— Ну а у тебя сейчас есть кто-нибудь? — спрашивает она. Но вопрос звучит скорее как: «Ну а у тебя по жизни все в порядке?»

— Ты правда хочешь знать?

Сейчас надо немного рассердиться. Хотя бы чуточку. С какой стати она будет знать что-то, чего сам я о ней не знаю? И знать не хочу. Но Фанни хитра, как все девочки.

— Где у тебя туалет? — спрашивает она, и я указываю в нужном направлении.

— Сейчас вернусь, — говорит она.

— Надеюсь.

Хорошо придумала. Я уже давно подозреваю, что девушкам вовсе не нужно в туалет, даже если они утверждают, что нужно. Но что же они там делают? Выплакиваются? Блюют? Или записывают на календарике крохотным карандашиком, что, мол, этот очень мил, но у него большущий нос. Но Фанни и правда удалилась, только чтобы пописать. Я слышу, как льется струйка, а потом она снова выходит. Спускать не будем? Хорошая девочка. Пьяненькая девочка. Она возвращается и хлопает меня по заду.

— Не думаю, что у тебя есть подружка, а если и есть, то сейчас у нее плохие карты.

Она улыбается, и губы и зубки у нее посинели от вина. От таких вот мелочей у меня сердце заходится. Фанни шепчет мне на ухо:

— Давай поедим, а не то я совсем захмелею.

Я сливаю воду, и мы оба исчезаем в пару, бьющем нам в обнаженные лица. Вот они лежат, макароны в форме ракушек, — блестящие дары моря. Выловлены из кипящего моря. Вполне себе приключение в духе Жюля Верна.

— Пойду за остальными, — говорю я. В дверях комнаты Микро я останавливаюсь. Фанни у меня за спиной. Микро расставил руки и крутится волчком. Шон скручивает очередной косяк, а из телевизора доносится все тот же смех старого телевизионного шоу.

— Мне кажется, Шон подсунул Микро одну из своих пилюль, — тихо говорю я Фанни.

Кажется, это «климбим», к музыке примешивается пронзительный голос Ингрид Штеегер.

— Парни, еда готова, — говорю я им. — Вы идете?

Шон кивает и уже проскальзывает мимо нас, говорит «Приятного аппетита» и наваливает себе тарелку. Фанни берет меня за руку под столом. Потом в кухню заходит Микро и смотрит на нас, освещает все лица прожекторами счастья.

— Наконец-то ты хоть немного порозовел, — говорит ему Фанни и получает в благодарность особую улыбку.

Я наливаю всем вино и говорю «За вас», обращаясь ко всем, и остальные тоже поднимают стаканы, все, кроме Шона.

— Эй, Шон.

Шон уже нависает над тарелкой и ест.

— Шон!

И наконец все стаканы оторвались от стола. Почему люди так и не учатся элементарным вещам? А потом еще и в глаза друг другу смотреть приходится, когда чокаешься. Но Фанни хочет смотреть мне в глаза. Потом она накладывает Микро еду, и все едят.

Я смотрю на нее. У каждого животного свой оскал, думаю я. У меня есть красивый альбом Грандвилля, который, не знаю точно когда, но лет двести назад изображал людей в виде животных. Шона Грандвилль изобразил бы гиеной, Микро — толстой ящерицей, а Фанни — борзой собакой. Или иначе? Нет, вполне вероятно. Кем бы был я? Я стал бы орлом, ну разумеется, каждому хочется быть орлом, но не буду же я себя недооценивать.

— Если бы каждому из нас пришлось стать животным, кем бы мы стали?

— То есть как животным? — переспрашивает Фанни.

— Ну, некоторые похожи на собак или на хомяков, или на птиц. На кого похожи мы?

И я говорю им, на кого они похожи.

— Я гиена? — уточняет Шон. — Что Микро ящерица, это неплохо. — Шон говорит с набитым ртом. — Но если я гиена, то ты стервятник.

— Ну, судя по твоим волосам, — шелестит Фанни и проводит рукой по моим волосам, — ты скорее напоминаешь выдру. А Шон с Микро похожи на двух собак.

Тут неожиданно подает голос Микро:

— Все вы… все вы волнистые попугаи. Такие разноцветные и мягкие.

Я принимаюсь чирикать.

— Что ты ему такого дал, а? — спрашиваю я Шона. — Корма для птиц?

Бессмысленно продолжать разговор, если они не знают Грандвилля.

Шон с шумом втягивает макаронины, а покончив с ними, начинает болтать и курить. Обычное дело. Фанни ест медленно, и мы оба наблюдаем за Микро. Он ничего не ест, и глаза у него как теплые мягкие каштаны. Горячие каштаны, готовые вот-вот растрескаться. Огромные, пульсирующие энергией зрачки. Обычный ход времени отключен, та миллисекундная норма для соприкосновения взглядов, положенная заминка перед ответом, самое время как бы невзначай отвести глаза, пока этот кто-то не заметил, что ты на него смотришь. Микро просто смотрит на нас. На меня, Фанни, на Шона — все мы получаем возможность взглянуть на его темные зрачки. У меня такое ощущение, будто Микро смотрит сквозь меня, сквозь мои глаза, мою кожу, сквозь всю мою плоть. В самый мозг, в самые мерцающие сгустки вселенского фосфора.

Шон вытирает рот.

— Сейчас начнется «Мужчина для утех». Ни у кого нет желания посмотреть на пару горячих мальчиков по вызову? Выглядят очень и очень. Что, не знаете этот фильм? Клянусь, фильм отличный. Восьмидесятые годы, Ричард Гир. Ну, Фанни? Ричард Гир, поди хило?

— Моя сестра большая поклонница Ричарда Гира, — говорю я.

— А как выглядит твоя сестра? Она ничего? Может, и ее пригласить? — предлагает Шон.

— Только не это. Какое бы ни было у тебя настроение, она непременно его испортит. Она большая и толстая, и еще у нее усы растут. От нее пахнет чесноком, и если сейчас я позвоню ей и скажу, что здесь парень, который желает с ней познакомиться, она тут же прибежит и бросится на тебя всеми своими двумя центнерами веса.

— Ну ладно, я и так травмирован женщинами. У тебя вся семья такая?

— Я мог бы дать ей твой телефон. Сказать, что ты малость смахиваешь на Ричарда Гира. Моя сестра, вот уж кто животное.

— О’кей, тогда посмотрим фильм без твоей симпатичной сестрички. Ну, вперед, там есть на что посмотреть! Секс и красивые женщины.

— Нет уж, — отвечаю я, — по-моему, это самое несексуальное зрелище, когда приходится смотреть на секс, да еще когда свет из окна бьет прямо в лицо, и все так близко, вся эта кожа. Фу! Да еще движения туда-сюда. Без меня.

— Ладно, Микро. — Шон тянет пошатывающегося Микро из кухни. — Пойдем курнем еще и маленько поласкаем сами себя.

А мы с Фанни снова в кухне одни. Лучшая программа. Куда лучшая.

Фанни покусывает меня за руку, делая вид, что изо всех сил. Она смеется.

— Давай еще выпьем, — слишком громко говорит она мне на ухо. Ужас, не стоит ей так меня возбуждать. Я взлохмачиваю пятерней ей волосы, а она прислоняется ко мне, так что я чуть ли не падаю, и стонет:

— Еще! Еще вина.

— Вот, пей. — Я снова наполняю наши стаканы и вытряхиваю на стол пару сигарет. Фанни зажигает одну из них и выпускает дым изо рта.

— Такая у тебя сестричка? На тебя совсем не похожа.

— Благодарю.

— Наверняка она тебя всегда шлепала, а?

И мы начинаем хихикать. Твою мать, теперь у меня вино носом полезло. Нельзя одновременно пить и смеяться.

— Ну, все, хватит, — говорю я. — Все уже вином пропахло.

— Почему?

— Оно ударило мне в нос. Нет, моя сестра скорее напоминает засохший бутерброд. Однажды я видел, как она курит, и с тех пор мне все чудится в ней какая-то неряшливость, ну, понимаешь, в духе Ингеборга Бахманна.

— Она так курила? — И Фанни подносит сигарету к вытянутым губам.

— Нет, это было на вечеринке. Она сидела в углу, всем довольная, присосавшись к сигарете. Знаешь, так вечерами после работы курят уборщицы.

— Как курят в фильмах женщины, которых как раз бросают?

— Точно. Довольные мужики курят скорее военные сигареты, жестко, быстро, на скорую руку. А женщины-неудачницы со вздохами втягивают дым. Иногда я себя спрашиваю, курят ли люди, как в кино, или киношные персонажи подражают людям из жизни. В смысле, кто первым начал.

— Ну, конечно, люди.

— Видела бы ты пролетария, который живет под нами. Является вразвалку, изо рта бычок-самокрутка торчит, и дымом в глаза пыхает. Кем он себя возомнил, Жан-Полем Бельмондо? Или вон, шпана из музыкального кафе, те посасывают свои гангстерские сигареты и при этом лают друг на друга по-турецки так, что кажется, вот-вот кинутся друг на друга с ножами. А на самом деле они лишь обсуждают спорт и что сегодня ели на обед.