— Это не приносит тебе пользы.

— Мне очень стыдно, — сказал Бомболини.

Он вышел на площадь, но не видел и не слышал ничего вокруг себя. В нашем городе жил однажды человек, с которым приключился какой-то странный недуг, и когда пришел его смертный час, его повезли умирать в Монтефальконе. Но там врачам не удалось обнаружить у него никакой болезни, и тогда он сразу ожил, вернулся обратно и. стал плясать на площади, радуясь, что остался жив.

«Я снова родился на свет!» — кричал он.

Вот так же было и с Бомболини. Никогда еще не был он так счастлив. Он был при смерти и воскрес.

Правда, Римские погреба будут использованы как бомбоубежище, и при одной мысли об этом его мороз подирал по коже, но все же он был жив.

Однако для Бомболини в тот день этим дело еще не кончилось. Вечером он напился. К заходу солнца весть о том, что произошло, облетела город, и город стал пить и пил без удержу, и разговор Бомболини с немцем снова и ^снова передавался из уст в уста. Это было великое тайное пьянство в Санта-Виттории. Все пили, но все держали язык за зубами; люди открывали рот лишь для того, чтобы отхлебнуть вина или произнести что-нибудь шепотом. Они все заслужили эту ночь великого возлияния своим молчаньем. И когда немецкий солдат пришел за Бомболини, тот уже спал, захмелев.

— Хотя ты и вел себя недостойно, я все же решил по-прежнему ставить тебя в известность о предстоящих реформах. С завтрашнего вечера погреб у подножия горы будет использован в качестве бомбоубежища.

— Понимаю. Очень вам благодарен.

— Да, ты должен быть мне благодарен, — сказал фон Прум.

— Только вот… злые духи, — сказал Бомболини. — Вы поймите. Народ боится их пуще всяких бомб.

Бомболини тогда не мог еще знать одной вещи — что фон Прум зависит от народа не меньше, чем он сам. «Бескровная победа» не могла осуществиться без участия народа.

— Я об этом подумал. Я заставлю вашего священника… Как, кстати, его зовут?

Мэр сообщил имя священника.

— Так мы первым долгом заставим этого Поленту освятить погреб. Существует ведь такой христианский обряд, ты слышал?

— Нет, не слыхал.

— Говорят, что он очень красивый, очень торжественный и очень помогает, — сказал немец. — Мы совершим этот обряд и освятим погреб.

— Очень вам признателен.

— Мы очистим его от злых духов.

В этот вечер фон Прум записал в своем дневнике: «Здесь есть человек, который мне признателен. Он обязан мне всем. Время делает свое дело».

Но они не попали в погреб — вернее, не попали в него в тот день, как было намечено, потому что на следующее утро произошли события, изменившие весь ход истории города, и не только для нас, но, быть может, и для грядущих поколений, да, пожалуй, и на все времена, пока Санта-Виттория будет существовать на земле, уцепившись за выступ горы. Едва взошло солнце, как на проселке показался мотоцикл и подъехал к' Толстым воротам, где на часах стоял рядовой Неразобрать. Немецкий солдат показал часовому пакет.

— Приказано доставить лично, — сказал он.

— Тебе на твоем мотоцикле никак туда не взобраться, — сказал ему Неразобрать. — Давай, если хочешь, я отнесу. Я все равно иду сейчас наверх.

Молодой солдат поглядел на крутую Корсо, на ряды каменных ступеней и отдал Неразобрать пакет.

— Из рук в руки, — сказал он.

— Я уже слышал, — сказал Неразобрать.

Но он не сразу поднялся наверх. Он заглянул сначала в контору винного погреба и опохмелился граппой с ребятами из Бригады Веселого Досуга, после чего пакет перешел в руки Паоло Лаполлы, который и понес его дальше вверх по Корсо и прежде всего, разумеется, принес Бомболини. Но никто не смог прочесть ни слова. Только Роберто, зная английский язык, сумел догадаться о смысле двух-трех слов.

— Могу вам сказать одно: здесь что-то насчет вина, — сообщил Роберто.

Баббалуче был просто вне себя.

— О боже милостивый! — закричал он. — Ну что у нас за страна! Убить нас мало! Что бы с нами ни сделали — так нам и надо. Вот вам, пожалуйста: к нам в руки попал важный документ неприятеля, а мы, черт побери, так глупы, и так тупы, и так невежественны, что даже не можем прочесть,что тут написано.

Только много-много позже узнали мы о том, что стояло там, в этой бумаге, но я все раскрою вам сейчас.

« Фон Прум!

Вам представляется случай заработать медаль! Настало время раздобыть вино. Пусть род Шмидта фон Кнобльсдорфа получит право гордиться Вами.

Шеер

Должен признаться, Вы меня удивили. Я был убежден, что Вы будете взывать о помощи и просить подкрепления. Как Вы справляетесь с ними там, в горах? Впрочем, самое трудное испытание предстоит Вам, разумеется, теперь».

Вторая бумага содержала официальное предписание о конфискации вина.

Все утро они ждали, какие шаги предпримет фон Прум. После обеда он призвал к себе Бомболини.

— Сядь, — сказал он.

Это был первый случай, когда капитан позволил мэру сесть в своем присутствии.

— Я считаю, что до сих пор наша совместная работа протекала вполне удовлетворительно, — сказал фон Прум.

Бомболини не мог не отдать должного капитану — его умению без околичностей подходить прямо к делу. Любому итальянцу потребовалось бы не меньше шести рюмок аперитива, чтобы разговор мог перейти в такую плоскость.

— Я нахожу, что наши совместные действия были вполне реалистичными и здравыми, — сказал немец. Он особенно подчеркнул слово «реалистичными». — Как-то раз ты сказал мне кое-что, а теперь я повторю это тебе. Я одолжил тебе своего мула, а ты одолжил мне своего вола — вот одна из причин, почему у нас все шло гладко.

«Разница только в том, — подумал Бомболини, что ты, сукин сын, хотел украстьмоего вола». Он кивнул. Капитан взял со стола приказ о конфискации, который мы не сумели прочесть.

— Прочти это, можешь? Бомболини ответил, что не может.

— Жаль, это облегчило бы мне задачу. — Капитан встал и отвернулся от Бомболини. — Ты волею судеб представляешь гражданскую власть в этом городе, а я волею судеб — солдат. Что должен делать солдат?

Бомболини молчал. Немец повернулся к нему.

— Солдат исполняет приказ. Я хочу, чтобы ты сейчас запомнил одно. Я бы лично не хотел этого делать. Это не по моей части. Но я — солдат и должен исполнять приказ.

«Два-три аперитивчика пришлись бы сейчас очень кстати», — подумал Бомболини. От вчерашней выпивки у него все еще шумело в голове.

— Бесспорно также и то, что мы находимся в состоянии войны друг с другом.

— Я позабыл, — сказал Бомболини.

— А на войне всегда кому-то достается. Кто-то что-то теряет, кто-то за что-то должен расплачиваться.

Тут Бомболини понурил голову.

— Я знаю, кому приходится расплачиваться, — сказал он.

— Я прошу тебя проявить в этом вопросе зрелость, — сказал фон Прум.

— Понятно. Зрелость, — сказал Бомболини. — Так чего же они хотят?

Столь прямо поставленный вопрос спутал капитану все карты, испортив тщательно разработанный им план подхода к делу, и он на мгновение растерялся. Многие не сумели бы выйти из положения — во всяком случае так, как сделал это фон Прум. Он в конечном счете сумел обернуть все к выгоде для себя.

— Им нужно вино, — сказал он. — Достаточно ли ты крепок духом? В состоянии ли ты выслушать меня?

Бомболини кивнул.

— Им нужно ваше вино.

Мне кажется, нет нужды описывать здесь все, что проделал после этого Бомболини. Он сделал то, чего от него ждали, то, что он репетировал во сне каждую ночь начиная с первого дня, когда решил спрятать вино. Он прижал ладони к груди, словно его ударили в самое сердце, и закричал:

— Вино? — Он сдавил обеими руками грудь в области сердца. Он сдавил ее так, словно выжимал сок из грейпфрута. — Они хотят отнять у нас вино? — воскликнул он и упал на пол.

Это было только начало. Сейчас даже как-то неловко вспоминать все, что он делал: как он выбежал на площадь и сунул голову в фонтан, и как он кричал, и плакал, и бился головой о камни, и как одним духом опорожнил целую бутылку вина, восклицая: «Нет!.. Никогда!.. Нет!.. Нет!.. Никогда!.. Нет!.. Это слишком!.. Слишком!» А потом, словно телок, который, очумев, сорвался с привязи, после того как его огрели кувалдой по голове, но не добили, наш мэр, Дико вытаращив глаза, помчался обратно, влетел в штаб и повалился без чувств — так уж у него было запланировано — на каменный пол дома Констанции, дабы дать капитану возможность продолжить начатый разговор.