовалась Мишель, но Адам проигнорировал ее просьбу; он продолжал свой рассказ, выдавая пародийную версию полузабытых событий.

«Итак, ты помнишь, что мы отправились в путь на мотоцикле. Сначала заехали в одно кафе, потом в другое, происходило это в разгар зимы, подмораживало, температура была +1 или +2, а то и 0°. Мы пили черный кофе, крепкий черный кофе. Вернее, я смотрел, как ты пьешь; у тебя тогда была странная, но симпатичная манера пить черный кофе. Ты брала чашку левой рукой, правую подставляла блюдечком под подбородок и вытягивала верхнюю губу. Опускала ее в кофе и, прежде чем сделать глоток, чуть-чуть поднимала голову, так что видна была тень и кофейный полумесяц на твоих губах».

Официант принес напитки; Мишель протянула руку за пивом, сделала несколько жадных глотков и поставила кружку, глухо стукнув дном об стол. Шапка пены опустилась ниже, медленно раздвигая пустоты между цепочками пузырьков. Желтая полупрозрачная жидкость, сверху донизу пронизанная шипучими фумеролами, напоминала море. Примерно четверть кружки жидким камнем покоилась на дне желудка Мишель — немного нефти плюс капелька бриллиантина. Другие три четверти ждали своей очереди в стеклянном сосуде, похожем на стоящий на ампирном столике в гостиной аквариум, где как-то раз, в полдень, передохли все золотые рыбки.

Или на один из тех садков за стеклом большого ресторана, в котором вдумчивые едоки вылавливают сачком жирного карпа, и он покидает свое лежбище между контрольной лампой, кислородной воздуходувкой и искусственными водорослями, чтобы оказаться в мире пытки кипящим маслом с петрушкой в глазах и помидорчиком во рту.

«Пошатавшись по кафе, мы снова сели на мотоцикл и помчались по шоссе. Потом я свернул на узкую сельскую дорогу, стемнело, начал накрапывать дождь. Приятно так хорошо все помнить. Клянусь тебе. Похоже на правду? Не хочешь ответить? Продолжить? Подавай мне реплики, типа: и что? а потом? — ведь о подобных вещах можно рассказывать в прочувствованном тоне. Понимаешь, о чем я? Конечно, понимаешь, это вызывает доверие и придает правдоподобность всей истории. Мне это нравится.