Во время обратного полета я сидел один на целых трех креслах, но, как всегда, не сумел заснуть. Я думал о нашей сделке со швейцарцами и не слишком верил, что она склеится, и еще я думал об игровой приставке с инфракрасным джойстиком и другими причиндалами, которую купил для Рои. Когда я думал о Рои, я старался все время помнить, что половина моей любви к нему – это на самом деле моя любовь к Мире, а потом попытался найти что-нибудь крошечное, что я в ней люблю, – ее как бы безразличную мордочку, когда она ловит меня на лжи. Я даже купил ей подарок в «дьюти-фри» самолета – новые французские духи, о которых молодая улыбчивая стюардесса сказала, что их сейчас покупают все подряд, даже она сама ими пользуется. «Вы зацените, – сказала стюардесса и протянула мне загорелую руку ладонью вверх. – Разве не потрясный запах?» Ее рука пахла совершенно прекрасно.

Вчера ночью умер Рабин. Его задавило мотороллером с лодкой на прицепе. Рабин умер на месте. Водитель мотороллера получил тяжелые травмы и потерял сознание, приехала «скорая» и забрала его в больницу. До Рабина они даже не дотронулись, потому что он был мертвый и ничего нельзя было сделать. И тогда мы с Тираном взяли его и похоронили у меня во дворе. Потом я плакал, а Тиран закурил и сказал мне, чтобы я перестал, потому что его раздражает, когда я плачу. Но я не перестал, и через минуту он уже тоже плакал. Потому что как бы я ни любил Рабина – он любил его еще больше. Потом мы пошли к Тирану домой, и на лестничной площадке ждал полицейский, который хотел Тирана арестовать, потому что водитель мотороллера, уже пришедший в сознание, донес врачам в больнице, что Тиран бил его по каске палкой. Полицейский спросил Тирана, почему он плакал, и Тиран ему сказал: «Кто плакал, ты, полицай, псих фашистский?» Полицейский закатил Тирану оплеуху, а папа Тирана вышел и потребовал у полицейского его личные данные, а полицейский отказался их сообщить, и за пять минут отовсюду повылезли чуть ли не тридцать человек. Полицейский велел им успокоиться, а они сказали, чтоб он сам успокоился, и начали толкаться, и чуть не подрались опять.

В конце концов полицейский ушел, а папа Тирана усадил нас обоих в салоне, дал нам «Спрайта» и велел Тирану объяснить, что случилось, быстро, пока полицейский не вернулся с подкреплением. Тиран сказал, что он побил одного человека палкой, и что этот человек заслужил, и что он донес в полицию. Папа Тирана спросил, чем именно человек это заслужил, и я сразу увидел, что он сердится. Тогда я сказал ему, что этот, с мотороллером, начал первый, потому что он наехал своей лодкой на Рабина, а потом обругал нас и дал мне пощечину. И папа Тирана спросил, правда ли это, а Тиран не ответил, но кивнул. Я видел, что он смертельно хочет сигарету, но боится курить рядом с папой.

Рабина мы нашли на площади. Мы сразу его увидели, как только вышли из автобуса. Он был тогда совсем крошкой и дрожал от холода. Я, Тиран и еще одна девочка, которую мы там встретили, – герлскаут из «Цеила», – мы пошли искать ему молока, но в «Эспрессо-баре» нам не захотели ничего дать, а в «Бюргер-ранче» молока не было, потому что они соблюдают кашрут. Наконец мы нашли лавочку на Фришмана, там нам дали пакет молока и пустую баночку из-под творога, и мы налили ему молока, и он все вылакал в один присест, а девочка из «Цеила», которую звали Авишаг, сказала, что мы должны назвать его «Шалом», [16]потому что Рабин умер за мир, и Тиран кивнул и попросил у нее телефон, а она сказала, что Тиран очень милый, но у нее есть бойфренд-солдат, и, когда она ушла, Тиран погладил малыша и сказал, что в жизни не согласится назвать его «Шалом», потому что «Шалом» – это какое-то йеменское [17]имя, и что мы назовем его Рабин, а она может идти на хуй к своему солдату, потому что лицо у нее, может, и красивое, но фигура вся кривая.

Папа Тирана сказал Тирану, мол, его счастье, что он несовершеннолетний, но сегодня это может и не сработать, потому что побить кого-то палкой – это вам не жвачку из киоска стянуть. А Тиран все молчал, и я почувствовал, что он вот-вот опять заплачет, и тогда я сказал папе Тирана, что это все из-за меня, потому что, когда Рабина задавило, это я позвал Тирана и сказал ему про Рабина. А водитель мотороллера, который сначала вел себя вежливо и извинялся, спросил, что это я кричу, и, когда я объяснил, что кота звали Рабин, только тогда он разозлился и дал мне пощечину. Тиран сказал папе: «Этот говнюк не остановился на знак, задавил нашего кота и потом еще дал Синаю пощечину – так ты что, хотел, чтобы я молчал?» Папа Тирана не ответил, прикурил и как ни в чем не бывало зажег еще одну сигарету для Тирана. А Тиран сказал, что мне стоит свалить домой и тогда хотя бы я не буду во всем этом замешан. Я сказал, что так не годится, но и он, и его папа настояли на своем.

Перед тем как подняться домой, я остановился на минутку у могилы Рабина и подумал, что было бы, если б мы его не нашли, как бы тогда выглядела его жизнь. Может, он бы замерз насмерть, но скорее его подобрал бы кто-нибудь другой, и тогда его бы не задавило. Все в жизни – вопрос удачи. Даже подлинный Рабин, – если бы после того, как допели «Песню о мире», он не спустился со сцены сразу, а немножко подождал, он бы еще был жив, и вместо него выстрелили бы в Переса. Так, по крайней мере, сказали по телевизору. Или если бы у той девочки на площади не было бойфренда-солдата и она дала бы Тирану свой телефон, и мы бы назвали Рабина «Шаломом», его бы все равно задавило, но хоть драки бы не было.

Мне нечего терять, – думала девушка, одной рукой помогая ему расстегнуть лифчик, другой опираясь на дверной косяк. – Если будет фиговый фак – я хотя бы смогу рассказывать, что у меня был плохой фак, а если будет классный фак – то вообще, я и удовольствие получу, и смогу рассказывать, что у меня был классный фак, а если мне потом будет тошно, я смогу рассказывать, что у меня был плохой фак, – и так отомстить.

Мне нечего терять, – думал молодой человек, – если она – хороший фак, то все супер, а если она еще и пососет – то вообще, а если и будет плохой фак, то все равно – одной в списке больше. Двадцать вторая, даже двадцать третья, если считаются те разы, когда тебе дрочат.

Бывает, – думал кот, – люди вваливаются, натыкаются на мебель, шумят, ничего себе ночка. Много шума, а молока уже давно нет, и еды в миске едва-едва. Кот на пустой консервной банке, может, и улыбается, но я, уже вылизавший банку изнутри, знаю, что у него нет для этого поводов.

Есть поводы для оптимизма, – думала девушка, – его прикосновения мне нравятся, такие нежные, может, это вообще начало чего-то, может, это любовь. В таких вещах трудно знать заранее. Один раз у меня уже было так, и вышел серьезный роман, но и он в конце концов распался. Он был милый, но эгоцентричный, милый в основном по отношению к себе самому.

Есть поводы для оптимизма, – думал молодой человек, – если мы добрались досюда, она уже не остановит все на середине, хотя – кто его знает, бывают и такие. И тогда вдруг – унизительные разговоры. Долгие часы сидения в гостиной. Супер-пупер-искренние попытки, как будто что-то сложное происходит. С другой стороны, это все-таки лучше, чем когда наоборот. Тем более что в такие моменты они удовлетворяются смотрением телевизора и фасолевыми консервами.

Мне надоело, – думал телевизор, – мне надоело, что меня включают и потом уходят из комнаты, что даже когда передо мной сидят, меня не слишком внимательно смотрят. Если бы они утрудили себя, они бы обнаружили, что во мне заложено так много, гораздо больше, чем спорт, клипы и новости, – но для этого надо действительно вникать. А они пялятся на меня, как на какую-нибудь шлюшку, – если есть классный клип или какой-нибудь гол на табло, то супер, а если нет – раз! – и они теряют интерес.