В тот день мы подошли к большому болоту и неподалеку от него начали располагаться на ночлег. Когда я поднялась на соседний холм, с которого был виден весь лагерь, то даже подумала, что мы подошли к какому-то большому индейскому селению: индейцев было так много, как деревьев в лесу; казалось, стучат сразу тысячи топоров! Куда ни посмотришь — всюду индейцы: спереди, сзади, сбоку… И я одна среди них, и рядом ни одной христианской души. Как только Господь сохранил меня?! Поистине великое милосердие явил Он и мне, и моим близким!
После беспокойной голодной ночи переход на следующий день был для меня очень трудным. Болото, возле которого мы расположились, представляло собой глубокую впадину, и, чтобы выбраться из нее, нужно было подняться на высокий холм с обрывистыми, крутыми склонами. Пока я добиралась до вершины, мне казалось, сердце выскочит из груди, а ноги и все тело откажутся повиноваться. Из-за боли во всем теле и сильной слабости этот день был для меня особенно мучительным.
По мере того как мы продвигались вперед, стали попадаться выгоны, где английские поселенцы прежде пасли скот и держали коров. Даже вид этих мест невольно приносил мне утешение. Вскоре мы увидели английскую тропу, и это так взволновало меня, что я готова была тут же лечь и умереть. После полудня мы подошли к Сквокегу, и все индейцы быстро рассыпались по опустевшим, покинутым англичанами полям, подбирая оставшиеся колосья, рассыпанное зерно, початки кукурузы и земляные орехи. Кому-то удалось найти смерзшиеся снопы пшеницы. Их тотчас бросились обмолачивать. Мне досталось два початка кукурузы, но только я отвернулась, как один початок у меня стащили. Тут как раз подошел индеец, у которого в корзине была печенка. Я попросила дать мне кусок. «Разве ты можешь есть конину?» — удивился он. Я сказала, что попробую, и тогда он дал мне кусок печенки. Я сразу же положила его на уголья, но не успела печенка поджариться, как половину куска отрезал другой индеец, так что мне пришлось скорее съесть оставшееся полусырым. И хотя из недожаренного куска сочилась кровь, конина показалась мне очень вкусной. Поистине: «Голодной душе все горькое сладко»165.
Печально было смотреть на брошенные, разоренные пшеничные и кукурузные поля, остатки урожая с которых стали пищей для наших безжалостных врагов.
На ужин у нас была похлебка из пшеницы.
На следующее утро нам предстояло переправиться через реку Коннектикут, чтобы встретиться с Королем Филипом. Два каноэ с людьми уже переправились на противоположный берег, пришла моя очередь, но не успела я шагнуть в лодку, как вдруг поднялся крик, и вместо переправы оставшимся индейцам и мне вместе с ними пришлось подняться четыре-пять миль вверх по реке. Индейцы разбежались кто куда. Я думаю, паника была вызвана тем, что они обнаружили в округе английских следопытов. Во время нашего перехода вверх по реке индейцы остановились поесть и отдохнуть. Когда я сидела, погрузившись в свои мысли, ко мне вдруг подошел мой сын Джозеф. Мы стали расспрашивать друг друга о том, как нам живется, и оплакивать наши беды и потери. Ведь у нас была семья — муж и отец, дети, родственники и друзья, дом и все необходимое, а ныне мы могли бы сказать, подобно Иову: «… Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял. Да будет имя Господне благословенно»16735 .
Я спросила Джозефа, не хочет ли он почитать Библию. Сын сказал, что ему очень бы этого хотелось. Он раскрыл Библию и сразу увидел такие строки: «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни. Строго наказал меня Господь, но смерти не предал меня»168. «Мама, — воскликнул Джозеф. — Ты читала это?»
Мне хотелось бы воспользоваться случаем и сказать, почему я в своих записках привела именно эти строки: и для того, чтобы, как сказано в псалме, возвестить дела Господа, который милосердием и могуществом своим сохранил нас, когда мы были в руках врагов в диком краю, и вернул нас потом из плена; и для того, чтобы возблагодарить Господа за безграничную доброту, с какой Он наводил меня на такие строки Священного Писания, которые в бедственном моем положении несли мне утешение и надежду169.
Вернусь, однако, к своему повествованию. Мы двигались, пока не стемнело, а утром должны были переправиться через реку к людям Филипа. Уже сидя в каноэ, я не могла не подивиться многочисленности язычников, собравшихся на другом берегу. Когда я вышла из лодки, они окружили меня; я видела, как они о чем-то спрашивали друг друга, смеялись и радовались своим успехам и победам. Тут сердце мое не выдержало, и я заплакала. Не помню, чтобы раньше случалось мне плакать перед ними. Многие беды постигли меня, и не раз сердце готово было разорваться от боли, но перед ними я не пролила ни слезинки и была словно каменная. Но в ту минуту я могла бы сказать о себе словами псалма: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе»170.
Кто-то из индейцев спросил, почему я плачу. Не зная, как ответить, я сказала, что они, наверное, убьют меня. «Нет, — ответил он, — никто тебя не тронет». Тут подошел ко мне другой индеец и, чтобы утешить меня, дал две полные ложки муки, а потом третий принес полпинты гороха, и это было дороже целых бушелей в иное время.
Потом я пошла к Королю Филипу. Он пригласил меня сесть и предложил трубку (обычная любезность в наши дни, как для праведных, так и для грешников). Мне это было уже не нужно. Хотя раньше я прибегала к табаку, но бросила столь дурную привычку. Ведь это не что иное как приманка, с помощью которой дьявол заставляет людей зря тратить драгоценное время. Я со стыдом вспоминаю, как, бывало, выкурив две-три трубки, вскоре опять тянулась к табаку. Сущее колдовство! Благодарю Господа, что Он дал мне силы побороть это наваждение. Есть на свете много людей, которые могли бы найти более достойное занятие, чем лежать, посасывая вонючую трубку.
В это время индейцы собирали силы, чтобы напасть на Норт-Хэмптон. Накануне вечером один из них громко оповестил об этом лагерь, и все стали готовиться к походу; кипятить земляные орехи и поджаривать муку, всю, какая у них была. Утром они отправились в путь.
Пока я жила в этом месте, Филип попросил меня сшить рубашку для его сына и дал мне за это шиллинг. Я предложила эти деньги моему хозяину, но он сказал, чтобы я оставила их себе. Тогда я купила на них кусок конины. Потом Филип попросил меня сшить шапку для мальчика и пригласил на обед. Он угостил меня большой, толщиной в два пальца, лепешкой. Сделана она была из подсушенной дробленой пшеницы и поджарена на медвежьем жире. Мне показалось, что я никогда не ела ничего более вкусного!
Вскоре одна скво попросила меня сшить рубашку для ее сэннапа171 и дала за это кусок медвежатины. Другая попросила связать чулки и заплатила квартой гороха. Я сварила горох с медвежатиной и пригласила своих хозяев пообедать, но гордячка-хозяйка есть не стала, потому что я подала им еду в одной миске. Она съела лишь один кусок, который муж протянул ей на кончике ножа.
Я узнала, что сын мой тоже здесь, и отправилась его повидать. Когда я его нашла, он лежал, растянувшись, на земле. Я с удивлением спросила, как он может так спать, а он ответил, что не спит, а молится и лежит так, чтобы индейцы не догадались, чем он занят. Я молю Бога, чтобы мой сын никогда не забывал этого теперь, когда он в безопасности.
