Проходи, говорю, тампел мелкий. Иди и три свои окна, или это что, вроде плохой маскировки, мол, работы ты не боишься? Но этот упертый хмырь все ерзает по полу на коленках и бормочет, и умоляет, с такой пеной у рта, будто он эпилептик, да, а потом утыкается мне головой в коленки и начинает бодать меня, как коза-попрошайка в детском зоопарке.

— Шон! — говорю я.

— Что?

— Шон, эту историю я тебе рассказал. Рассказывай свои собственные байки.

— Ты мне ее рассказал? Вот, блин, ну не важно, значит, еще раз послушаешь. И вообще, это не твоя история. И истории они ничьи. Что делать, если вы оба как воды в рот набрали? И почему я вообще здесь что-то рассказываю? Потому что это мои истории? Мне что, жаль ими поделиться?

— Эй, — внезапно изрекает Микро. Воскресший из мертвых. — Эй, не заводись, — говорит он мне.

— Я и не завожусь, но зачем мне опять выслушивать свои собственные истории только потому, что этот тип сам ничего родить не в состоянии и роется в старом мусоре?

— Да что с вами, зануды хреновы? Я развлекаю вас потоком своего красноречия, а вы начинаете возникать. А ну, тащите мне чего-нибудь выпить. У меня уже в глотке пересохло. Эй, Микро, сходи-ка ты. Что там еще осталось?

— Вишневая кока, — отвечаю я.

— Что? Такое еще бывает? Вишневая кока?

— Само собой, у моего турка бывает все. Ладно, послушай, Шон, скучно, когда один говорит. Надо и другим дать, по очереди. Ты, Микро, потом я. Верно, Микро?

— Согласен, — отвечает он.

Микро просыпается!

— О’кей, — говорит Шон, — начинаем.

— Да, только сперва подумай хорошенько, а не втюхивай нам всякую старую муть.

— Ладно, ладно, сам хочешь до конца рассказать?

Что за словесный понос. Если экстэзи возносит тебя на вершину счастья, от кокаина прорывается речевой пузырь. Не так страшно, конечно, как черт, на нем язык мелет быстрее, чем успеваешь вкладывать в слова хоть какой-то смысл. Что иногда не так уж и плохо.

— Держи себя в руках, Шон, — говорю я ему, — когда принимаешь наркотики, чертовски важно держать себя в руках. Наркотик из каждого придурка всю самую дрянь выталкивает. Взять только этих старых пердунов, которые шпигуют себя распоследним дерьмом, а пресытившись, начинают запрещать его всем остальным.

Нет, я и правда завелся. Похоже, мне сносит башню.

— И вообще, — продолжаю я, — заткнись ты, наконец.

— Ладно, нет вопросов, шеф, — не унимается Шон.

— Нет, правда, вафельник завари. Что ты все лопочешь?

— Ты тоже хочешь что-нибудь сказать?

— Нет, хочу послушать музыку. У меня сейчас голова совсем другими вещами забита.

— Интересно, какими? Опять думаешь о Лауре?

— Нет, если и думаю, то о Фанни.

— Вот как? О Фанни?

— Не только.

— Да ладно тебе, выкладывай.

Микро как раз высасывает остатки жидкости из бутылки вишневой колы. Сосуд уже опустел, но он еще пару раз жадно присасывается к нему, извлекая из бутылки глухой звук.

Я смотрю на телевизор.

— Например, думаю про передачи по телику, куда все в них девается. Попадает в человека и рассеивается или оседает в нем. Всякие там дурацкие сериалы, фильмы, и так далее.

— А дальше-то что?

— Ну вот, смотрю я, значит, в эту штуку, и иногда у меня ощущение, что от всего этого в мозгу вырастает какой-то новый орган. Как в «Видеодроме».

— Да, точно, взгляни на Микро, сейчас он вытащит из своего брюха видеокассету.

Я перевожу взгляд на Микро. Верно, думаю, если у кого что и растет, так это у него.

— Нет, правда, Шон. Ты никогда не задавался вопросом, что происходит со всем тем мусором, который ты в себя впускаешь? Ты ведь узнаешь фильм, если смотришь его не в первый раз. Да и вообще каждая физиономия, каждый логотип. Дурацкая уличная реклама. Все это не исчезает, а оседает где-то внутри.

— Ты о таком думаешь?

— Или все когда-нибудь обретает форму и плоть. У Станислава Лема есть один рассказ, в нем вся информация воплощается. Все, что есть на жестких дисках, аудиопленках, чипах, — все это находит воплощение. В рассказе из всего этого появлялись новые миры, вроде маленьких галактик размером с атомы, которые тут же начинали существовать самостоятельно. Так вот, с тех пор как я его прочитал, мне кажется, что весь мусор в моей голове во что-то воплощается. А потом появляется что-то новое. Количество мусора достигает критической массы — БАХ! — мусор исчез, и на его месте появилось нечто новое.

— Иисусе.

— Иисусе?

— Да, именно так и звучит. В одном романе Гибсона есть какая-то секта. Они смотрят трэшевые фильмы и ждут знака от Бога. В фильмах. Целыми днями они только и делают, что смотрят это барахло.

— Пожалуй. Вполне религиозно.

Микро хватается за нос, с пальцев у него капает кровь. Шон бросает ему рулон туалетной бумаги, который валяется рядом с постелью Огурца, Микро отрывает себе кусок и, скомкав, зажимает им нос.

— Эй, ребята, «Похитители тел» смотрели? Помните, там повсюду лежат маленькие такие коконы, и если уснешь, у тебя пойдет носом кровь, а потом из кокона вылупится твой двойник, такой бесчувственный мертвый дубликат, который займет твое место. А потом заменяют все больше и больше людей, и пара оставшихся в живых абсолютно выбились из сил, боятся, что их узнают, боятся заснуть, а когда мертвые дубликаты их обнаруживают, то начинают визжать и показывают на них пальцем. Может, они уже и через телик влезают, а, Микро? Тебе теперь ни в коем случае нельзя засыпать. Сечешь, Микро?

— Усек, — отвечает тот и смотрит на окровавленный комок бумаги.

— Положи-ка ты себе на затылок мокрый платок, — говорю я и, не оборачиваясь, протягиваю руку, и Шон бросает мне то, что требуется. Я забиваю маленький, плотный косячок. Сейчас гашиш хорошо пойдет, размышляю я. В сочетании с ним кокаин приобретает особый, поэтический оттенок.

— У меня еще и травка есть, — сообщает Шон. — Для приятных мыслей.

Шон, человечище, это ведь общение будущего: такая смесь из разговоров и мыслей, передаваемая на телепатическом уровне. И тогда уж никто толком знать не будет, что люди говорят, а что думают, ведь разница перестанет существовать. И никаких больше тайн. Мысли превратятся в музыку.

— Знаешь, а ведь самое смешное в том, что благодаря телевидению у нас одинаковые воспоминания об одинаковых фильмах.

— Гм-м.

Далеко зашло. Может, сказать ему, что иногда он замечает, о чем я думаю, и что, возможно, причиной тому воспоминания об одних и тех же фильмах. И опять же по фильмам мы избираем свой жизненный путь. Да, это уже чересчур. Куда важнее слушать одинаковую музыку. Создавать расслабленную субстанцию головного мозга. Сейчас определенно важнее.

Итак, перерыв. Я встаю и делаю зарядку. Микро сидит у стены и чавкает. Вскоре он вновь обретет дар речи. Такой во всяком случае у него вид. Шон лишь притоптывает своими кроссовками, глядя сквозь телевизор. У Шона все в кроссовках. Телик без звука. Каким симпатичным становится все на экране, если саундтреком запускаешь собственную музыку. Безобидным. Для того и существует телевидение, размышляю я, без звука. И почему мне все так поздно приходит в голову?

Когда-то была у меня идея: снимать людей во время разговоров и показывать потом без звука. Наложив какой-нибудь саундтрек. Экран во всю стену, а на нем сплошь головы и люди, которые говорят и говорят, и все это озвучивает старый добрый Грув. Целый дом с головами, которые говорят. Национальная галерея, витрины от пола до потолка. Все масштабно, приятель. Никаких отклонений от курса. Прямо и только прямо, и все обязательно в пять рядов. Трава расти больше не будет. На газоне дружбы, думаю я, курить траву, футбол на газоне дружбы, стоп. О чем речь-то? Не терять контроля над собой. Нужно двигаться. Оставаться сексуальным. Говорящие головы. Скоро придет Фанни.

Микро выходит, а я подтягиваюсь на турнике, который Огурец закрепил у себя в дверном проеме. Для зарядки! Потом возвращается Микро — без штанов, в руке бутерброд с мармеладом. Я вижу Микровы причиндалы, впервые. Такая здоровая, расслабленная штука, торчащая из маленького покрасневшего гнезда. Микро садится обратно на свое место, а Шон только дергает бровями, и я спрашиваю: