— Пусть так. Но мне от этого не легче.

— Знаю, но я должен был сказать тебе это… Мне надо идти. Ты сам-то идешь домой?

— Иду. Но сначала пропущу еще стаканчик.

— Не стоит, парень. По-моему, ты выпил вполне достаточно.

— Еще один — и все. Не беспокойся, я буду в норме. А если нет — возьму такси.

— Главное, не садись в подпитии за руль. Могут быть большие неприятности.

— Ну и что они со мной сделают? Уволят, что ли?

Он кивнул, словно желая тем самым показать, что понял мою невеселую шутку, после чего с силой хлопнул меня по спине и направился нетвердым шагом к выходу из бара. Я остался у стойки в одиночестве и еще некоторое время смотрел по телевизору игру, сопровождая процесс созерцания щедрыми возлияниями. Сначала я заказал бармену «Гиннесс» и «Бейли» со льдом, а потом переключился на виски «Джемисон». Выпил, разумеется, не стаканчик, как обещал Лэрри, а много больше. Глядя на экран и накачиваясь крепкими напитками, я думал, что моя карьера еще далеко не кончена и что придет время, когда мне будут платить по десять тысяч долларов за репортаж, а «Эсквайр» и «Вэнити фэр» будут вставать в очередь, чтобы получить их. Настанет день, когда не я буду ходить к работодателям, но они сами потянутся к моей двери. При этом, разумеется, я буду писать о чем хочу и как хочу.

Я заказал бармену еще одну порцию виски, после чего он поставил мне условие, сказав, что будет наливать только в том случае, если я отдам ему ключи от машины. Мне это показалось разумным, и я отдал ему ключи.

Подогреваемый изнутри виски, я продолжал размышлять над своей ситуацией и о том, что рассказал мне Лэрри о парне из Балтимора, решившем на прощание показать своему начальству большую фигу. Если мне не изменяет память, я пару раз согласно кивнул, вспоминая его поступок, и даже поднял тост в его честь.

Неожиданно мне пришла на ум мысль, буквально прожегшая мозг и отпечатавшаяся в нем, как клеймо на старинном кубке. Это был своего рода местный вариант балтиморской большой фиги. Идея представлялась мне настолько цельной и ясной, что не требовала никаких корректировок и исправлений — только достойного воплощения. Опершись локтями о стойку бара, я снова высоко поднял свой стакан. Но выпил на этот раз за самого себя.

— Моя сфера деятельности — смерть, — пробормотал я себе под нос. — С нее я стригу купоны и зарабатываю себе на жизнь. На ней я создал себе профессиональную репутацию.

Кто-то уже говорил эти слова ранее, но по другому поводу. Тем не менее, как выяснилось, они отлично подходили и мне. Я удовлетворенно кивнул, зная уже, как разберусь с этим делом. За годы работы в прессе я написал по меньшей мере тысячу репортажей об убийствах. И мне нужно написать еще один. Такой, который станет своего рода моим надгробным памятником. Такой, который будет напоминать обо мне еще долго после того, как я уйду.

Весь уик-энд я страдал от похмелья и чувства унижения, а также злился на весь мир, обдумывая свое будущее и не находя в нем ничего для себя привлекательного. Более того, складывалось впечатление, что после увольнения из редакции у меня его вроде как и вовсе нет. Немного протрезвев после пятничных возлияний, я в субботу утром засел за компьютер, вызвал из его памяти на дисплей свой роман и начал читать. Довольно скоро я осознал то, что осознала моя бывшая жена несколько лет назад и что мне самому давно следовало понять. Романа, в сущности, не было, и я, считая его наполовину написанным, выдавал желаемое за действительное, занимаясь самообманом.

Выводы, сделанные мной в этой связи, были неутешительными. В том случае если бы я решил всерьез заняться писательством, мне предстояло начать работу с самого начала, основываясь на имевшихся разрозненных путаных заметках и записях, каковая мысль вызвала у меня не только отторжение и неприятие, но даже чисто физическую слабость. Чтобы развеяться, я решил поехать в «Шорт-стоп» и забрать оставленную на парковке машину, но не удержался и зашел в заведение, где и просидел до самого закрытия, то есть до раннего утра воскресного дня. При этом я наблюдал по телевизору за второй игрой «Доджерс», также закончившейся их поражением, и пьяным голосом повествовал случайным собутыльникам о тяжелом положении «Лос-Анджелес таймс» и других печатных средств массовой информации.

Все воскресенье я проспал, а утро понедельника посвятил приведению себя в норму, что, надо признать, мне удалось лишь отчасти. Ко всему прочему, забирая машину с парковки у «Шорт-стопа», я еще и опоздал на сорок пять минут на работу. Это не говоря о том, что от меня продолжало разить алкоголем, выходившим, казалось, из всех пор моего тела.

Анджела Кук уже сидела у меня в кабинке рядом с рабочим столом, позаимствовав для этого стул в одной из пустых ячеек, которых появилось довольно много с тех пор, как управляющая корпорация начала кампанию сокращений и увольнений.

— Извините за опоздание, Анджела, — сказал я. — Начиная с вечера пятницы, уик-энд превратился в один сплошной праздник отмечания моего ухода. Жаль, что вы на него не пришли.

Она сдержанно улыбнулась, как если бы точно знала, что никакого праздника не получилось, а имел место лишь одинокий загул отчаявшегося неудачника.

— Я принесла вам кофе, но, боюсь, он уже холодный, — произнесла она.

— Благодарю.

Я взял пододвинутый мне пластмассовый стаканчик и пригубил напиток. Девушка сказала правду: кофе и впрямь совершенно остыл. Но в «Лос-Анджелес таймс» хорошо то, что в кафетерии сотрудникам выдают бесплатный кофе. Пока, по крайней мере.

— Давайте сделаем так, — сказал я. — Сейчас выясню, нет ли срочных дел по моей части, и если таковых не обнаружится, то мы с вами возьмем по стаканчику свежего горячего кофе, уединимся где-нибудь и поговорим о вашей будущей работе.

Я оставил ее в своей ячейке и отправился в редакцию криминального отдела, остановившись по пути у стеклянной будки электронного коммутатора. Она стояла как часовой в центре зала новостей и была достаточно высока, чтобы операторы могли, обозревая зал, видеть, кто из сотрудников на месте, и передавать им необходимое сообщение или переключать тот или иной телефонный звонок. Я остановился у края будки, и одна из сидевших сбоку операторов, опустив глаза, увидела меня.

Это была Лорейн, которая, кстати, дежурила на коммутаторе и в прошлую пятницу. Подняв палец, она дала мне понять, чтобы я немного подождал, после чего, пощелкав тумблерами, сняла наушник с левого уха и поманила меня к себе.

— У нас ничего для тебя нет, Джек, — сказала она.

— Знаю. Я хотел поговорить о прошлой пятнице. Во второй половине дня ты переключила на меня звонок некой дамы по имени Ванда Сессамс. У тебя остался номер ее телефона? Я забыл спросить ее об этом.

Лорейн снова надела наушники, чтобы принять очередной звонок, после чего, вновь приподняв левый наушник и повернувшись ко мне, сообщила, что номера этого абонента в ее записывающем устройстве не осталось. Она не дала команду запомнить, а автомат без дополнительных указаний хранил в памяти лишь последние пятьсот номеров, с которых звонили в новостной зал. С того времени как позвонила Ванда Сессамс, прошло уже два полных дня, а коммутатор новостного зала принимал ежедневно до тысячи звонков.

Лорейн предложила мне позвонить по номеру 411 в отдел общей информации и спросить, не осталось ли записи об упомянутом звонке там. Сотрудники часто забывали об этом отделе, который в свое время считался одним из базовых в плане идентификации абонента. Я поблагодарил ее и продолжил путь к редакторскому столу. Должен признать, что я звонил по номеру 411 еще из дома, но никаких сведений о миссис Ванде Сессамс там не получил.

В настоящее время отделом городских новостей заведовала дама по имени Дороти Фаулер. Должность редактора этого отдела считалась одной из самых сложных, и люди на ней не задерживались, ибо она требовала не только практического ума и хватки, но еще и умения ориентироваться в очень сложном мире городской политики. Как говорили в новостном зале, в этот редакторский кабинет вела не обычная, а вращающаяся дверь — словно в холле какой-нибудь гостиницы. В прошлом Фаулер считалась отличным правительственным корреспондентом и занимала место редактора отдела городских новостей лишь около восьми месяцев, пытаясь контролировать пеструю армию репортеров, освещавших городские дела. Я хорошо относился к этой женщине, но считал, что ей не дано преуспеть в своей миссии, особенно при нынешней политике тотального сокращения расходов и увольнений.