В зависимости от природы эксперимента испытуемым в фармацевтической компании «Хиллер-Ларджент Гдобад» платили до тысячи долларов на выходные за потраченное ими время и беззастенчивое использование их тел. Желающие позволяли делать себе прививки, вводить вакцины, принимали лекарства, давали распылять на себя противоотечные средства, глотали слабительное и при этом должны были проводить в лаборатории все выходные – с вечера пятницы до утра понедельника, – чтобы их могли там обследовать. При некоторых экспериментах им не позволяли спать, в других случаях не разрешали вставать с постели, кроме как по нужде, которую они должны были справлять в горшки, а их мочу и фекалии сохраняли для изучения.

В каком бы состоянии ни находилась экономика – процветала она или переживала спад, недостатка в желающих не было почти никогда. Если компания давала объявление о том, что ей нужны двадцатилетние некурящие и непьющие подопытные, очередь из студентов, которые хотели подработать на летние каникулы, вытягивалась на целый квартал. Если им были нужны восьмидесятилетние старики с историей болезней сердца, желающих привозили на машинах родственники. Они шли, шаркая, за своими тележками-ходунками, проверяя электронные стимуляторы сердца и частоту пульса, некоторые по-тихому перекуривали, чтоб унять волнение перед назначенной встречей. Если компании требовались мужчины, долго сидевшие на игле, тут же откликались бывшие зэки, которых несколько дней назад выпустили из тюрем, вежливые, как пай-мальчики, и счастливые от мысли о том, что могут еще три дня просидеть за решеткой, а с ними подваливали бездомные бродяги-алкаши в надежде спороть на халяву лишний доллар.

В помещении лаборатории, где брали на анализ кровь, так чтобы не было видно испытуемым, висел плакат, повторяющий известную истину, что «Жизнь – дерьмо, и все мы сдохнем». Этот лозунг здесь красовался для того, чтобы ободрить лаборантов.

Люси Габриель, как правило, в ободрении не нуждалась, хотя ответственной за вывешивание такого рода бодрящих лозунгов была именно она. Приветливая и веселая, она была яркой личностью, энергичной и разговорчивой, гордившейся своей работой. В ее обязанности входил опрос претендентов, выстраивающихся в очередь на перекличку утром по пятницам, потому что проблемы нуждающихся были ей отнюдь не чужды. Она относилась к ним тепло и с симпатией. То, что она была индианкой, никого не волновало. Бедняки не без оснований считали, что ей самой доводилось переживать тяжелые времена, и это отчасти помогало им преодолеть замешательство, которое они здесь испытывали. Те, кто узнавал в ней поборницу прав индейцев, не побоявшуюся выйти на баррикады во время волнений, охвативших как-то ее резервацию, считали, что попали в хорошие руки.

А мужчины, конечно, были довольны тем, что ими занимается такая красавица.

Одна из ее задач при проведении таких собеседований состояла в том, чтобы брать на заметку чем-то необычных людей. Поэтому не было ничего удивительного в том, что ее внимание привлек Эндрю Стетлер. Он был заводным парнем, ей доводилось с такими сталкиваться. Для мужиков такого типа участие в программе было не более чем игрой, чем-то вроде небольшого приключения, о котором потом можно будет с прибаутками рассказать собутыльникам в баре.

Как и большинство других испытуемых, Эндрю Стетлер в тот день оказался на мели. К таким ситуациям Люси уже давно привыкла. Она никогда не бралась судить о людях по их неприятностям. Она и теперь жила в резервации Канесатаке, где жизнь без расстройств и огорчений была просто немыслима, а трудные времена, казалось, воцарились там на веки вечные. Иногда у нее не хватало терпения общаться с людьми, которые начинали скандалить из-за того, что все у них пошло наперекосяк, или пытались с ней спорить по поводу принятого решения, которое их не устраивало, но она понимала, что каждый справляется со своими трудностями как умеет.

Эндрю Стетлер, должно быть, всегда был душой любой компании.

– Выбери меня, – заявил он ей с порога, кривовато улыбаясь. Длинные черные волосы спадали ему на плечи, завиваясь на концах, улыбка была в меру обаятельной, глаза светились озорными искорками. Усевшись на стул перед столом Люси, он уперся крупными руками в столешницу светлого дуба. – Вены у меня просто отличные. Тебе не придется бурить скважину, чтобы взять у меня кровь на анализ. Хотя, честно тебе признаюсь, когда в последний раз у меня было кровотечение, кровь текла черная. Я так думаю, предки мои были инопланетянами. А может, пулю в меня всадили отравленную, чем это еще можно объяснить? – Подбородок у него слегка выдавался вперед, шея была непропорционально длинной, а кадык сильно выпирал. – Но для тебя, солнышко, у меня потечет только красная кровь. Потому что, глядя на тебя, я себя чувствую переполненным красной кровью американским парнем, хотя на самом деле я не такой. Я – талант местного разлива. Канадец. Родился и вырос в Монреале. И есть все основания полагать, что тут я и помру. Меня больше никуда особенно не тянет, у кого хватит наглости меня в этом винить? Здесь так много настоящих красавиц, разве я могу хоть одну пропустить? А что касается свиданий…

– Меня твои свидания не касаются, – вставила Люси.

– Тогда, моя радость, давай сразу договоримся о деталях, – сказал он, махнув рукой и как бы отметая тем самым ее замечание в сторону. – Штуку, которую твоя компания заплатит мне за то, чтобы поставить клизму – или что она там еще собирается со мной сделать, – мы с тобой просадим на веселую ночку в городе. Вкусно поедим, в кино сходим, выпьем что-нибудь. Что ты на это скажешь?

– Назови мне, пожалуйста, свое имя, – попросила его Люси.

Его улыбка чем-то ее очаровывала, манила. Неуловимое выражение, крывшееся в уголках губ, подкупало озорством, весельем, скоморошеством, за которыми ей чудился чувственный призыв. И от его темных глаз она чуть не разомлела.

– Зови меня просто Энди.

– А как тебя в твоем банке называют? Если тебе решат выписать чек, его тоже на Энди выписывать?

– Понял! Нет, чек надо выписать на Эндрю Стетлера. Я, правда, нечасто вижу чеки на мое имя, поэтому лучше даже его выписать на Эндрю Р. Стетлера. Неплохо звучит для белого, тебе не кажется?

– Лишь бы тебе хорошо было.

– А ты ведь не белая, – сказал он.

– А ты не слепой, – тихо парировала она, делая вид, что поглощена исключительно заполнением его регистрационного бланка.

– Может, и так. Хотя, пока тебя не увидел, был наполовину слепым. Раньше женщины в форме меня никогда особо не манили, но, как тебя увидел, тут же стал вполне зрячим.

Белый халатик, который она носила в лаборатории, трудно было назвать формой, но спорить об этом ей было недосуг.

– Ты чистый, Энди?

Он сделал вид, что принюхивается к своим подмышкам.

– Господи боже мой, мне казалось, я утром душ принял. И побрился вроде. Я, знаешь, чаще всего пользуюсь «Айриш спринг» или «Райт гард»[2]. Так что вонять от меня не может, если тебя именно это интересует.

– Мне кажется, ты прекрасно понял, что меня интересует. – Она впечатала его имя в компьютерную анкету.

Он снова очаровал ее игривой улыбкой и лучистым взглядом темных глаз.

– Как тебя зовут, красавица?

– Люси Габриель.

– Рад с тобой познакомиться, Люси. Я верю в свободную от наркотиков Америку, поэтому предпочитаю жить в Канаде. А если говорить серьезно, держусь от этой заразы подальше. Мне эта дрянь слишком много напортила в жизни. Из-за этого дерьма я потерял многих друзей. Если хочешь, возьми у меня кровь на анализ.

– Я сделаю это, Энди. Обязательно возьму. Но ты нам двоим сбережешь много времени и хлопот, если будешь честно отвечать на мои вопросы.

Он провел большими руками по столу, улыбнулся.