— Если олень пал от выстрела в голову, я уступаю его тебе, Рейбен Ринг, но если он поражен в ногу или тело, то это добыча для более уверенной руки.

— Верно, очень справедливый дележ добычи, — ответил некто вполголоса, словно говорить слишком громко было опасно. — Ты отдаешь голову оленя как добычу Рейбена Ринга и сохраняешь остальную часть зверя для собственных целей.

— Кто послал тебя в такой час к задним воротам? Разве ты не знаешь, что, как думают, здесь в полях залегли чужаки?

— Я знаю, что здесь на внутреннем карауле вовсе не чужаки, — возразила Фейс Ринг. — Какой позор пал бы на тебя, Дадли, подозревай капитан и те, кто с таким рвением там внутри предались молитве, как мало ты тем временем заботишься об их безопасности!

— Да ведь им от этого никакого вреда! Раз капитан удержал их для духовного бдения, я надеюсь, он не позволит, чтобы нечто мирское проникло в эти задние ворота и помешало молению. Поскольку я надеюсь, что при этом со мной поступали честно во всех важных делах, я ни разу не покинул ворота с тех пор, как заступил на караул.

— Иначе ты бы стал самым знаменитым лунатиком в Коннектикутской колонии! Ах ты, соня, даже из раковины нельзя извлечь звука громче, чем издаешь ты, когда спишь, смежив глаза. Может, в твоем разумении слова это и означает караулить, но даже ребенок в люльке замечает, что происходит вокруг него, вполовину больше тебя.

— Я думаю, Фейс Ринг, что ты научилась сильно злословить и говорить гадости о друзьях с той поры, как здесь побывали заморские кавалеры.

— Стыдись говорить насчет заморских кавалеров, да и насчет себя тоже, парень! Я не та девушка, над которой может насмехаться смелый на слова человек, не знающий, спит он или бодрствует. Говорю тебе, твое доброе имя в семействе погибло бы, дойди до ушей капитана и особенно до сведения того неведомого солдата в доме, к которому даже мадам относится с такими церемониями, что ты караулил, издавая носом мелодии, раскрыв рот и запечатав глаза.

— Если б кто другой, а не ты, сделал такой навет на меня, барышня, то между нами случился бы жаркий разговор! Твой брат Рейбен Ринг хорошо знает, каково будоражить мой нрав такими лживыми обвинениями.

— Ты обходишься с ним так великодушно, что он готов забыть твои скверные поступки. По правде говоря, ему достается голова оленя, а ты довольствуешься потрохами и менее ценными частями! Признайся, Дадли, ты крепко спал, когда я разбудила тебя!

— Чудное время выпало нам, когда вместо бородачей и хорошо вооруженных мужчин юбки совершают обход караулов и определяют, кто спит, а кто бдит! Что увело тебя так далеко от молитв и привело так близко к воротам, госпожа Фейс, сейчас, когда здесь нет заморских кавалеров, чтобы услаждать твои уши лживыми речами и пустыми разглагольствованиями?

— Если речи, которым нельзя верить, это то, что я ищу, — возразила девушка, — то воистину поручение не осталось без вознаграждения. Правда, что привело меня сюда? Мадам понадобились вещи из молочной кладовой, а мои уши — увы! — привели меня к задним воротам. Ты же знаешь, Дадли, любитель музыки, что мне доводилось слышать твои неусыпные мелодии и до этой ночи. Но у меня слишком много дел, чтобы растрачивать время попусту. Теперь, когда ты проснулся, скажи спасибо той, благодаря которой, говорю без хвастовства, один из бородачей не станет посмешищем для всех юнцов семейства. Если ты сам будешь помалкивать, то капитан, быть может, даже похвалит тебя за бдительный караул, и пусть Небеса простят ему попрание истины!

— Возможно, гнев за несправедливые подозрения разозлил меня немного больше, чем дело того стоило, Фейс, когда я попрекнул тебя любовью к злословию, и теперь я беру назад эти слова, хотя все равно буду утверждать, что всего-навсего какое-то смутное воспоминание о нынешней охоте пришло мне в голову и, вероятно, заставило меня забыть, что у задних ворот надо хранить молчание, и потому, клянусь истиной христианина, я прощаю тебе…

Но Фейс уже не было ни видно, ни слышно. Сам же Дадли, который стал испытывать некоторые уколы совести по поводу своей неблагодарности по отношению к человеку, проявившему столь большую заинтересованность в его репутации, теперь всерьез задумался о том, что оставалось еще сделать. У него были веские причины подозревать, что ему предстояло провести в ночном карауле меньше часов, чем он сперва думал, так что в результате он почувствовал потребность дать какой-то отчет о событиях своей смены. В соответствии с этим он бросил внимательный взгляд вокруг, чтобы убедиться, что факты не будут противоречить его свидетельству, а затем, предварительно проверив запоры задних ворот, поднялся на холм и предстал перед семейством. Члены последнего, проведя, по правде говоря, большую часть времени его отсутствия в духовных упражнениях и в религиозных беседах, отнеслись к его опозданию с отчетом не так строго, как могли бы при иных обстоятельствах.

— Какие вести ты принес нам извне? — спросил Контент, как только сменивший сам себя караульный появился. — Видел ты кого-нибудь или слышал что-нибудь подозрительное?

Прежде чем ответить, Дадли не замедлил изучить полуковарное выражение на лице той, которая была занята какой-то Домашней работой прямо напротив места, где стоял он. Но, прочтя на нем не более чем взгляд игривой, хотя и подавляемой иронии, он приободрился и приступил к отчету:

— Смена прошла спокойно. И нет особой причины и дальше не позволять тем, кого клонит в сон, ложиться в постель. Пусть лучше кто-нибудь вроде Рейбена Ринга и меня не смыкает глаз до утра. Остальным нет причин оставаться на ногах.

Быть может, житель пограничья распространялся бы и дальше насчет своей готовности провести остаток часов отдыха в заботе о безопасности тех, кто спит, если бы еще один лукавый взгляд из темноты и смеющиеся глаза той, которая стояла в столь удобном месте, чтобы следить за его лицом, не напомнили ему, что благоразумнее быть скромным в своих заверениях.

— Итак, тревога, к счастью, миновала, — заявил Пуританин вставая. — Теперь мы с благодарностью и миром отправимся на свидание со своими подушками. Твоя служба не будет забыта, Дадли, ибо ты как-никак подвергал себя явственной опасности ради нас.

— Как бы не так! — пробормотала полушепотом Фейс. — Я уверена, что уж мы, девушки, не забудем его готовности пожертвовать сладкими сновидениями, лишь бы не пострадали слабые.

— Не говори ерунды, — поспешно возразил тот. — С этой раковиной произошел какой-то трюк, ибо теперь мое мнение таково, что, кроме этого незнакомца, вызвавшего нас к воротам, чтобы его впустили, раковину этой ночью вообще никто не трогал.

— Тогда этот трюк повторяется! — воскликнул Контент, вставая с места, так как слабый и прерывистый звук раковины, подобный тому, что в первый раз возвестил об их госте, снова прорвался между построек, пока не достиг слуха каждого, кто находился в доме.

— Это предвестие, столь же таинственное, сколь, может быть, и зловещее! — сказал старый Марк Хиткоут, когда удивление, если не сказать оцепенение, момента миновало. — Ты не заметил ничего, что может объяснить это?

Ибен Дадли, как и большинство присутствующих, был слишком ошарашен, чтобы ответить. Все, казалось, ждали с тревогой второго и более громкого звука, который должен был дополнить подражание призыву незнакомца. Долго ждать не пришлось, ибо ровно через столько времени, сколько прошло между двумя первыми звуками раковины, последовал еще один, и снова точно на той же ноте, сделавшей его похожим на эхо.

— Может быть, это предостережение, данное из милосердия? — вопросил Пуританин, при всех обстоятельствах склонный верить в сверхъестественные проявления заботы Провидения, с торжественностью, которая не замедлила произвести впечатление на большинство слушателей. — История наших колоний полна свидетельства таких милосердных вмешательств.