– Добрый день, Эмма, – сказал Илья.

Женщина не отреагировала.

– Меня зовут Илья. Я пришел поговорить с вами о вашем муже.

– Аолоон? – Она дернула головой. – Аолоон… следит. Смотрит. Там.

Тощая рука (непомерно огромная ладонь) протянулась к окну. Пальцы уперлись в стекло, оставив пятна-проталины на слое грязи.

– Еды дай, – Эмма повернулась к Далматову. – Еды!

– Зефир будешь? – Илья поставил на стол пакет. – Сказали мне, что ты зефир любишь. И конфеты. Чипсов хочешь?

Он выкладывал принесенное на стол, Эмма немигающим взглядом следила за его руками, будто ждала некой подлости от незваного гостя.

– Дай, – потребовала она, указав на коробку с печеньем. – И молочка… пожалуйста!

Молочка у него не было, но имелся апельсиновый сок в пластиковом пакете. И пара стаканчиков.

– Желтый, – Эмма сказала это с явным неодобрением. – Его цвет.

– Чей?

Илья налил соку и себе. Совместная трапеза сближает, это «прописано» в людской крови, а даже сумасшедшие слышат голос крови. Пожалуй, даже острее слышат, чем кто бы то ни было другой.

– Его. Аполлона. Солнце, солнце… всегда солнце! От него – плохо. Не спрятаться.

В палате и правда не было ни штор, ни жалюзи, ничего, что закрыло бы окно от яркого света.

– Следит. Смотрит. Я себя хорошо веду!

– Конечно, – согласился Илья. – Он вас любит.

– Кто?

– Муж.

Она рассмеялась хриплым каркающим смехом:

– У пифии нет мужа. – Повернувшись к окну, она процитировала:

– Это он вас научил? – Далматов сомневался, чтобы Эмма, та прошлая Эмма, которая вела свой бизнес жестко и славилась стервозностью, почитывала на досуге Гомера. И, уж тем более, заучивала наизусть гимны.

– Он, – она прижала палец к губам. – Следит. Всюду – он. Особенно здесь. – Она выплеснула сок на пол и заглянула в стаканчик: – Нету… а там был… чаша-чаша… солнца лик… Нельзя противиться воле Аполлона.

– Иначе – быть беде?

– Быть, – согласилась она. – Быть беде… глядеть в беду. Смотри, смотри! Думай. Он говорит с тобой. Пей до дна, обнажи лицо. Увидишь. Все увидишь! Расскажет, как есть… как должно быть. Тяжело. Солнце опаляет. Близкое солнце жжет. И – так больно.

Из ее глаз брызнули слезы, они текли по трещинам щек, собирались на остром подбородке, чтобы упасть в стакан. Когда слезы набрались на донышке, Эмма протянула стаканчик Далматову.

– Отдай ему. Горек вкус дельфийской воды! Но я помню.

В этот момент она выглядела почти адекватной.

С утра у нее звенело в ушах, попеременно – то в левом, то в правом, как будто невидимый комар задался целью лишить Саломею душевного равновесия. Порою звон проникал и в мозг, порождая почти невыносимый зуд в затылке, и тогда Саломея морщилась, закусывала губу и сжимала кулачки до хруста в пальцах.

Это все из-за бессонной ночи.

Ворочалась она долго в постели, задыхаясь от жары. Мысли лезли всякие в голову.

Позвонит ли Аполлон?

А может, и к лучшему, если не позвонит? Зачем начинать наново уже «пройденный» роман?

Ночь закончилась в полпятого утра, когда рассвет наконец прорвался в окна. И тогда-то и появился звон в ушах. Динь-дон. Надо привести себя в порядок и подумать… хорошенько подумать…

Хорошо ли она знает Аполлона?

Центр «Оракул». Аполлон мечтал поехать в Дельфы, не как историк-профессионал, но как паломник, жаждущий припасть к иссякшему источнику древней мудрости. Так он говорил. А еще что? Ну же, надо вспомнить.

Гомер воспевал Аполлона. Хитрый бог, прекрасный бог. Сын титаниды Лето и брат своевольной Артемиды.

Врач, спасший Афины от чумы, – и убийца, «одаривший» ахейцев мором.

Отвергнутый красавец: возлюбленные сбегали от него.

Жестокий.

Он подарил Сивилле вечную жизнь, но не молодость. Ужасно – распадаться на части, зная, что распад этот будет длиться вечно.

Сильный. Победил Пифона и отвоевал Дельфы.

Злой.

Бедолага Марсий посмел бросить вызов ему, лироносному, – и расстался с собственной шкурой. Зато тростник теперь поет голосом несчастного сатира.

Неудачливый. Погиб возлюбленный Гиацинт от руки дорогого друга. Случайность? Рок?

Мстительный.

Лишилась детей хвастливая Ниоба, вздумавшая поставить себя выше богини Лето. И Кассандра, получившая дар пророчества, тоже погибла. Аполлон не терпит обмана.

И что из того? Тот Аполлон ушел в небытие. Его нынешний удел – испещренные трещинами барельефы, осколки ваз и остатки легенд. Что до них Саломее?

Она ждет.

Долго… почему так долго? А если самой позвонить? Но куда? Аполлон не оставил ей свой номер. Не хотел, чтобы их встречи продолжились? Говорил-то он иное. Но разве можно верить однажды предавшему?

Звон в ушах нарастает. Уже не комар – целая стая мошкары вьется вокруг Саломеи.

– Это «ж-ж-ж» неспроста, – сказала она себе, затыкая пальцами уши. Звон не исчез. Он жутко мешал ей сосредоточиться, а когда Саломея включила компьютер, то и вовсе вызвал острый приступ боли в затылке.

От боли ее спасет парацетамол, а от странностей происходящего с ней – попытка в этом происходящем разобраться. К примеру, с тем, что такое горькое было во вчерашней пицце. И откуда взялась эта ее «нечеловеческая» откровенность с Далматовым?

Саломея набрала его номер и спросила:

– Что ты мне вчера подсыпал? В пиццу?

– В чай, – уточнил Илья.

Это, конечно, многое меняет! Следовало бы разозлиться и высказать ему все, что Саломея о нем думала, но, как назло, думалось ей туго.

– У меня теперь голова болит!

– Это от недостатка кислорода. Сходи, прогуляйся.

– Я тебя видеть больше не желаю!

Саломея начала с Аполлона – того самого, сына Лето и любвеобильного Зевса, которому явно тесновато было на Олимпе под присмотром ревнивой Геры. И грозный метатель молний то и дело сбегал на землю, где регулярно вел на редкость разнузданный образ жизни, естественным следствием которого стало множество детей полубожественной породы.

Мифы всплывали в памяти – один за другим. Саломея ведь читала об этом. Про Лето, которой не нашлось места на земле; только лишь мятежный Делос не подчинился приказу Геры и дал Лето приют – взамен на обещание грядущей славы.

Аполлон сдержал слово.

Ярость Геры не ведала границ. И Пифон очнулся ото сна… а дальше – схватка. Победа. Пролившаяся кровь – и покаяние.

Это все Саломея читала прежде, и до встречи с возлюбленным, и потом, позже, вместе с Аполлоном, желая стать еще немного ближе к нему. Разве можно прикоснуться к солнцу?

Можно, если ты готов сгореть.

Саломея пока что не готова. И мучительный звон в голове продолжает терзать ее. Далматов все-таки гад! Вот отравит он так кого-нибудь – и сядет. Кто ему передачки-то возить будет?

Лиру Аполлону подарили. И к ней в «приклад» – дар предвидеть грядущее, видно, слишком тяжелый, чтобы он мог нести в одиночку. Вот и раздаривает Аполлон его, и щедро весьма. Храм возводит на костях Пифона и вкладывает в губы пифий слова грозного своего отца.

Но храм рухнул, и ушла божественная сила. Куда?

К кому?

У Павсиния, столь подробно описавшего Дельфийский храм, нет ни слова об источнике оракула силы. А современники Саломеи весьма скептичны по отношению к древним пророчествам. Выстроили множество версий, но истина всегда «где-то рядом».

В музыке, от которой не удается отделаться – никак.

И Саломея не сразу соображает, что музыка вполне реальна: это звонит телефон.

– Да? – номер не определился, но она точно знает, чей голос сейчас услышит. И сердце ее сжимается от страха – а вдруг это знание ложно?