Единственное, чего бы ей хотелось, – это провести праздники с Лиззи. Но с Джеком это, конечно, невозможно. Либо ей придется воспротивиться желаниям мужа, а это будет означать открытое противостояние, со всеми последствиями, либо она будет вынуждена, как всегда, смириться. С Джеком никакие компромиссы невозможны. Все должно быть так, как он сказал. А ведь раньше она даже не замечала, насколько ему наплевать на ее желания, на ее нужды. Он лишь использовал их для того, чтобы поднять ее на смех или заставить ее почувствовать себя виноватой. И она годами мирилась с этим... Сейчас она даже не заметила, когда и как произошла перемена, которая заключалась в том, что она все чаще и все мучительнее ощущает его неуважение, его давление и все сильнее стремится вырваться из-под его гнета. И все же... все же в глубине души она сознавала, что пока еще его любит. И это само по себе наводило на нее ужас: она не могла не понимать, что эта любовь делает ее беззащитной.
Нельзя ждать, пока любовь пройдет. Любовь тут вообще ни при чем. Надо уходить, что бы она к нему ни чувствовала. Каждый день, прожитый с Джеком, чреват для нее опасностью. Ей приходилось постоянно напоминать себе об этом. Вместе с тем она сознавала, что это невозможно никому объяснить. Никто не поймет, кроме тех, кто сам через это прошел. Остальным происходящая в ней борьба постоянно сменяющихся эмоций, непрерывное чувство вины покажутся признаками сумасшествия. Даже Билл, при всем его искреннем теплом отношении к ней, до конца не может этого понять. Ему, правда, помогает то, что он узнает на собраниях комитета о различных формах насилия над женщинами, в том числе и изощренных. И действительно, то, что проделывает с ней Джек, в полном смысле слова трудно назвать жестокостью или насилием. Хотя на самом деле это и есть выражение тирании и садизма. Внешне все выглядит совсем наоборот: он хорошо ей платит за работу, он ее спас, дал уютный, красивый, надежный дом в Вашингтоне, загородную виллу, самолет, которым она может пользоваться в любое время, роскошные туалеты, драгоценности, меха, возможность проводить отпуск на французской Ривьере. Разве кто-нибудь в здравом уме может назвать все это тиранией и насилием?! Лишь сама Мэдди и кое-кто еще, имевший возможность увидеть их взаимоотношения с Джеком, что называется, «под микроскопом», способны понять, какая здесь таится опасность, какое зло скрыто под приманками, которым так трудно противостоять и которые превратили ее жизнь в западню. Год за годом, день за днем, час за часом, минута за минутой яд, источаемый Джеком, всасывался в ее поры, он уже пропитал ее всю. Теперь Мэдди жила в постоянном страхе.
Порой у нее возникало ощущение, что даже у Билла она вызывает раздражение. Она прекрасно знала, чего он от нее ждет, хотя и не могла до конца понять почему. Билл ждал, что она, наконец, освободится от Джека и найдет путь к спасению. Он не мог больше спокойно наблюдать за тем, как она спотыкается и падает, как делает один робкий шаг вперед, а потом снова отступает, как внезапно теряет ясность суждений и позволяет чувству вины завладеть собой, полностью парализовать ее волю. Это выводило его из себя и повергало в отчаяние. Они по-прежнему каждый день разговаривали по телефону, иногда с большими предосторожностями встречались за ленчем. Всегда оставалась опасность, что кто-нибудь может заметить, как она входит в его дом, и сделать свои выводы – не только неверные, но губительные для нее. Даже оставаясь наедине, они не могли полностью забыть об опасности. Меньше всего Биллу хотелось доставить Мэдди новые неприятности. Он чувствовал, что у нее их и так выше головы.
Президент поправился и вернулся в свой Овальный кабинет. Он пока работал полдня и быстро утомлялся, однако, увидев его однажды на небольшом приеме, Мэдди нашла, что он выглядит намного лучше. Он явно окреп. Филлис, напротив, выглядела изнуренной. Однако каждый раз, когда она обращала взгляд на мужа, ее лицо озарялось улыбкой. Мэдди ей отчаянно завидовала. Она даже представить себе не могла, каково это, когда супруги так бережно относятся друг к другу. Сама она настолько привыкла к другому, к постоянной напряженности, стрессу, униженности, что ей казалось, будто иначе и быть не может.
В последнее время Джек вел себя с ней еще грубее, чем всегда. Обвинения и оскорбления сыпались постоянно. Что бы она ни делала, все ему не нравилось. Как будто он днем и ночью, на работе и дома только и ждал повода на нее наброситься. Как хищник, подстерегающий добычу. Смертельно опасный хищник. Он говорил ей такие вещи и таким тоном, что становилось трудно дышать. И все же... все же временами она ловила себя на мысли о том, каким он может быть обаятельным, умным, интересным, интеллигентным и как он красив Больше всего ей хотелось научиться его ненавидеть. Именно ненавидеть, а не бояться. Теперь благодаря встречам с другими женщинами, находящимися в таком же положении, Мэдди стала лучше разбираться в себе самой и осознала, что в каком-то смысле, какими-то невидимыми путами она привязана к нему, как к наркотику.
Как-то в середине декабря она заговорила об этом с Биллом. На следующий день должна была состояться рождественская вечеринка на телестудии. Ей совсем не хотелось туда идти. Последнее обвинение Джека заключалось в том, что она флиртует с Элиоттом прямо в эфире. А дальше он договорился до того, что она спит со своим напарником Мэдди не сомневалась в том, что он сам этому не верит, просто хочет ее помучить. Он даже обмолвился об этом в разговоре с режиссером. Похоже, дни Элиотта на студии сочтены, решила Мэдди. Сначала она собиралась его предупредить, но Грег, когда она рассказала ему об этом по телефону, посоветовал ей этого не делать, чтобы не нажить новых неприятностей. Именно этого, по-видимому, и добивается Джек.
– Ему просто нравится вас мучить, Мэд.
Сам Грег чувствовал себя в Нью-Йорке абсолютно счастливым и даже подумывал о том, чтобы жениться на своей теперешней девушке. Мэдди советовала ему хорошенько подумать. С некоторых пор она стала относиться к самому понятию «брак» без всякого оптимизма.
В четверг после полудня, сидя на кухне у Билла, она ощущала безмерную усталость и разочарование. Рождественские праздники не сулили ничего хорошего. Она пыталась найти какой-нибудь способ втайне от Джека поехать в Мемфис к Лиззи или пригласить ее в Вашингтон. В конце прошлой недели ей, наконец, удалось найти для дочери квартирку, симпатичную и светлую. Сейчас ее заново отделывали. Она открыла для этого специальный счет в банке. Теперь Джек ничего не сможет узнать.
– Не выношу ему лгать. Но это единственная возможность делать то, что мне нужно. Он ничего не желает слушать, запрещает мне видеться с Лиззи.
А разве есть что-нибудь такое, чего бы он ей не запрещал, думал Билл. Но вслух говорить этого не стал. На этот раз он купил на ленч черной икры. Они наслаждались вкусной едой, тишиной, покоем, обществом друг друга. Билл сегодня казался более молчаливым, чем обычно. Наверное, что-то его беспокоит, думала Мэдди. Она знала, что праздники для него – тяжелое время. А на этой неделе к тому же день рождения Маргарет.
Мэдди протянула ему тост, намазанный икрой, выдавила на него ломтик лимона.
– Вы в порядке?
– Сам не знаю Обычно в это время года у меня депрессия. В этом году особенно. Не могу не оглядываться назад, не думать о прошлом.
Мэдди, однако, замечала, что в последнее время он чувствует себя значительно лучше. Правда, по-прежнему часто вспоминает в разговорах о жене, но уже меньше терзается тем, что произошло. Мэдди постоянно его убеждала в том, что ему не в чем себя винить. Конечно, это легко сказать. И все же у нее сложилось впечатление, что книга помогла ему пережить утрату, хотя он, конечно, все еще ощущает ее бремя.
– Да, праздники тяжелое время. Но, по крайней мере, вы увидитесь с детьми.
Семья Билла снова собиралась в Вермонт, а Мэдди с Джеком – в Виргинию, и она не ждала от этого ничего хорошего. Билл и его дети встречали Рождество как в старое доброе время. Джек, напротив, никогда не любил праздники и, если не считать дорогих подарков жене, делая вид, что они ему в тягость. В детстве он каждый раз на Рождество испытывал горькое разочарование. С тех пор у него и осталась нелюбовь к этим праздникам.
