Горло саднило от трубок анестезии. Я сжал в руке распятие, впечатывая Хаш в мою ладонь. Ал наблюдал за мной.

– Не пытайся разговаривать, просто послушай.

Он рассказал, что сделала Хаш с Хейвудом Кении ради меня. Я плохо соображал, мои нервы были одурманены наркотиками, но по коже медленно поползли мурашки. Ал продолжал:

– Она вела себя как героиня; а то, что ты герой, я знал всегда. Дурацкие слова – герой, героиня, такие затасканные, тривиальные. Но в вашем случае это правда. – Он помолчал, потом судорожно глотнул. – Ты мог подумать, что мы с Эдвиной перестали верить в твою человечность много лет назад, но ты ошибаешься. С того самого дня, как я привез тебя к нам из Мексики, мы знали, что ты особенный. Тебе дана способность видеть добро и зло с такой ясностью, что нам остается только позавидовать. Я знаю, мы разочаровали тебя, но ты никогда не разочаровывал нас. Ты и наш герой тоже.

– Забудь об этом, – проскрипел я. – Я примирился с тем, какой я. Я забочусь о моей семье. Я не могу спасти мир, но…

– Ты сделал свою работу, Ник. Теперь пришло время спасти себя самого. – Он молча смотрел на меня. – Если ты не любишь Хаш Тэкери, это твое личное дело.

Но если любишь, то тебе надо сказать об этом ей. Не мне, не Эдвине, не стенам этой палаты, не себе самому. Ей. – Ал встал. – А теперь отдыхай. Мы любим тебя, Ник. – Он похлопал меня по плечу и вышел в коридор.

Неловкими пальцами левой руки я медленно, методично обвел цепочку вокруг шеи и застегнул замок.

Прошу тебя, господи, дай мне достаточно сил, чтобы поскорее встать с этой постели и сделать то, что я должен сделать!

* * *

– Привет, Ники, – раздался у моего уха нежный шепот Эдди.

Я открыл глаза и сказал:

– Привет, детка. Тебе не следовало приходить.

– Они не могли удержать меня, но я пообещала заглянуть только на минутку. Дэвис ждет меня в холле. И мама тоже. – Она кончиками пальцев убрала волосы с моего лба. – Когда я была маленькой, я представляла, как ты в блестящих рыцарских доспехах сражаешься с драконами где‑то в лесу. Папа был королем того королевства, которое ты защищал, мама – королевой, а я принцессой. И я говорила своим друзьям, что нам совершенно нечего бояться, потому что мой рыцарь, сэр Ники, держит всех драконов под контролем. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Теперь я знаю, что это была не только сказка.

– Принцесса Эдди, я по‑прежнему к вашим услугам.

– Принцесса Эдвина Марджори Никола, – поправила она.

– Бедная девочка! Три совершенно невероятных имени.

– Тс‑с, Ники. Я пришла попросить тебя об одолжении. Сделаешь?

– Только скажи что.

– Будешь крестным моего малыша? Я долго молчал.

– А что думает Дэвис?

– Он тоже тебя об этом попросит. Но я хотела сделать это первой.

– Почту за честь. – Я откашлялся, отвернулся к окну, потом снова посмотрел на Эдди: – А что еще?

– Я хочу, чтобы ты уехал.

– Что?

– Уезжай. Возвращайся туда, где твое место. И не говори, что ты не знаешь, о чем я прошу, Джейкоб. – Она встала.

– Я намеревался…

– Тс‑с! Ничего не говори. Лучше послушай, что скажет тебе твое сердце.

Эдди поцеловала меня в макушку, поправила одеяло, улыбнулась и вышла из палаты. Она ступала осторожно, прикрывая руками живот, словно оберегая ребенка, которого я бы тоже с радостью защищал, как когда‑то защищал ее.

Я на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, то у постели уже стояла Эдвина и тоже поправляла мне одеяло.

– Неужели я совсем уже вышел в тираж? – сказал я.

– Пока нет. Но если подождешь еще несколько лет и не женишься, то выйдешь наверняка. Ты станешь сморщенным, как… сухое яблоко. – Она состроила гри‑маску: – Опять эти яблоки! У меня патологическая одержимость ими.

Эдвина подвинула стул поближе и села. Ее лицо и голос смягчились.

– Николас… – грустно сказала она.

– Со мной все в порядке.

– Нет, не в порядке! Мы позволили тебе бродить по миру все эти годы, не сказав тебе то, что следовало.

– Все чувствуют себя рядом со мной неуютно, это нормально.

– Неуютно? Ты хотел сказать, что тебя боятся? Я кивнул, и Эдвина вздохнула.

– Когда Ал привез тебя в Чикаго, чтобы ты жил с нами, я в самом деле боялась тебя, признаю. Но, вероятно, не больше, чем ты боялся меня.

– Ты права, согласен. Ты напугала меня до полусмерти.

– Но мне понадобилось совсем мало времени, чтобы увидеть, что у тебя врожденное чувство справедливости, что ты по натуре честен и добр.

– Тебе подсказали это черепа койотов?

– Именно так. – Она усмехнулась, но тут же снова стала серьезной. – Мне так жаль, что мы с Алом читали тебе проповеди о нравственности, когда ты исповедовал кодекс долга и самопожертвования куда более строгий, чем наши нравоучения! К сожалению, когда ты больше всего нуждался в нашей поддержке, мы оказались лицемерами.

– Нет. Вы были честными. Вот почему я полюбил вас обоих. И люблю до сих пор.

Эдвина вытерла глаза, протянула руку и коснулась деревянного распятия на моей груди. Ее губы плотно сжались.

– Если ты не будешь осторожным, тебе останется только петь баритоном в хоре евангелистской церкви Урожая с песней в округе Чочино.

Я начал было что‑то говорить о моих планах, но она встала:

– Не надо ничего говорить. И знаешь что, Николас? Я понимаю, что с годами превратилась в монстра. Я собираюсь измениться. Договорились? Отдыхай.

Она выключила свет над моей кроватью и ушла. Я лежал в темноте, один, сбитый с толку. Мне наконец было что сказать, но никто не хотел слушать. Хотя нет, одна женщина меня обязательно выслушает.

Мне просто надо добраться до нее.

* * *

Иногда мы словно возвращаемся назад сквозь годы и видим некий момент в нашей жизни именно таким, каков он есть в действительности. Это напоминание о том, как далеко мы зашли. Я сидел на краю моей больничной кровати на заре, потея от усилий, сосредоточившись исключительно на том, чтобы одеться. Я не должен был сидеть и уж тем более не должен был никуда идти. Я сумел натянуть старые брюки и даже застегнуть «молнию», но запутался в пуговицах рубашки.

В палату вошел Билл Снайдерман. Тот самый франтоватый ублюдок, который приходил ко мне в больницу в Чикаго почти двадцать лет назад. Сияющая белая рубашка была застегнута наглухо. Тому, как он носил темный деловой костюм и шелковый галстук, позавидовали бы манекены в витринах самых дорогих магазинов.

Старший советник Ала посмотрел на меня сверху вниз с тем же брезгливым неодобрением, что и раньше.

– Надеюсь, ты снова исчезаешь, Ник?

– Ты достаточно умен для человека, у которого воротничок рубашки преграждает доступ кислорода к мозгу.

– Ты выглядишь не слишком хорошо. Нет никакой надежды на то, что по дороге на улицу ты упадешь и умрешь?

– Что ты, Билли, не смущайся! Я знаю, что тебе будет меня не хватать.

Его седеющая черная бровь взлетела вверх.

– Я пришел сказать тебе только одно. Я всегда считал, что из тебя вышел бы отличный мертвый герой.

– Как мило! Где ты был вчера, когда из‑под меня надо было вынести судно?

Билл поднял руку:

– Почему бы тебе не вернуться к своей фермерше, не держаться подальше от президента и не попытаться стать хорошим живым героем?

Мы обменялись долгими взглядами.

– Черт побери, ты начинаешь мне нравиться, – пробормотал я.

Мы оба вздрогнули от такой новости. В палату вошел Дэвис, одетый для долгой поездки в старые джинсы и теплую куртку.

– Готов?

– Я уже родился готовым, – ответил я.

* * *

Не могу не привести вам заголовки из некоторых крупных газет.

«Свекровь Эдди Джекобс Тэкери выпорола Хейвуда Кении!»

«Кении струсил. Переживет ли его имидж крутого радио‑мачо такой позор?»

«Кении не будет подавать иск. Как говорят, он хочет, чтобы об инциденте поскорее забыли».

«Племянник президента – это национальное достояние», – сказал кардинал чикагской епархии. Он осудил шоу Кении».