Вернувшись после купания, Бурдон снова подошел к женщинам. Марджери плакала; но она ласково улыбнулась, встретившись с ним взглядом; казалось, она уже не так старается заставить его уехать. По мере того, как проходил день, а дикари все еще не давали о себе знать, женщины почувствовали себя в большей безопасности, и Марджери уже не казалось, что их новый друг должен как можно скорее их покинуть. Правда, он терял преимущество попутного ветра, но на озере гуляла большая волна, и, пожалуй, разумнее было погодить. Короче говоря, когда им как будто не грозила сиюминутная опасность, Марджери начала рассуждать так, как подсказывали ее желания: это свойственно всем юным и неопытным существам. Бортник заметил благоприятную перемену в настроении своего прекрасного друга и начал лелеять надежду на благоприятное развитие событий.

Тем временем чиппева не выказывал никакого интереса к положению отряда, к которому он присоединился. Прошлый вечер принес много волнений и удач, и он отлично выспался и досыта наелся. Он был готов ко всему, что могло случиться, и уже начал подумывать о том, как бы раздобыть побольше скальпов потаватоми. Пусть благовоспитанный читатель не посетует на это проявление пристрастий американского индейца. В жизни цивилизованных народов было и до сих пор сохранилось множество обычаев, едва ли более простительных, чем скальпирование. Не приводя в пример тысячу и один грех — из тех, что позорят и уродуют общество, — достаточно просто взглянуть на главную цель цивилизованных военных действий, и мы докажем свою правоту. Во-первых, наиблагороднейшая стратегия военного искусства заключается в том, чтобы самые большие силы нацелить на самое слабое место противника и истребить врага превосходящими силами, как это именуется. Затем в конфликт вступают все технические изобретения, какие может создать армия ученых; пускают в ход ракеты, револьверы, артиллерийские снаряды и прочую адскую технику, чтобы подавить противника, не оснащенного столь прогрессивными средствами уничтожения.

А когда битва закончена, каждая из сторон обычно претендует на победу: то ли где-то на краю противника удалось потеснить; то ли шестерка лошадей понесла и затащила в расположение противника нашу пушку; бывает, что цветная тряпка выпала из рук убитого и была перехвачена кем-то из противников. Как часто опытный вояка, побывавший во многих стычках, выносил свое знамя с поля боя, а потом хвастался тем, что сохранил его? Индейцы таких бесстыдных уловок не знают. Для него трофей чести — не кусок тряпки, а кусок его собственной кожи. Он бреет голову, потому что волосы ему мешают; но он рыцарски оставляет прядь волос на макушке, прядь для скальпа, за которую его победителю будет удобнее унести свой желанный трофей. Неискушенному уму дикаря не свойственны обманные приемы; а уж о том, чтобы оставить свое «знамя» в тылу, выходя на поле боя, и речи быть не может; он счел бы это для себя позором, даже если бы смог физически осуществить невозможное: ведь ему пришлось бы оставить и свою голову.

Таков был Быстрокрылый Голубь. Он вышел на военную тропу, и его боевая раскраска придавала ему свирепый вид, но во всех прочих делах он вел себя честно и достойно. Если ему удастся нагнать страху на врага, представ перед ним в облике скелета или демона, — добро; ведь и враг, если сумеет, устрашит его теми же средствами. Но никто из них никогда не помышлял и не помышляет о том, чтобы обкорнать, пусть на единый волосок, то, что можно назвать флагштоком его скальпа. Если враг сумеет схватить его — что ж, пусть берет на здоровье; но уж если он схватит за волосы своего врага, в его действия не вмешаются никакие соображения утонченности или деликатности. В таком настроении Быстрокрылый подошел к каноэ, где Бурдон тихо обсуждал что-то наедине с Марджери, и высказал свои мысли напрямик.

— Хорошее время, теперь, добыть много скальпов, Бурдон, — сказал чиппева на своем чеканном, отрывистом английском.

— Хорошее время, чиппева, сохранить наши собственные скальпы, — услышал он в ответ. — У тебя слишком длинная прядь на скальпе, я бы не рисковал показывать ее потаватоми; приглядывай за ней получше.

— Какое дело — уйдет — уйдет; останется — останется. Хорошо воину принести домой скальп.

— Да, я знаю ваши обычаи, Быстрокрылый; но у нас обычаи другие. Мы стараемся уберечься сами, особенно когда с нами наши скво и ребятишки.

— Ребятишки здесь нет, — возразил индеец, озираясь. — А это твоя скво, да?

Читатель легко вообразит себе, что столь прямой вопрос заставил щеки прелестной Марджери залиться румянцем, и она стала в десять раз краше, чем прежде; но и Бурдон не вполне сохранил самообладание, когда услышал этот вопрос. Однако последний ответил с мужеством, подобающим его полу.

— Я не заслужил еще счастья иметь скво, и менее всего — эту, — ответствовал он.

— А почему не эту — она хорошая скво, — возразил практически настроенный индеец. — Красивая даже для вождя. Ты спроси — она скажет — хорошо знаю скво — всегда ждут, чтобы воин спросил первый — потом скажут: да.

— Погоди — это, может, и сойдет с вашими краснокожими скво, — поспешно ответил Бурдон, заметив, что Марджери не только смущена, но и слегка раздосадована, — но не годится для наших бледнолицых девушек. Я не видел Марджери до вчерашнего вечера, а белой девушке нужно время, чтобы узнать юношу.

— То же и краснокожие. Бывает, не узнаешь, пока станет слишком поздно! Много видишь такого в вигваме.

— Значит, в вигвамах все почти так же, как в домах. Я об этом уже слыхал.

— А почему не так? Кожа без разницы — бледнолицый балует свою скво — слишком с ней носится.

— Ну, это ты зря сказал! — воскликнул бортник с глубокой серьезностью. — Если прелестная, скромная, нежная девушка соглашается стать твоей женой, ты ее и должен на руках носить! Услышав слова, столь приятные для женского слуха, Марджери потупилась, но вид у нее был довольный. Быстрокрылый Голубь имел другие воззрения на сей счет, и так как он был в некотором роде борцом за права у домашнего очага, то нипочем не хотел закончить столь важный спор на столь неподобающей ноте. Естественно, нет ничего удивительного в том, что высказанные им мнения были в основных пунктах прямо противоположны воззрениям бортника.

— Испортить скво совсем легко, — возразил чиппева. — На что годится — если не работать? На тропу войны идти не годится — скальп снять не может — оленя стрелять не может, — охотиться не может, — не может убить воина — значит, надо работать. Это хорошо, скво годится работать.

— Может, для краснокожих это и хорошо, но мы, бледнолицые, смотрим иначе. Мы любим наших скво — заботимся о них — укрываем от стужи зимой, от жары — летом; стараемся, чтобы они были счастливы и благополучны, насколько это в наших силах.

— Хорошие слова для ушей молодой скво, да, — возразил чиппева презрительно, хотя искреннее уважение к бортнику, в чьей доблести он совсем недавно убедился лично, несколько сдерживало его, — но лучше никого не обманывай. Что индей говорит своей скво — он делает, что бледнолицый говорит — он не делает.

— Неужели это правда, Бурдон? — спросила Марджери, смеясь над серьезностью индейца.

— Скажу вам честно: надо признать, в его словах есть доля правды, потому что индеец ничего не обещает или почти ничего; при таких условиях нетрудно соблюсти свои обещания. А то, что белые люди всегда намерены сделать куда больше, чем могут, — пожалуй, вполне можно назвать правдой. Индеец выигрывает только за счет того, что ему и в голову не приходит обращаться со своей женой, как подобает обращаться с женщиной.

— Как подобает обращаться с женщиной? — с горячностью перебил Быстрокрылый Голубь. — Когда воин ест оленину, отдает ей остатки, да? Это не хорошо — что ты тогда считаешь хорошо, а? Если муж хороший охотник — у нее много еды, плохой охотник — еды мало. Так и все индеи — когда голодный, когда очень сытый. Такая жизнь!

— Да уж, может, у вас, краснокожих, жизнь такая, но мыто со своими женами обращаемся по-другому. Спроси хоть сейчас прелестную Марджери, согласна ли она дожидаться, пока ее муж отобедает, а потом доедать остатки. Нет-нет, Быстрокрылый: мы сначала кормим своих женщин и детей, а уж потом едим сами.