Истины ради следует заметить, что Питер и прежде в душе часто обращался к своему Маниту с просьбами, но все они носили чисто земной характер, да и Великого Духа, к которому он тогда адресовался, он наделял совсем иными чертами, чем обладал, по его нынешним представлениям, Господин неба и земли. Бога он молил совсем о другом. Мы этим вовсе не хотим сказать, что наш индеец уже целиком и полностью обратился в христианство: это учение содержит много догматов, о которых Питер имел весьма смутное понятие; но всем своим существом он сделал первый шаг в направлении к этому великому духовному преобразованию, и его гордыня уступила место смирению, а сознание своей силы — сознанию собственной слабости. И он видел верный знак изначальной любви Создателя в том, что сам испытывал такое же чувство ко всем творениям рук Его.
С доверчивостью ребенка, внимающего наставлениям любящей матери, Питер повторял следом за Марджери неспешно произносимые ею слова молитвы. Но вот она замолчала, и он поднялся с колен. Физически он остался таким же, каким был всегда: крепким мужчиной, испытывающим после утомления новый прилив сил, способным вынести, как в самые трудные дни войны, и голод и усталость; но в нем произошло огромное изменение нравственного свойства. Отличавшая этого вождя несокрушимая уверенность в себе и в справедливости соблюдаемых им традиций уступила место смиренным сомнениям в собственных суждениях. В результате он уже не решался в вопросах морали руководствоваться своими личными взглядами, а уж во всем, что касалось религии, вел себя как настоящий ребенок. Окажись Питер в хороших руках при более благоприятных обстоятельствах, он мог бы достичь поразительного нравственного преображения; а пока что, не погрешив против истины, мы можем лишь утверждать, что при тех условиях, в коих он находился, он пребывал лишь в начале этого преображения, пусть и весьма многообещающем.
Питер и Марджери настолько отдались своему религиозному чувству и воплощению его в молитву, что напрочь забыли о необходимых мерах предосторожности. Когда они поднялись на ноги, солнце уже клонилось к заходу. И тут Питер сделал открытие чрезвычайной важности: за ними наблюдали два молодых воина из числа потаватоми; он сразу понял — это следопыты, разосланные Медвежьим Окороком во все стороны на поиски беглецов.
В иное время Питер без малейших колебаний направил бы дуло своего ружья на непрошеных свидетелей; но, находясь в новом для него состоянии духа, он поступил совершенно иначе. Марджери завел в кусты и спрятал там, а молодых воинов жестом руки подозвал к себе и велел им отправляться восвояси. Прежде он бы, не испытывая угрызений совести, обратился к обману и, направив молодых людей на ложный путь, избавился от них; но сейчас его душа восстала против подобной лжи. Как только молодые люди, исполняя приказ Питера, поспешили в свою сторону, он следом за Марджери направился в лагерь. Она еще не успела досказать Бурдону о только что происшедшем, как Питер появился рядом с ней.
— Индейцы узнали о нашем лагере! — вскричал бортник, едва завидев Питера.
— Именно так. Потаватоми видеть скво, идти и говорить своему вождю. Это точно, — подтвердил Питер.
— Что же делать? Сражаться за спасение наших жизней или бежать?
— Садитесь как можно скорее в каноэ. Молодые люди дойдут до вождя не раньше чем через полчаса. За это время мы должны уплыть как можно дальше. Здесь оставаться не хорошо. Индей приходить примерно через час.
Бурдон достаточно хорошо знал местность, чтобы понимать правоту Питера. Но немедленному бегству мешало несколько серьезных препятствий. Прежде всего, отсутствовал Быстрокрылый Голубь, а бортнику в силу многих причин не хотелось уплывать без него. Кроме того, еще не стемнело, а сплавляться по реке при дневном свете казалось Бурдону таким же безумным шагом, как по доброй воле идти в лапы ко льву. К тому же бортника по-прежнему смущал Питер. Его внезапное появление, которое не прояснил сбивчивый и далеко не исчерпывающий рассказ Марджери, а главное — его странное предложение плыть днем пробудили в бортнике прежние подозрения, мешавшие ему принять план вождя. Но одно не вызывало сомнений: их местонахождение недолго останется тайной, ведь Марджери собственными глазами видела двух наблюдавших за ней с Питером индейцев, и вот-вот все воинство бросится их искать. Нашему герою пришлось волей-неволей согласиться с Марджери — она не уставала твердить, что необходимо прислушаться к словам Питера, — и все погрузились в лодки.
— Мне эта затея не по душе, Питер, — признался Бурдон, вытягивая свое легкое суденышко из ручья в русло реки. — Остается лишь надеяться, что вопреки мрачным перспективам все чудом уладится и вам удастся уберечь нас от рук врагов. Что ни говори, но сейчас ясный день, а в двух-трех милях ниже нас полно краснокожих.
— Да, я знаю. Но идти надо. Здесь тоже скоро будет полно индеев. Да, да, надо идти. Почему бы, Бурдон, тебе не спросить пчелу, что сейчас лучше делать, а? Самое время узнать у нее, как правильно поступать, пусть скажет, что знать, а?
Бортник ничего не ответил, но его хорошенькая жена невольно подняла руку, как бы умоляя индейца замолчать. Питера этот жест немного удивил: он еще не понимал, что вера в колдовство не вполне совместима с представлениями о Божьем Провидении. Но был ли он в своем невежестве хуже лучших представителей нашей расы? Какой человек, находясь в своем уме, после досконального ознакомления с действиями сомнамбулы станет отрицать, что в них сокрыта некая тайна, не доступная нашему пониманию? Все, кто интересуется этим предметом, не могут не признать, что воздействие сомнамбул различается по своей силе, что наряду с сомнамбулами истинными существуют и выдающие себя за таковых, то есть ложные. Мы в свое время также принадлежали к числу скептиков, высмеивавших сомнамбул, но впоследствии нам довелось увидеть такое, что не поддается объяснению никакими известными научными законами, но и обманом не является, по нашему глубокому убеждению, — иначе, став его жертвами, мы бы немедленно обнаружили мошенничество. Отвергать показания наших чувств — куда больший недостаток, чем верить в наличие тайн, связанных с нашей духовной и с нашей физической сущностью, о которых мы, при всей нашей мудрости, пока что ничего не знаем. Мы порицаем отсутствие мужества у тех, кто отказался от своих заблуждений и обрел новые, иные убеждения, но воздерживается в этом признаться из опасения быть осмеянным. Так неужели они духом не слабее тех, кто держится прежней веры?
Мы твердо знаем — сомнамбула прочитала и истолковала наши мысли при обстоятельствах, которые исключают возможность утечки какой-либо информации понятными нам путями. И что бы ни думали по этому поводу другие, мы, повторяем, ничуть не сомневаемся в том, что мошенничества не было, да и не могло быть. Почему же в таком случае заслуживает презрения бедный индеец, провинившийся лишь тем, что он воображает, будто Бурдон способен общаться с пчелами? При этом мы находимся в выигрышном положении, так как информированы значительно лучше, чем он. Кроме того, не исключено, что некоторые существа владеют законами зоологического магнетизма — сокрытыми пока что для нас, но известными им, — и ясно осознают наши ошибки и ложные толкования в этой области, что опять же недоступно в настоящее время нашему пониманию из-за отсутствия соответствующих средств. Так следует ли удивляться тому, что Питер, находясь в крайне затруднительном положении, вспомнил о пчелах и вознадеялся на их помощь, а Марджери вышеозначенным образом упрекнула его молча в проявленной слабости?
Каноэ вошли в реку, когда было еще светло, но солнце клонилось к закату. К счастью для беглецов, берега по-прежнему были покрыты густым лесом, а река здесь достигала такой ширины, что скорее напоминала небольшое озеро, так что и обнаружить их, пока они не достигли устья, было бы нелегко, даже если лес где-то уступил бы место зарослям дикого риса и камышей. Подходящих укрытий, однако, на их пути не предвиделось. Поэтому, отгребя достаточно далеко от ставшего известным места последней стоянки, откуда их могли бы обнаружить, явись они, следопыты, гребцы сблизили лодки бортами, подняли весла и доверились полностью попутному ветерку, надеясь, что он не подгонит их к устью реки, прежде чем на него ляжет ночная тьма. Вокруг царил полный покой, ничто, казалось, не нарушало их одиночества, каноэ медленно, но верно скользили вниз по реке, и в груди беглецов снова загорелась искра надежды. Даже бортник уверовал в возможность спасения.
