Встречу семейства среди разоренной долины, пусть и облегченную сознанием, что удалось избежать более тяжкой судьбы, можно легко вообразить. Первым поступком было выразить краткое, но торжественное благодарение за свое спасение, а затем с проворством людей, поднаторелых в трудностях, их внимание было отдано тем мерам, которые, как подсказывало благоразумие, были необходимы ничуть не менее.
Нескольких более энергичных и опытных молодых людей отрядили, чтобы определить направление, взятое индейцами, и раздобыть по возможности сведения относительно их будущих передвижений. Девушки поспешили согнать коров, а другие тем временем с тяжелым сердцем рылись среди руин в поисках таких припасов и вещей, какие можно было отыскать, дабы удовлетворить первейшие потребности природы.
За два часа удалось выполнить большую часть того, что можно было сделать немедленно в этих условиях. Молодые люди вернулись, удостоверившись, что, как свидетельствовали следы, дикари ушли безусловно и окончательно. Коровы отдали свою дань, и эту провизию использовали, чтобы утолить голод, насколько позволяли обстоятельства. Оружие проверили и уложили в готовности к немедленному применению, насколько допускали полученные повреждения. Были сделаны и некоторые поспешные приготовления, чтобы защитить женщин от холодных ветров наступающей ночи. Короче, было сделано все, что за столь короткое время могли подсказать знания жителя пограничья или его необыкновенное умение находить выход из любого положения.
Солнце начало опускаться к вершинам буков, увенчивавших западную оконечность пейзажа, прежде чем все эти необходимые приготовления были закончены. Однако еще раньше Рейбен Ринг, сопровождаемый другим юношей, столь же энергичным и смелым, появился перед Пуританином хорошо экипированным в той мере, в какой человек в их ситуации мог быть хорошо экипирован для похода через лес.
— Ступайте! — сказал старый ревнитель веры, когда юноши предстали перед ним. — Ступайте и разнесите весть об этом испытании, чтобы люди пришли к нам на помощь. Я прошу не об отмщении заблудшим и погрязшим в язычестве подражателям идолопоклонников Молоха. Они сотворили это зло по невежеству. Не позволяйте никому брать в руки оружие из-за проступков одного грешного и заблудшего. Скорее дайте им заглянуть в тайные мерзости их собственных сердец, чтобы они раздавили живого червя, который, вгрызаясь в семена целительной надежды, может погубить плоды обетования в их собственных душах. Я хочу, чтобы из этого примера Божьего нерасположения извлекли пользу. Ступайте — сделайте обход поселений миль на пятьдесят и просите тех соседей, без которых могут обойтись, прийти нам на подмогу. Им будут рады. И пусть нескоро случится, что кто-нибудь из них пришлет приглашение мне или моим людям явиться на их вырубки по подобному же печальному поводу. Отправляйтесь и помните, что вы посланцы мира; что ваше поручение касается не чувства мести, а только разумной помощи и не оружия в руке, чтобы загнать дикарей в их убежища, — вот чего я прошу у братьев.
С этим последним напутствием молодые люди отправились в путь. Все же по их хмурым лицам и сжатым губам было видно, что некоторые заповеди всепрощения могут быть забыты, если в путешествии судьба наведет их на след какого-нибудь бродячего обитателя леса. Спустя несколько минут стало видно, как они идут быстрым шагом от полей в чащу леса вдоль тропы, которая вела к городам, лежащим ниже по реке Коннектикут.
Оставалось выполнить еще и другую задачу. Производя временное обустройство семейного пристанища, внимание первым делом уделили блокгаузу. Стены цоколя этого здания все еще держались, и оказалось нетрудно с помощью полуобгоревших бревен и случайных досок, уцелевших от пожара, покрыть его таким образом, чтобы получить временную защиту от непогоды. Эта простая и наскоро сооруженная постройка крайне безыскусного назначения, воздвигнутая вокруг остова печи, включила в себя почти все, что можно было сделать до тех пор, пока время и подмога не позволят построить другие жилые помещения. При расчистке развалин малой башни от мусора благочестиво собрали останки погибших в столкновении. Полуобгоревшее тело юноши, убитого в первые часы нападения, было найдено во дворе, а кости еще двоих, павших внутри блокгауза, были собраны среди руин. Теперь настал печальный долг предать их всех земле с подобающей торжественностью.
Для этого грустного обряда избрали время, когда западная сторона горизонта начала пламенеть тем, что один из наших американских поэтов так красиво окрестил «великолепием, что зачинает день и заключает». Солнце стояло в вершинах деревьев, и более мягкого или нежного света нельзя было выбрать для такой церемонии. Большинство полей еще нежилось в ярком блеске этого часа, хотя лес быстро приобретал более мрачное обличье ночи. Широкая и угрюмая опушка тянулась вдоль границы леса; здесь и там одинокое дерево отбрасывало на бескрайние луга свою тень в виде темной неровной линии, четко выделяющейся под яркими солнечными лучами. Одно дерево — это было сумрачное отражение высокой и качающей ветвями сосны, которая вознесла свою темно-зеленую пирамиду никогда не опадающей кроны почти на сто футов над более скромной порослью буков — отбрасывало тень на склон возвышенности, где стоял блокгауз. Здесь остроконечные края тени медленно подкрадывались к открытой могиле как символ того забвения, которое так скоро должно было окутать ее скромных обитателей. В этом месте собрались Марк Хиткоут и его оставшиеся в живых сотоварищи. Дубовое кресло, спасенное из огня, предназначалось для отца, а две параллельные скамьи, сооруженные из досок, уложенных на камни, служили остальным членам семейства. Могила находилась посредине. Патриарх расположился на одном ее конце, а незнакомец, так часто упоминаемый на этих страницах, стоял со скрещенными руками и задумчивым видом на другом. Лошадиная уздечка, поневоле украшенная кое-как из-за скудных возможностей жителей пограничья, свешивалась с одного из полуобгоревших частоколов на заднем плане.
— Праведная, но милосердная рука тяжко легла на мой дом, — начал старый Пуританин со спокойствием человека, давно привыкшего умерять смирением свои утраты. — Тот, кто щедро дал, тот и отобрал, и Тот, кто долго с улыбкой следил за моими слабостями, ныне прикрыл лицо свое во гневе. Я познал Его власть благословлять. И надлежало, чтобы я увидел Јго нерасположение. Сердце, которое коснело в самоуверенности, ожесточилось бы в своей гордыне. Пусть никто не ропщет по поводу того, что случилось. Пусть никто не подражает глупым речам той, что сказала: «Как! Мы обретем добро из руки Господа и не обретем зла? » Я хотел бы, чтобы слабые умом в этом мире — те, кто рискует душой ради суетности; те, кто смотрит с презрением на нужды плоти, — могли узреть сокровища Того, кто неколебим. Я хотел бы, чтобы они смогли познать утешение праведного! Пусть голос благодарения послышится в глуши дикой природы. Отверзните свои уста в хвале, дабы благодарность не пропала втуне!
Когда глубокий голос говорившего смолк, суровый взгляд упал на лицо ближайшего юноши и как будто потребовал внятного ответа на столь возвышенное выражение смирения. Но такая жертва превышала силы человека, к которому был обращен этот молчаливый, но понятный призыв. Взглянув на останки, лежавшие у его ног, бросив беглый взгляд на опустошение, пронесшееся над местом, которое его собственная рука помогала украсить, и вновь ощутив собственные телесные страдания в виде стреляющей боли своих ран, молодой житель пограничья отвел взгляд и, казалось, отверг с отвращением столь назойливо выставляемое напоказ смирение. Видя его нежелание ответить, Марк продолжал:
— Разве ничей голос не воздаст хвалу Господу? Банды язычников напали на мои стада, огонь свирепствовал в моем жилище, мои люди умерли от насилия не познавших божественного света, и здесь нет никого, кто сказал бы, что Господь справедлив! Я хочу, чтобы крики благодарения разнеслись по моим полям! Я хочу, чтобы хвалебное песнопение звучало громче, чем вопль язычника, и чтобы все вокруг было полно ликования!
