— Вы разве не патриот своей нации? — буквально взвился фон Дайхен.

— Мне кажется, патриотизм это вовсе не то, что вы думаете, генерал, — все так же рассудительно отвечал Шульц. — Быть патриотом вовсе не означает безоговорочно поддерживать прошлое своей страны, каким бы оно славным… или бесславным не было. А вот верить в сегодняшний день Германии и доверять его завтрашнему дню немцы просто обязаны. Иначе какие же мы тогда патриоты?

Судя по метроному, застучавшему на генеральском горле, фон Дайхену очень хотелось возразить этому невозмутимому магистру, но время было упущено. Оппонент уже открывал входную дверь, и фрау Шульц была готова выйти на лестничную площадку.

— А с бабушкой вам все-таки лучше помириться, — не удержавшись, сказал генерал на прощанье. — Замечательная она женщина! Вот только квартира у нее, конечно… Когда здесь обои последний раз меняли? Лет пять назад?

— Нет, семь.

Магистр во всем любил точность.

Обещанная ли премия благотворно повлияла на бурильщика Петровича, или это мэр Дурин пообещал его уволить, если тот с заданием не справится, но десять исследовательских скважин были пробурены точно в срок. К тому времени осадка у Монумента составляла уже более двух метров. Умный Павел Иванович дневал и ночевал у себя в НИИ, и стабилометр в его руках творил форменные чудеса — выдавал результаты исследований образцов горных пород при объемном напряженном состоянии даже раньше, чем это состояние возникало.

Впрочем, сам Павел Иванович исследованиями был крайне недоволен.

— Признаться, угол внутреннего трения меня смущает, — говорил он мэру при очередной встрече. — Ну, что я, по-вашему, в паспорт прочности запишу? Что грунт не то, что Монумент — буровую установку, и ту едва держит?

— Да нам сейчас паспорт и не нужен, — оборвал его Дурин. — Нам надо узнать, какая сейчас обстановка там, под Монументом. В смысле, можно ли его укрепить. Вот нам что важно!

— Скверная там обстановка, Аркадий Филиппович! — вздохнул из НИИ. И принялся перечислять прочностные характеристики грунта, перемежая свой занимательный рассказ многочисленными ссылками на академика Тимошенко, автора знаменитой «Истории сопротивления материалов, начиная с Леонардо да Винчи и Галилея до наших дней».

О Леонардо да Винчи мэр Дурин, может быть, с удовольствием бы и послушал, но только в другой обстановке. А лавры Галилея его и раньше не прельщали, теперь же одно лишь упоминание об этом средневековом неудачнике и вовсе вызывали у Дурина легкий озноб.

— Сколько вам времени надо, чтобы закончить свои исследования? — жестко спросил он.

— Ну, если не брать во внимание угол внутреннего трения…

— Без угла, Павел Иванович, без угла! Сколько? Неделя, две?

— Дней восемь, ну, десять…

— Отлично! К пятнадцатому сентября жду от вас план работ по ремонту Монумента, — сказал как отрубил Дурин. — Вы в НИИ, по-моему, лабораторией геологических исследований руководите? Так я слышал, ваш директор скоро на пенсию собирается…

Ровно через десять дней план работ со всеми инженерными расчетами уже лежал у мэра на столе. Этот Павел Иванович из НИИ, действительно, оказался умным человеком. Во всяком случае, фразу насчет директора он мимо ушей не пропустил.

На другой же день после начала ремонтных работ на Холм приехал Дурин. Он внимательно осмотрел каждую скважину, дал несколько ценных указаний рабочим, разгружавшим машину с арматурой, и отправился в дощатый вагончик, где имел продолжительную беседу с прорабом Козловым.

— Значит, план работ у нас такой, — принялся объяснять прораб, ранее видевший мэра лишь по телевизору, а потому несколько смущаясь в его присутствии. — Вот здесь мы делаем глубокую выемку грунта — на четыре с половиной метра, укладываем основу для ростверка, делаем арматурную обвязку… — водил он карандашом по строительной кальке. — Затем пробиваем штробы — вот здесь и здесь, делаем стяжку… Ну и так далее. А в конце заливаем все это дело бетоном.

— Каким бетоном думаете заливать? — тотчас же спросил Дурин, с явным интересом выслушав прораба. Было видно, что в строительных делах тот разбирается.

— Известно, каким: нашим, отечественным! Тем, который завод ЖБИ выпускает, — живо отвечал прораб. — Не знаю, как другие, а лично я только такому бетону и доверяю. Вот им и зальем, как положено. Сто лет Монумент простоит!

Стоит ли говорить, что с Холма мэр вернулся в отличном расположении духа. Правда, смущало, что осадка у Монумента составляла уже почти три метра, но этим можно было и пренебречь: все равно за глухим забором ничего не видно. Тем не менее, Дурин вызвал к себе руководителя городской пресс-службы и подробно ему растолковал, каким образом следует подавать в местных СМИ ситуацию на Холме.

— А то ведь понапишут черт знает что! Читать невозможно, — сердился мэр, потрясая газетой. — Вот это, например, вы видели? Какой-то Серебряный пишет, — И тут же выхватил с полосы заголовок. — «Был Монумент простеньким, а станет золотеньким?». Кошмар! Чья это работа, я вас спрашиваю?

Главный пресс-службист заметно побледнел.

— Не моя это работа, — робко отвечал он. — Это из департамента культуры с журналистом на Холм ездили.

— Чтоб мне таких поездок больше не устраивали! — продолжал бушевать мэр. — Соберите пресс-конференцию, пригласите этого, из культуры… да, Фуфлачева, пусть он заметку публично опровергнет. Ну, не мне тебя учить, как поступают в таких случаях. В общем, действуй. И смотри, дорогой: чтоб больше ни одной заметки мимо тебя в печать не прошмыгнуло!

Пресс-службист расстарался: в тот же день пишущая братия была созвана, и Фуфлачев перед ней публично покаялся. В частности, объяснил журналистам, что слово «позолотить» использовал в качестве художественного образа, а на самом деле, имел в виду совершенно другое.

— К предстоящей Годовщине мы собираемся сделать подсветку Монумента, как это принято в большинстве развитых стран, — бойко вещал Фуфлачев в любопытный зал. — Средства на это из городского бюджета уже получены. А еще десять миллионов пообещали из Москвы прислать. Вы представляете, как будет выглядеть наш Монумент ночью? Феерия! И никакого золота не надо.

— Игорь Георгиевич, а что же все-таки вы там, за забором, от широкой общественности прячете? — прорвался из зала сердитый голос Вертопрахова.

При слове «забор» лицо у Фуфлачева покрылось алыми пятнами.

— Официально вам заявляю: мы ничего там не прячем, — сказал он, глядя в зал на редкость честными глазами. — Просто там, за забором, у нас хранятся кое-какие декорации… вот и все! О театрализованном представлении на Холме, надеюсь, все слышали? Вот мы сейчас к этому представлению и готовимся. Между прочим, весьма успешно, — И добавил с обидой в голосе. — Что, нельзя уж и пару танков заранее у Монумента поставить, чтобы в последний момент их на Холм не везти?

Стоит ли говорить, что завершилась пресс-конференция организованным выездом на Холм в специально выделенном автобусе. Вертопрахов, кстати, тоже туда поехал, хотя ни строчки потом не написал. Зато другие в творчестве себя не ограничивали: такого про Монумент накуролесили! Но здесь уже старшина из «Старого дота» виноват: не надо было журналистам «Трофейную» предлагать. Выставил бы пару бутылок «Противотанковой» — и дело с концом. Так нет же, главного пресс-службиста не посмел ослушаться…

Как бы то ни было, а целую неделю после этого горожане читали то в одной газете, то в другой бодрые материалы о подготовке к предстоящей Годовщине. Одна из газет, например, сообщала о ста тысячах электрических лампочек, которые городская власть намеревается развесить на Монументе, а пока что хранит на Холме — за забором, вместе с кое-какой бронетехникой времен Отечественной войны. Другая же уточняла: не сто тысяч, а всего пятьдесят, и не электрических, а специальных — дуговых, каковые сейчас и подключает бригада электриков, приглашенная из Москвы. А третья газета и вовсе о лампочках не упомянула, зато подробно описала историю возникновения замысла о подсветке Монумента, якобы зародившуюся у мэра Дурина во время его давней поездки в США.