Ашима сидит за кухонным столом на Пембертон-роуд, надписывая рождественские открытки. Рядом с ней остывает чашка чая, а на столе разложены три телефонные книжки, ручки с тонкими перьями, которые она нашла в комнате Гоголя, чернила, пачка открыток и влажная ватка для смачивания марок и чтобы заклеивать конверты. Самой старой телефонной книжке двадцать восемь лет — Ашима прекрасно помнит, как купила ее в канцелярском магазине на Гарвард-сквер, обложка у нее шершавая, черная, а страницы голубые, их теперь приходится скреплять резинкой. Две другие книжки больше по размеру, новее, у одной — бархатистая обложка темно-зеленого цвета, а обрез отделан золотом. Но ее любимая книжка — третья, подарок Гоголя на какой-то из дней рождения, у каждой буквы помещены репродукции картин из Музея современного искусства. Задние страницы всех трех книжек густо исписаны номерами, начинающимися с 800: это телефоны авиакомпаний, которыми они летали в Калькутту. Мелким почерком написаны номера рейсов и время прибытия, а поля испещрены нетерпеливыми росчерками, сделанными, пока она ждала ответа на линии.

Конечно, с практической точки зрения следовало бы перенести все адреса в одну книжку, тем более что за такое время у многих ее друзей номера телефонов изменились, а с кем-то связь просто прервалась. Но Ашима не хочет вычеркивать имена умерших родственников и затерявшихся в вихре жизни знакомых. Наоборот, когда она листает страницы телефонных книжек, она вспоминает всех бенгальских друзей, с которыми ее и Ашока судьба свела в чужой стране. В день, когда она купила свою первую книжку, в кармане у нее лежало пять долларов, тогда это казалось ей целым состоянием! «Я хотела бы вот это», — проговорила она медленно и четко, выкладывая на прилавок книжку, волнуясь, что продавец ее не поймет. Но он даже не взглянул в ее сторону, буркнул цену, отсчитал сдачу. Она прибежала домой и сразу же записала в книжку адрес родителей на Амхерст-стрит, адрес свекра и свекрови в Алипоре, а потом их собственный адрес на Сентрал-сквер, чтобы не забыть. Потом записала добавочный номер Ашока в университете, в первый раз в жизни вывела на бумаге его имя, подумала — и написала фамилию. Вот каким был ее мир в то время!

В этом году она сделала новогодние открытки своими руками, следуя советам «Энциклопедии домашней хозяйки», которую взяла в местной библиотеке. Обычно Ашима закупала целые коробки открыток в конце января со скидкой пятьдесят процентов, да только на следующее Рождество никогда не могла вспомнить, куда она их засунула. Она всегда тщательно выбирала открытки — чтобы на них не было этих «рождественских» деталей типа ангелов с крылышками или волхвов со звездой. Ей больше нравились зимние пейзажи с летящими санями, запряженными четверкой лошадей, или дети, катающиеся на коньках. Но в этом году, совершенно неожиданно для себя, она взяла да и нарисовала слона, наклеила его на серебряный фон, а сверху обсыпала красной и зеленой мишурой. Он оказался точной копией слона, которого когда-то нарисовал ее отец на полях одного из своих писем, чтобы повеселить Гоголя. Она не выбросила ни одного письма своих давно умерших родителей, они и сейчас хранятся в платяном шкафу в белой сумке, которую она носила в семидесятых годах, пока не порвался ремешок. И каждый год Ашима вытряхивает все конверты на кровать, забирается на нее с ногами и целый день проводит за чтением родительских писем, позволяя себе вволю наплакаться. Она снова и снова перечитывает написанные ими строки, полные такой искренней заботы и тревоги за нее, вспоминает пересказанные в письмах новости — хоть они и не касались ее жизни в Кембридже, ей было так важно их узнавать! И вот, увидев нарисованного на полях отцовского письма слона, Ашима решила, что в этом году она всех удивит. Она сама поразилась, как хорошо ей удалось его перерисовать. Она ведь никогда не увлекалась рисованием, никогда не думала, что владеет искусством переносить на бумагу образы животных и людей, что с таким блеском делал ее отец, а теперь и Гоголь. Целый день Ашима корпела над своими слонами, а потом съездила в копировальный центр при университете и сделала двадцать копий. А вечер посвятила походу по местным канцелярским лавочкам в поисках красных конвертов, которые по размеру подошли бы ее открыткам.

Теперь-то у нее полно времени — занимайся чем хочешь. Ни кормить никого не надо, ни развлекать, молчи хоть целую неделю. В сорок восемь лет Ашима впервые в жизни узнала, что такое одиночество, и, хотя ее муж и дети хором утверждали, что в этом ничего страшного нет, Ашима чувствовала, что ей поздно переучиваться. Она и сейчас, через полгода после отъезда Ашока, все не может привыкнуть возвращаться вечерами в пустой дом, зияющий темными провалами окон, засыпать на одной стороне кровати и просыпаться на другой, есть и пить в одиночестве.

Оставшись одна, поначалу Ашима нервничала, чувствовала возбуждение и проявляла чудеса активности: расчистила завалы в чуланах, разобрала полки на кухне и в холодильнике. Все перетерла и перемыла. Спокойно спать по ночам она не могла, несмотря на установленную сигнализацию, ей все время что-то мерещилось, то ли голоса, то ли шаги на лестнице. Каждый вечер она проверяла, закрыты ли защелки на окнах и замки на дверях. Однажды ночью она проснулась от ужасного грохота: кто-то барабанил в дверь. Ашима в панике даже позвонила Ашоку, разбудила его. Взяв с собой телефонную трубку, она, по настоянию мужа, все-таки спустилась вниз и открыла входную дверь — оказалось, вечером она просто забыла закрыть ставню, и та на ветру колотила по стене.

А теперь Ашима стирает свои вещи раз в месяц. Она больше не вытирает пыль, да и вообще не замечает ее. Ест она обычно, сидя на диване перед телевизором, хлеб с маслом и дал, который готовит на неделю вперед. Иногда Ашима может поджарить омлет, но чаще всего ей и это усилие делать неохота. Она даже переняла некоторые дурные привычки своих детей: перекусывает, стоя у холодильника, не подогрев еду, даже не положив ее на тарелку. Волосы ее поредели, поседели, и теперь она не носит косу, а укладывает их в узел на затылке. У нее испортилось зрение, и читает она только в очках. Три раза в неделю она выходит на работу в местную библиотеку, как это делала Соня, когда училась в школе. Для Ашимы это — первая работа с тех пор, как она вышла замуж. Свою зарплату она отдает Ашоку, а он переводит ее в банк на их общий счет. Деньги ей не нужны, она работает, просто чтобы провести время. Она же всю жизнь ходила в эту библиотеку, сначала водила туда детей на «час сказки», сама проводила там много времени, рассматривая журналы по вязанию и книги по кулинарии, и вот однажды миссис Бакстон, старший библиотекарь, спросила ее, не хочет ли она поработать у них на полставки. Поначалу Ашима выполняла самую примитивную работу: расставляла по полкам книги, возвращенные читателями, проверяла, чтобы все они стояли строго по алфавиту, иногда пылесосила полки. Она оборачивала потрепанные книги в полиэтиленовые обложки, выбирала книги для ежемесячных тематических выставок: «Садоводство», «Президентские выборы», «Поэзия девятнадцатого века» или «Афроамериканская проза». А с недавних пор она работает на раздаче книг. Многих постоянных читателей знает по имени, составляет запросы на книги, которых в их библиотеке нет. Она поддерживает приятельские отношения с другими женщинами-библиотекарями — как и у нее, у многих дети выросли, некоторые живут одни: или овдовели, или разведены. Ее коллеги — первые американские друзья Ашимы за всю ее жизнь. За вечерним чаем они обмениваются новостями, сплетничают о читателях, о мужчинах и о своих семьях. Иногда она приглашает их к себе на ужин, а бывает, они вместе ходят по магазинам.

Каждые три недели ее супруг приезжает на выходные домой. Он обычно берет такси из аэропорта — несмотря на то, что Ашима не боится ездить на машине по городу, она категорически отказывается выезжать на шоссе, ведущее к аэропорту Логан. Когда муж возвращается домой, Ашима готовит и убирает дом как обычно. Если она приглашена к друзьям, они идут вместе, едут на машине, с грустью думая о том, что их дети уже большие и что у них теперь своя жизнь. Во время своих коротких визитов муж делает то, чему Ашима так и не научилась: оплачивает счета, сгребает листья с лужайки, заправляет ее машину бензином на автоматической заправке. Он даже не развешивает одежду в шкафу, так и держит ее в чемодане, а свою бритву и шампунь — в несессере под зеркалом. Эти визиты так коротки, что Ашима не успевает оглянуться, как опять остается одна. Правда, они каждый день разговаривают по телефону, ровно в восемь вечера. Иногда к этому времени она уже в постели, смотрит старый черно-белый телевизор, который Ашок когда-то перенес к ней в спальню, экран постепенно темнеет, и изображение день ото дня становится все менее отчетливым. Если по телевизору ничего интересного не идет, она листает книги, взятые в библиотеке, теперь они разложены на стороне кровати, которую раньше занимал Ашок.