Я впервые узнал об их нарастающей близости в тот день, когда Чарли упал со стены, окружавшей сад. Неподалеку от оранжереи росла старая яблоня, и когда Эдгар работал, стоя на лестнице, мальчик взбирался на стену, а оттуда перелезал на дерево. По деревьям он лазал бесстрашно, но, будучи толстым, не очень ловко, и однажды, когда слезал с дерева обратно на стену, ветка обломилась. Чарли потерял равновесие, с криком полетел на тропинку и ударился так, что на какое-то время потерял сознание.

Стелла была наверху, когда Эдгар широким шагом вошел в заднюю дверь, держа на руках бесчувственного мальчика. Миссис Бейн, женщина, помогавшая ей по хозяйству, лущила на кухне горох. Муж ее, пожилой санитар Алек Бейн, рассказал мне потом, как отреагировала его супруга на пациента, который без стука заявился в дом и громко позвал миссис Рейфиел. Эдгар хотел положить мальчика на кровать или на кушетку, но у миссис Бейн не хватило духу направить его в гостиную, поэтому он прошел мимо нее через кухню в холл. Она опомнилась, только когда Стелла уже выбежала на лестницу и закричала от ужаса.

С Чарли ничего серьезного не случилось. Через несколько минут он пришел в себя, и Стелла не сочла нужным звонить Максу в больницу. Она обняла сына, а миссис Бейн пошла готовить холодный компресс, выражая распрямленной спиной свое мнение о пациенте, который без разрешения врывается в дом и обращается к жене врача по имени. Чарли хотел подняться, но Стелла сказала ему, что надо еще полежать, и повернулась к Эдгару, который стоял, приглаживая волосы.

– Спасибо, что принесли его.

Она видела, какое облегчение испытывает Эдгар от того, что Чарли не получил повреждений. Он явно чувствовал себя в ответе за случившееся.

– Мальчик цел и невредим, – сказал Эдгар.

– Вижу. Однако ему придется весь оставшийся день провести дома.

– Нет! – запротестовал Чарли.

– Придется, – повторила Стелла.

Эдгар вышел через кухонную дверь. Стелла понимала, что следует как-то объяснить миссис Бейн, почему он позволил себе такую фамильярность по отношению к ней, но ее охватила обычная самодовольная беспечность, и она не обмолвилась ни словом, поскольку не считала это нужным.

Физической близости пока не было, но этот случай послужил к установлению своеобразной связи между ними. Разумеется, ее следовало немедленно разорвать – ведь Стелла видела, что такое непринужденное поведение с пациентом должно рано или поздно стать причиной неприятностей. Тогда Стелла не задумалась, почему этот случай скорее позабавил, чем встревожил ее, но впоследствии сочла, что миссис Бейн рассмешила ее чувством собственного превосходства над пациентами.

Эдгар начал рассказывать ей о жизни в больнице, и Стелла с удивлением обнаружила, что до сих пор смотрела на происходящее там лишь с точки зрения Макса, психиатра. Теперь ей открылась другая точка зрения, она стала представлять, каково это – жить, есть и спать в переполненной палате, где находится шестьдесят человек вместо положенных тридцати, пользоваться санузлом, существующим с прошлого века и редко бывающим в исправности. Особенно ее ужаснул рассказ о пациенте из первого корпуса, который умывался собственной мочой и вытирался общим полотенцем.

Стелла почувствовала себя сопричастной. Отождествление, поначалу смутное, все усиливалось. Мысль, что этот человек – художник – страдает от гнусностей примитивного санузла, невозможности уединиться, грубого обращения, скуки и полной неуверенности в будущем, вызывала у нее негодование. Теперь Эдгар находился в третьем корпусе, у него была отдельная комната, но ему все равно приходилось терпеть много того, что Стелле, обладавшей обостренным чувством справедливости, представлялось несовместимым с лечением психически больных. Правда, она начала сомневаться, что Эдгар на самом деле психически болен. Думала, что он совершил преступление по страсти; а страсть, в сущности, вовсе не болезнь, разве не так?

Эдгар не хватал через край. Не бывал подолгу серьезным. Смешил Стеллу рассказами о кембриджском математике, который целыми днями, сидя в углу, производил сложные вычисления на клочке туалетной бумаги; об играх в бридж, ведущихся с такой горячностью, что некий пациент как-то едва не лишился глаза, когда спор перешел в драку. По его словам, иногда ему кажется, что он вступил в джентльменский клуб высшего разряда, так как знаком с банкирами, адвокатами, офицерами и биржевыми маклерами; со старыми итонцами и с людьми из низших слоев общества.

– Но всех нас объединяет одно, – сказал Эдгар.

– Что же?

– Мы все сумасшедшие.

Стелла хорошо запомнила эту минуту. Она сидела на скамье в тени садовой стены, а Эдгар с обнаженной грудью стоял на лестнице, смотрел на нее с высоты и улыбался собственной шутке. Но у Стеллы она улыбки не вызвала.

– Я не думаю, что ты сумасшедший, – возразила она.

Эдгар тут же посерьезнел.

– Я тоже.

– В таком случае ты не должен здесь находиться.

«Ты не должен здесь находиться». Разве не этого он добивался? Жена заместителя главного врача согласилась с тем, что он не должен находиться здесь. Это было большим успехом.

Затем состоялись танцы.

На следующий день утром Стелла сидела на кухне с чашкой чая, лениво листая газету. Ее одолевало беспокойство. Она почти всю ночь думала о случившемся, суть которого заключалась в том, что во время танца с Эдгаром она поняла – в пах упирается сквозь брюки его пенис. Стелла рассказывала, что вспоминала вначале свое недоумение, когда ощутила его эрекцию, а затем, мгновение спустя, осознание – да, это именно то, что она подумала; но когда отпрянула от Эдгара, когда раскрыла рот, чтобы выразить возмущение, увидела в его лице то, что заставило ее передумать, какую-то безгласную, смущенную беспомощность – он ничего не мог с этим поделать! Это было смешно и вместе с тем печально; она была растрогана потребностью, о которой сразу догадалась, поэтому снова прижалась к нему, и так они двигались в танце по центральному залу, прильнув друг к другу; его пенис упирался ей в пах. Теперь Эдгар широко улыбался, а она смотрела в сторону, сохраняя на лице чинное, непроницаемое выражение. Самообладание не изменило ей ни на секунду. Она едва не пожалела, когда музыка окончилась, а Эдгар резко повернулся и пошел в другой конец зала.

Меня это не шокировало. Однако я был удивлен и раздосадован не столько природой их тайного согласия – либидо у Эдгара было сильным, у Стеллы тоже, и обоих определенно возбуждало то, что все происходит на людях, – сколько тем, что он поставил под угрозу нашу общую работу, мою и его, таким бесцеремонным образом. Если бы Стелла сообщила о случившемся, это отбросило бы нас назад на несколько месяцев, может быть, даже лет.

Следующий день после танцев был одним из самых жарких в то лето. Стелла три или четыре раза принимала ванну и, раздеваясь, неизменно вспоминала ощущение пениса, упирающегося ей в пах. До сих пор ее сексуальный интерес к Эдгару был тайной поблажкой себе, и она не думала, что Эдгар ответит взаимностью, но вот ответил, и это сделало его присутствие в саду проблемой для нее.

Стеллу это раздражало. Ей нужны были лук, редис, салат. Она не была робкой, но возобновлять отношения с Эдгаром желания не испытывала, совершенно справедливо полагая, что давать, по сути дела, еще одно молчаливое согласие для нее невозможно. Она решила, что поскольку рано или поздно придется выходить в огород и ставить точку в общении с ним, то лучше уж рано. На другое утро она убрала посуду после завтрака, причесалась, подкрасила губы и вышла в заднюю дверь. Одета она была в легкий летний халатик, обута в белые сандалии на босу ногу.

Солнце уже припекало. Окружавшую сад стену покрывали крупные листья плюща, между кирпичами рос мох; Деревянная калитка с круглой мавританской аркой была недавно окрашена в зеленый цвет. Стелла в нерешительности остановилась перед ней, открыла накалившийся под солнечными лучами засов, вошла. Дорожка вилась среди обилия цветов и овощей, заросли кошачьей мяты подступали к самому гравию. День был ясным, безветренным, и среди розовых кустов жужжали насекомые. Цветочные горшки блестели на солнце. Дойдя до середины дорожки, Стелла увидела в дальнем конце сидевшего на скамье у стены Джона Арчера в рубашке с короткими рукавами; он, согнувшись и положив локти на колени, свертывал самокрутку. Разговаривать с ним Стелле не хотелось, но поворачивать назад было уже поздно. Он услышал ее шаги по гравию и тут же встал.