Шон вкручивает штопор в пробку и с тихим хлопком ее выдергивает.

— Н-н-ну, вот теперь не грех и начать нашу, — он смотрит на этикетку, — вечеринку «Шато Медок», или как там называется эта дрянь. Чтоб я сегодня еще вина выпил…

И сует себе палец в глотку.

— И? — спрашивает Фанни. — Что с Микро?

— А в чем дело-то, он что, кровью истекает или как? — нетерпеливо осведомляется Шон, но Фанни только смотрит на него, не говоря ни слова. — Думаешь, он из окна сиганет только потому, что закинулся? Или у него случится эпилептический припадок?

Фанни медленно тушит сигарету.

— Ну давай, скажи дядюшке Шону, что тревожит твое маленькое сердечко.

— Не у всех же бывает хороший приход. Может, ему сейчас хреново?

— О чем ты? — стонет Шон. — Только потому, что он выглядит так, словно никогда раньше не брал в рот сигарету, выходит, ему сразу помощь нужна? Типичная позиция девчонок, им, видите ли, обязательно надо защищать мелких и незаметных парней, которые только и делают, что жмутся по углам. Микро голыми руками не возьмешь, можете мне поверить. Глубоко внутри он крутой корешок, а не хрупкая душонка, как кажется вам. Все, что выглядит безобидным и несексуальным, у вас, девчонок, автоматически вызывает материнские инстинкты. Вот ввалится он как-нибудь сюда с эдакой репообразной телкой в морковных джинсах, от которой будет пахнуть дешевыми духами, и она поселится здесь на вечные времена. Посмотрим, что ты скажешь, когда Микро будет день и ночь торчать здесь со своей суповой курицей, и вам целый день напролет придется выслушивать отталкивающие сексуальные звуки, потому что они не привыкли играть или лакомиться сексом, потому что у них мозги закипают от желания трахаться, и они способны лишь грубо сношаться. Интересно, будешь ли ты и тогда считать его таким уж несчастным и беспомощным щеночком, которому нужна твоя поддержка.

— Ну, не знаю, — говорю я, — может, она просто боится, что он побежит на улицу знакомиться со старушками.

— Бред, — отрезает Фанни. — Я вовсе не хочу его защитить. Просто он так выглядел, будто слегка перебрал. А с девочками у него никогда ничего не было, это точно.

— Колоссально! — И Шон бегает перед нами, вращая руками, точно пропеллер. — Думаешь, он педик, потому что голубые мальчики такие милые, такие плюшевые медвежатки, у которых не встанет, даже если вы вместе поваляетесь на софе? — Шон залпом выпивает свой стакан.

— У Шона секс-кризис, — объясняю я Фанни. — Его меч сломался.

— Меч?

— Не-е-ет, он не сломался, мужик, просто больше не хочет. Так же, как Микро не хочет говорить, и никто не знает почему. Вот и меч мой больше не хочет. Ну и пусть, зачем мне меч?

Я невольно вспоминаю о члене Микро, об этой большущей желтой колбаске, улегшейся вместе с Микро на ковер, составляя ему компанию перед телевизором. Я никогда бы не подумал, что у Микро вообще возможно голое тело, и меня бы совсем не удивило, окажись у Микро еще одна одежда под всеми его верхними шмотками, а под ней другая, и еще и еще, и все его тело состояло бы из слоев тряпок и трусов. Тряпичный человечек. Не каждому же быть из плоти и крови.

— По крайней мере, — спокойно продолжает Шон, — Микро не педик. Он абсолютно нормальный гетеросексуальный чувак, готов поспорить.

— Нет, уж лучше пусть Микро будет педиком, — говорю я, — тогда он в надежных руках.

Тряпичному человечку нужна постоянная забота, думаю я. И Шон прав, такая телка в морковных джинсах Микро бы прикончила. Да и меня тоже.

— Ой, — говорит Фанни и подмигивает, и в дверях вдруг появляется Микро.

— Привет, — говорит Фанни, — иди сюда.

И подвигается, освобождая рядом с собой место. Вид у Микро усталый. Он доползает до кровати и ложится между нами.

— Что у вас тут творится? — безучастно произносит он.

— Все нормально? — спрашиваю я.

— Я почти заснул, — бормочет Микро, притуляется к плечу Фанни и закрывает глаза. Все мы смотрим на Микро. Каким усталым он выглядит вот так, облокотившись на Фанни. Насыщенный вышел день, думаю я, и не только у Микро.

Шон изображает какую-то смесь чечетки с упражнениями карате, Микро сидит, положив голову на плечо Фанни. Я протягиваю Фанни ее стакан и сажусь рядом. Шон танцует дальше.

— Окунемся в «Длинную ночь Мраморного дворца», три каратистских фильма по цене одного.

— Уже все, больше не показывают, — возражаю я.

— Правда?

— Точно не знаю, но вряд ли.

— Да брось, всегда найдутся прыщавые подростки, желающие всю ночь жрать попкорн и смотреть Брюса Ли с Джеки Чаном. Конечно же, они еще есть. И мне сейчас гонконгское кино не помешает. Эти фильмы лучше любой тренировки: люди там крутятся и колотят друг друга, а я чувствую себя подтянутым и спортивным, как кроссовка. А в перерывах и потом, уже все просмотрев, каждый может попробовать себя в потасовке. Нет, правда, после восьми часов карате каждый вообразит, что он тоже так умеет.

— Верно, — подтверждаю я, — после гонконгского боевичка мне всегда становится лучше, будто я сам много лет изучал боевые искусства. После такого фильмеца движения становятся меткими и отточенными. Телом владеет как ножом.

Фанни смотрит на нас, как на ненормальных, а я прислоняюсь к ней поуютнее.

— Что, Фанни, с тобой никогда не бывало, что выходишь ты из кинотеатра и сама немного как фильм, который только что посмотрела?

— Не-а, особенно после каратистского фильма. Эти глупые квакающие голоса действуют мне на нервы.

— Да, мужики, — откликается Шон и останавливается, — а неплохо было бы послушать гонконгский боевик без слов. Только со звуками. Это было бы клево. Или, например, послушать на китайском, в оригинале, — тоже, наверное, звучит как вопли драки. Хат ха-а-а-а т-ш-ш-шдокхл!

И Шон переводит звуки в движения.

— Точно, — продолжает вещать с жаром Шон, — надо ходить не в студию и не на йогу, а в кино на гонконгский тренинг. Но как минимум два раза в неделю.

Ничто не расслабляет больше, чем наблюдать за боевым искусством других. Взрывы, массовые автокатастрофы, рушащиеся дома и бесконечные автоматные очереди — только это расслабляет как ничто другое, как транкви. А вот дешевые драки в каратистских фильмах — все равно что медитация.

— Хотя, — произносит Фанни, — посмотрев «Беги, Лола, беги», я тоже пару дней потом размышляла о разных вариантах, как может идти жизнь и как она всегда происходит параллельно. Что где-то есть еще другая версия того, что я сейчас делаю.

Шон все еще танцует, но теперь это скорее напоминает тай-чи.

— М-да, уже во время фильма оказываешься в какой-нибудь версии собственной жизни, — говорю я и сам слышу собственный голос. — Когда я смотрю фильм про шпионов, то сам на какое-то время становлюсь шпионом. По идее в кино надо бы ходить постоянно, потому что все ощущения от хорошего фильма рано или поздно пропадают, это очень жалко, ведь приятно чувствовать, что живешь другой жизнью. Хотя когда-то нужно проживать и настоящие версии жизни. Само собой не только боевики? После «Рек любви» Кассаветеса я был таким же комком нервов, как Джина Роулендс, впрочем, приятно становиться невротиком после каждого фильма Кассаветеса. Чуть-чуть болезненно, нет, такое ощущение, что все становится легким и жидким.

— Вина, — говорит Фанни и протягивает свой стакан. — Со мной так после какого-нибудь сна, когда я не знаю, взаправду это было или нет. — Шон доливает ей вина и потихоньку сам пьет маленькими глотками из горла. — Я встаю и уже не понимаю, вспомнила ли я это или мне только приснилось.

— Например? — спрашиваю я ее.

— Ну, например, что я иду по улице в булочную и думаю, где же эта чертова булочная, ведь я уже целую вечность иду. Улица бесконечна. И ведь я часто по ней хожу. А потом оказалось, что булочная еще и закрыта. Среди бела дня.

— И все? Тебе снятся такие реальные вещи?

Я и правда не могу поверить.

— Ну и что? Самый страшный сон мне совсем недавно приснился. В нем я полностью обновила всю свою комнату, так как мне действительно хотелось бы, все переделала. Вышвырнула старое барахло и купила себе новые вещи, и главное — красивый ночник, а потом вдруг просыпаюсь и оглядываюсь по сторонам, и вижу, что комната по-прежнему та же, какой была.