В одну из ночей Фидельману приснилось, будто он бродит весь день по кладбищу, среди надгробий, и вдруг из пустой могилы вырастает длинноносый темный призрак, и Вергилий-Зускинд манит его пальцем.

Фидельман подбежал к нему.

— Читали Толстого?

— Маловато.

— Что вы знаете за искусство? — спросил призрак, уплывая дальше.

Волей-неволей Фидельман пошел за ним, и призрак, исчезая, привел его к высокой лестнице, ведущей через гетто в мраморную синагогу.

Оставшись в одиночестве, Фидельман, сам не понимая зачем, распростерся на каменном полу, и странное тепло охватило его плечи, когда он поднял глаза в озаренный солнцем купол. Фреска на сводах изображала знакомого святого в блеклой синеве небес, окружавшей ореолом его голову. Он протягивал золотой свой плащ старому рыцарю в худой красной одежде. Рядом смиренно стоял его конь, и вздымались каменистые холмы.

Джотто. «San Francesco dona il vesti al cavaliere povero» [58].

Фидельман проснулся на бегу. Он запихнул свой синий габардиновый костюм в бумажный мешок, вскочил в автобус и ранним утром уже стучался в тяжелый портал зускиндовского палаццо.

— Avanti!

Беженец уже в берете и пальто (как видно, заменявшем ему пижаму), стоя у стола, зажигал свечу от пылающего листа бумаги. Фидельману показалось, что это страница машинописного текста. Помимо воли вся первая глава огненными буквами вспыхнула в его памяти.

— Вот вам, Зускинд, — сказал он дрожащим голосом, подавая пакет. — Принес вам свой костюм. Носите на здоровье.

Тот равнодушно взглянул на пакет.

— И что вы за него хотите?

— Ничего! — Фидельман положил пакет на стол, попрощался и вышел.

Но тут же вслед ему по булыжной мостовой загрохотали шаги.

— Извиняюсь, я все время берег для вас под матрацем вот это. — И Зускинд сунул ему портфель свиной кожи.

Фидельман рванул застежку, лихорадочно обыскал все отделения — портфель был пуст. А Зускинд уже убегал от него. С ревом Фидельман бросился за ним.

— Сволочь, ты мою рукопись сжег!

— Ой, пощадите! — закричал Зускинд. — Я же вам сделал одолжение!

— Я тебе покажу одолжение — глотку перерву!

— Там были одни слова — души нет!

В бешеной ярости Фидельман наддал изо всех сил, но Зускинд, легкий как вихрь, уже мчался впереди, и только его необыкновенные брючки мелькали из-под пальто.

Евреи из гетто, прильнув к средневековым окнам своих жилищ, в удивлении глазели на дикую погоню. Но в самом разгаре Фидельмана, толстого и запыхавшегося, вдруг озарила блестящая мысль — не зря он столько узнал за последнее время.

— Зускинд, вернитесь! — крикнул он голосом, похожим на всхлип. — Костюм ваш! Я все простил!

Он остановился как вкопанный, но Зускинд летел вперед.

Так он, видно, и бежит до сих пор.

Фидельман бесцельно исчеркал сверху донизу весь листок пожелтевшей бумаги. Странные, неразборчивые рисунки, заляпанные чернильными кляксами слова, таинственные закорючки, искореженные тела в кипящем серном озере и тут же — стилизованный нагой силуэт, выходящий из пены морской. Не так плохо, хотя это скорее манекен, чем Афродита Книдская.

Крючконосый Скарпио, сидевший с левого, тощего бока бывшего студента живописи, поднял глаза от карт и покосился здоровым глазом на рисунки.

— Недурна. Это кто же такая?

— Да я и сам не знаю.

— Видно, вам не повезло.

— В искусстве и не то бывает.

— Тихо! — проворчал Анджело, хозяин, сидевший у правого, вздувшегося бока студента; лицо хозяина с двойным подбородком было словно вылеплено из сала. Он сбросил верхнюю карту.

Скарпио пошел с козыря, взял восьмерку и вышел. Он стал клясть пресвятую деву во все тяжкие. Анджело сопел. Фидельман выложил четверку и последние свои сто лир. Он осторожно взял туза и вздохнул. Анджело, с семеркой на руках, выбрал этот напряженный момент, чтобы сходить в уборную.

— Ждите меня! — приказал он. — Смотри за деньгами, Скарпио!

— Кого это повесили? — спросил Скарпио, глядя на фигуру в длинном пальто, болтающуюся на виселице среди других рисунков Фидельмана. Конечно, это был Зускинд — тень далекого прошлого…

— Да так, один знакомый.

— Кто такой?

— Вы его не знаете.

— То-то же!

Скарпио взял листок, прищурился и поднес поближе к глазам.

— А голова чья? — спросил он с любопытством. Длинноносая голова катилась вниз с помоста, где стояла гильотина.

Голова это или таз? — подумал Фидельман. Во всяком случае, рана выглядела страшно.

— По-моему, на меня похоже, — признался он. — Подбородок как у меня.

Скарпио ткнул пальцем в уличную сцену. На ней тоже он, этот белый негр, удирал от американского экспресса, а за ним погоня — гогочущая шайка конных ковбоев.

Смутившись при воспоминании о недавнем прошлом, Фидельман покраснел.

Уже прошло полночи. Они безвыходно сидели в душной конторе Анджело, маленькая голая лампочка спускалась над квадратным деревянным столом, на столе — колода пухлых карт, Фидельманова сотняжка и зеленая бутылка мюнхенского пива, из которой между ходами отхлебывал хозяин миланского Отель-де-Виль; Скарпио, его мажордом, секретарь и интимный друг, попивал черный кофе, а Фидельман только смотрел на него — ему ничего не полагалось. Каждую ночь они играли в сетто э меццо, в джин рамми или в баккара, и Фидельман проигрывал весь дневной заработок, все жалкие «на чаи», которые ему давали проститутки за мелкие услуги. Анджело молча забирал все.

Скарпио хихикал, поняв, о чем напоминала эта уличная сцена: Фидельман, оставшись без гроша в каменной серости миланских улиц, впервые в жизни залез в карман к американскому туристу, глазевшему на витрину магазина. Техасец, почувствовав, как его дернули, хватился бумажника и закричал караул. Карабинер дико вылупился на Фидельмана, тот бросился бежать, второй карабинер, в парадном мундире, верхом на коне, с грохотом поскакал за ним по мостовой, размахивая саблей. Анджело, чистивший ногти карманным ножичком перед своим отелем, увидал Фидельмана, затащил его за угол и провел через погреб в свою гостиницу Отель-де-Виль, прибежище проституток, деливших свои заработки с хозяином за позволение пользоваться номерами в гостинице. Анджело занес бывшего студента живописи в список жильцов, дал ему крошечный темный номер и, погрозив револьвером, отнял у него недавно продленный паспорт и содержимое бумажника, украденного у техасца. Анджело предупредил студента, что стоит ему пикнуть — и он донесет в квестуру, которой заведует его брат, что поймал опасного международного вора. Бывший студент живописи в отчаянии пробовал бежать и, нуждаясь для этого в деньгах, забрался утром в комнату Анджело и, вытащив чемодан из-под кровати, стал горстями таскать оттуда лиры и набивать карманы. Скарпио, случайно заглянувший в комнату, застал Фидельмана врасплох и приставил кинжал к его ребрам. И хотя тот безуспешно уговаривал его, что они оба могут отлично прожить на деньги из чемодана, дождался прихода хозяина.

— Горбатого могила исправит, — сказал Анджело и стал бить Фидельмана по щекам, сначала одной жирной рукой, потом другой, пока у Фидельмана слезы не потекли ручьем. Анджело на неделю приковал его цепью к койке в его комнате. После того как Фидельман поклялся, что он больше не будет, его отпустили и назначили «maestro delle latrine» [59], заставив его за стол и квартиру ежедневно мыть жесткой щеткой тридцать уборных. Он также помогал Терезе, горничной с волосатыми ногами, которая страдала астмой, и был на побегушках у проституток. Бывший студент мечтал о побеге, но швейцар или его помощник дежурили у выхода круглые сутки. Из-за картежной игры — Фидельман был страстным картежником — он сидел без денег и все равно никуда уехать бы не мог, если бы даже ему было куда уехать. К тому же у него отняли паспорт, так что он тут и застрял.