Мы всегда помним историю Лупо — последнего из наших великих бандитов. За свои кровавые преступления он был приговорен к смертной казни на Народной площади перед лицом всех жителей города. Когда его вели на расстрел, он богохульствовал и выкрикивал непристойности в лицо и судьям и народу, а затем по какой-то причине приговор не был сразу приведен в исполнение. Через месяц Лупо уже пришлось принести на площадь на руках и привязать к фонтану, так как его не держали ноги. Он весь дрожал и не отпускал руки священника. Месяц ожидания смерти разжег его аппетит к жизни и разрушил волю. А все потому, что он забыл, каким жизненным правилом руководствуются у нас в Санта-Виттории: никогда ни на что не надейся, тогда тебе и терять будет нечего.

Мужчины пустили по кругу бутылку граппы и пили лихо и подбадривали друг друга; но вдруг Бомболини, на удивление всем, велел им укрыться в доме, окна которого выходят на площадь, и наблюдать оттуда за происходящим, но так, чтобы их самих не было видно. И они должны были оставаться там до тех пор, пока он не даст им знака выйти. Кое-кто был разочарован, а кое-кто и рассердился.

— Я думал, что мы должны проявить отвагу, — сказал один. — А ты велишь нам спасаться бегством и прятаться.

— Я уже приготовился, — сказал другой. — Приготовился к встрече с этими скотами. Я выдержу все, что у них для нас припасено.

Но Бомболини отослал их, и они ушли, и поэтому, когда появились немцы, четверо немцев — фон Прум, Трауб и два молодых эсэсовца, — Бомболини стоял один — одинешенек на Народной площади и даже Витторини в его парадной форме не было на этот раз возле мэра. Немцы приехали на мотоцикле; за ними следовал небольшой грузовичок со всем эсэсовским скарбом. Фельдфебель Трауб остановил мотоцикл в конце Корсо Кавур, капитан фон Прум вышел из коляски и направился через площадь прямо к Бомболини, и даже от самых ненаблюдательных из нас не укрылась перемена, происшедшая в капитане. Его постаревшее лицо, казалось, снова помолодело за одну ночь; он шагал легко, уверенно, и все движения его были сдержанны и неспешны; исчезло напряжение, делавшее его похожим на заводного игрушечного паяца, исчез и одичалый взгляд. Мы еще не знали тогда, что в то утро в его дневнике появились две новые записи — шестая и седьмая; он сделал их на другой странице, не там, где стояли предшествующие пять.

6. «Многое из того, что кажется нам странным и античеловечным в истории, многое, чему нам не хочется верить, становится более доступным нашему пониманию, когда мы уясняем себе, что тот, кто отдает приказ, и тот, кто его выполняет, — два разных лица. Первый не видит того, что совершается, и оно не может сильно подействовать на его воображение. Второй подчиняется приказу вышестоящего и потому не несет ответственности за свои действия».

Ницше

7. Склоняю голову перед стариной Фрицем. Я готов исполнить свой долг и счастлив этим.

Зепп фон Прум

— Так. Сегодня ты убрал отсюда всех. Бомболини кивнул.

— А может быть, они убежали? — Нет, капитан. Я их спрятал.

— Так же, как вино?

— Нет, капитан.

— Мы скоро это узнаем. — Капитан направился к Дворцу Народа, и Бомболини пошел за ним следом. — Я хочу использовать твое помещение, потому что здесь простор ней.

Они остановились на пороге большой полутемной комнаты, и Бомболини невольно пожалел, что не содержал ее в большей опрятности, — от него не ускользнуло неодобрительное выражение лица фон Прума.

— И еще потому, что здесь такая грязь, — сказал фон Прум. — Будет кровь, блевотина, ну и все прочее. Говорят, при этом происходят все естественные отправления.

Бомболини понял, что сейчас у него последняя возможность сделать то, что он задумал, и, хотя капитан явно был не расположен его слушать, он решил все же не упускать этой возможности.

— Я хочу просить только об одном, — сказал он. — Не заставляйте меня выбирать для вас людей.

— Если тебе так больше нравится, я могу сделать выбор сам, — сказал фон Прум.

— Я велел народу не выходить на площадь, покуда вы не прибудете, — сказал Бомболини.

— Ну так что? Что дальше?

— Первый, кто выйдет на площадь, пусть и будет тем, кого вы возьмете первым.

Бомболини видел, что капитан заинтригован.

— Тогда я не замараю своих рук его кровью. И вам, капитан, не нужно будет делать выбора. Решит бог. Или судьба. Вы, может, неверующий, я не знаю. Кто первый выйдет на площадь, на того — волею судьбы — и падет жребий.

— Я бы сказал, что решит скорее не бог, а дьявол, — промолвил фон Прум. Но он улыбался. Эта идея пришлась ему по душе.

В комнату вошел фельдфебель Трауб, за ним следовали два эсэсовца. Бомболини очень удивился, увидав, какие они молоденькие — совсем мальчишки. Капитан повернулся к Бомболини.

— Это для того, значит, чтобы вышло по твоей указке? — сказал он. Ты там уже отобрал, конечно, всех храбрецов, которые должны волею судьбы появиться на площади.

— Нет, это неправда. Если вы мне не верите, велите им, — он указал на эсэсовцев, — начать с меня. Я никого для вас не отбирал.

Фон Прум передал предложение мэра наиболее молодому из эсэсовцев, который, несмотря на его возраст, был, по-видимому, главным.

— Это не имеет значения, — сказал эсэсовец. — Абсолютно никакого значения. Все равно все признаются.

Он говорил небрежно — в нем чувствовался знаток своего дела, и голос его звучал бесстрастно, как бывает у тех, кто убежден в своей правоте.

— Конечно, это не имеет значения, — подтвердил второй эсэсовец. — Просто вопрос времени. Несколькими минутами раньше, несколькими минутами позже, но все равно ни один не выдерживает.

— Да, все они говорят.

— У нас еще не было осечки, — сказал тот, что постарше.

— Да, осечки ни разу не было.

Капитан фон Прум опять повернулся к Бомболини.

— Ладно. Отдадим решение в руки господа бога, — сказал он.

— И мои руки будут чисты, — сказал Бомболини.

— И мои тоже, — сказал фон Прум. Но он улыбался. — Теперь руки запачкает господь бог.

Оба эсэсовца недоумевающие уставились на капитана, и он понял, что, пожалуй, немного переборщил.

Да, эсэсовцы были очень молоденькие и очень чистенькие. Когда они смеялись, а делали они это довольно часто, обнажались их зубы — тоже очень чистые, ровные, крепкие. Если бы потребовалось описать этих молодчиков в трех словах, то прежде всего надо было бы сказать «чистые», потом «молодые», а потом «сильные». Одеты они были не в обычную солдатскую форму, а в черные мундиры с белым кантом, и от черной одежды кожа их казалась еще белее, а глаза еще голубее, а белокурые волосы еще золотистее. Люди разглядывали их, прячась за дверями и на крышах — за печными трубами.

— Они совсем не похожи на чертей, — сказал кто то.

— Черти появляются в разных обличьях, — сказал Пьетросанто.

Они начали вытаскивать свое оборудование из кузова грузовичка, и даже фон Прум помогал им. Раннее утро было прохладно, дышалось легко, и капитан спросил эсэсовцев, не предпочтут ли они проводить свое дознание на вольном воздухе.

— Нет, лучше в помещении, — сказал один из них. — Когда солнце поднимется, станет жарко.

— Вы знаете, это тяжелая работа, — сказал второй. — От нее потеешь и устаешь.

— Попробовали бы вы целое утро напролет выдергивать людям зубы.

— Особенно когда они не хотят, чтобы их выдергивали.

Они понимающе улыбнулись друг другу. У них-то зубов было хоть отбавляй, и они любили так шутить.

Даже Бомболини не мог не оценить аккуратности и точности, с какой они работали. В одно мгновение разгрузили машину и установили свое оборудование. Последним поставили деревянный стол — узкий складной стол, немногим шире гладильной доски, очень похожий на походный операционный. С краев стола свисали три широких, крепких кожаных ремня с тремя большими, крепкими металлическими пряжками.

По одну сторону стола было установлено магнето, к которому эсэсовцы стали подключать электрические провода с маленькими зазубренными металлическими зажимами, похожими на пасть хорька. По другую сторону поставили столик поменьше и на нем разложили какие-то крючки, щипцы, пинцеты, резиновые шланги, хирургические ножницы, металлические скобы, большую воронку, железный крюк вроде абордажного, полукруглое долото, длинный узкий молоток, наручники, паяльную лампу и клещи, напоминающие бараньи рога.