Но она не обратила внимания на их слова. Когда Катерина замечала, что некоторые люди ненавидят ее за преступления, совершенные членами ее рода, которых она даже не знала, это уже не трогало ее больше: она давно перестала воспринимать их ненависть как личную обиду. Мягкие носки приятно согревали ей ноги, но она была зла на себя за то, что не сумела ничего ответить немцу. Они сделали привал в Уголке отдыха, и большинство женщин к этому времени уже перестали проявлять неприязнь по отношению к Катерине — так им хотелось узнать, что сказал ей немец. Он говорил, сказала Катерина, что ему нравится в Санта-Виттории и хотелось бы, чтобы и он в свою очередь нравился им.

— Слушай его больше, — произнес чей-то женский голос из темноты. — Не все ли равно, что он говорит, хочется-то ему только одного: залезть к тебе под юбку.

Остальные хором подтвердили, что это, бесспорно, так.

— Какая разница — наш ли, фриц ли, — все они годны только для одного дела.

После этого они снова пустились в путь, и Катерина задумалась: действительно ли все это так просто и сводится в конце концов только к одному? Неужели только этим и объясняется то, что ее против воли потянуло к немцу? Она пожалела, что согласилась поехать на грузовике. Вот что значит быть красивой! Им хорошо, они чувствуют себя в безопасности, когда у них такие плоские коричневые маски вместо лиц. Может быть, отсюда и мудрость их житейская? А вот за красивой женщиной мужчины устремляются в погоню не только ради обладания ею, но и для того, чтобы потешить свое самолюбие, и ей этого не избежать, потому что она такая, как она есть. Катерина знала, что мудрость редко сопутствует красоте, гораздо чаще ей сопутствует опасность.

Итак, вино было доставлено по назначению, по-прежнему стояли ясные, погожие дни, и виноградные гроздья зрели и наливались соком. И теплыми ночами, говорил нам Старая Лоза, слышно было, как виноградины набухают под кожурой и так наливаются, что, того гляди, лопнут. Вино мы сдали, и теперь, даже если фальшивая стена будет обнаружена, что казалось нам маловероятным, нас это уже не беспокоило. «Зачем кому-то что-то искать, если ни у кого ничего не пропало?» — спрашивали мы друг друга. Можно было сказать, что Санта-Виттория обрела уверенность в себе. А если Италия катилась к свиньям собачьим, то это уж ее собачье дело.

Самым же удивительным было то, что между капитаном фон Прумом и Итало Бомболини росла и крепла дружба. Говорят, каждый немец испытывает желание подмести грязное крыльцо своего соседа, и в этом смысле фон Прум не являлся исключением. Он принялся перевоспитывать нашего мэра. Он следил за тем, чтобы мэр ежедневно брился, причесывался и, когда надо, подстригал волосы. В сентябре, в день рождения Бомболини, когда ему стукнуло сорок восемь, немец послал его мерку в Монтефальконе, и через две-три недели оттуда прибыл костюм, заказанный на деньги фон Прума.

— Если ты хочешь разделить со мной управление го родом, — сказал немец, — то ты должен быть достоин меня.

Капитан работал в это время над первым черновиком «Бескровной победы», и вот тогда-то между ним и мэром и стали завязываться беседы на отвлеченные темы: о характере и обычаях нашего народа и о сущности вещей.

— А теперь объясни мне своими словами, — начинал капитан, — почему вы с такой охотой согласились с нами сотрудничать?

— Да потому, что люди у нас не идиоты, и вы тоже не посчитали нас за идиотов, — отвечал Бомболини. — И по этому, хоть вы и взяли у нас часть вина, половина его все же досталась нам.

Краткие случайные беседы между этими двумя людьми постепенно перерастали во все более длительные и иногда заканчивались даже небольшими дебатами.

«В некоторых случаях дебаты приносят известное удовлетворение, — писал капитан фон Прум отцу, — особенно если ты знаешь, что в конечном счете твоя точка зрения победит. При этом условии ты можешь позволить себе стать на точку зрения противника: спор тогда не перерастает в нечто неуправляемое, ведется упорядоченно и заканчивается как должно».

Больше всего интересовал капитана фон Прума вопрос о том, почему звезда Германии поднялась столь высоко, а звезда Италии опустилась столь низко.

Почему народ Германии так жизнедеятелен, и силен, и молод, а народ Италии так деградировал, развратился и насквозь прогнил.

— Возьмем хотя бы ваших солдат. Спрашивается: по чему все итальянские солдаты бегут с поля боя?

В такие минуты Бомболини принимался внимательно изучать пол. В словах немца была доля истины. Ведь даже Туфа покинул поле боя и валялся теперь в постели в объятиях женщины.

— Может, это потому, что наши солдаты больше любят жизнь, чем ваши? — сказал как-то Бомболини.

Это заставило фон Прума расхохотаться:

— Но что стоит такая жизнь — без чести?

— Не знаю, — сказал мэр. — Я, должно быть, никогда не пробовал печься об этой самой чести. Жить и все время заботиться о чести — слишком большая роскошь для таких простых людей, как мы.

В другой раз капитан фон Прум начал сетовать на то, что итальянцы совершенно дезорганизованный народ и лишены чувства гражданской ответственности.

— Ваши улицы! — восклицал капитан фон Прум. — Почему они все такие кривые и такие грязные? Почему? А как вы отводите нечистоты? У вас же река нечистот просто-напросто течет через самый центр города. Почему у нас — туалеты, а у вас — сточные канавы? Почему?

Порой Бомболини был здорово зол на себя, потому что не находил ответа на вопросы капитана. А капитан тем временем подвинчивал гайку еще на один оборот.

— Может, мы и плохие организаторы, — не выдержал однажды Бомболини, — зато хорошие импровизаторы. Может, поэтому из нас и получаются плохие солдаты, но хорошие партизаны.

— Следует ли это понимать как своего рода угрозу? — спросил немец, после чего беседы на несколько дней прекратились.

Однажды фон Прум заявил, что Италия уже шесть с лишним столетий не одерживала ни одной крупной военной победы.

— Ну что мне ему отвечать, когда он говорит такое? — спрашивал мэр у каменщика Баббалуче.

— Скажи этому сукиному сыну, что нас легко победить, но трудно покорить, — сказал каменщик. — Скажи ему, что рано или поздно он сам в этом убедится.

— Меня иной раз так и подмывает рассказать ему про вино, — говорил Бомболини. — Поглядеть, какая у него будет рожа. Ради одного этого, кажется, стоило бы.

— Разница между немцами и итальянцами в том, — сказал Баббалуче, — что, когда наш брат итальянец входит в комнату, он прикидывает, многим ли он тут придется по душе, а когда фриц входит в комнату, он прикидывает, много ли тут наберется таких, кто будет его презирать. Не знаю, отчего это так, но только все немцы любят презирать самих себя, — сказал Баббалуче.

— Может, сказать ему это? — спросил Бомболини.

— Ну, конечно, а потом беги к падре Поленте, проси, чтобы он тебя пособоровал, — сказал каменщик.

Однажды утром, едва рассвело — как раз в то утро, когда несколько позже из немецкого штаба пришло извещение, мгновенно и ужасно изменившее течение всей нашей жизни, — капитан фон Прум собственной персоной явился во Дворец Народа к мэру.

— Мне, кажется, удалось добраться до сути, — сказал капитан. — Все очень просто и ясно, как гвоздь: дело в различии полов. Германия — это фатерланд, то есть мужское начало. Италия — это материнское, женское начало. Различие полов. Что может быть проще! — Это открытие привело капитана в состояние крайнего возбуждения. — Поражаюсь, почему мне не приходилось нигде об этом читать… Самец и самка. Что такое самец? Самец агрессивен, самец берет. Что такое самка? Самка пассивна, самка отдает. Отдавать и брать. Слабый и сильный. Теперь ты понимаешь, почему у нас дела так хорошо пошли на лад? Потому что мы сумели заключить правильный брачный союз.

— А ты спросил бы его, когда мы сумеем получить развод, — сказал Баббалуче в то же утро, только чуть позже.

Извещение из штаба тогда еще не поступило.